Искры - Раффи

стало ясным. Но я все же спросил Аслана, из-за чего был убит Рафаэл.

— Все, что тебе следовало знать, я рассказал, Фархат, рассказал для того, чтоб ты понял наших друзей, если они в течение своей деятельности и совершали ошибки, это являлось результатом излишка энергии и недостатка знаний. Подобных людей ты очень редко встретишь в жизни. Их готовность к самопожертвованию, их убеждения и стремления всегда были чистосердечны и искрении. Но чтоб претворить в жизнь свои стремления, им недоставало знаний. Знай, Фархат, без основательной научной подготовки человек не может быть полезен ни своему народу, ни родине, ни человечеству. Я привел тебя сюда, чтоб рассказать обо всем, так как мы скоро должны расстаться.

Глаза мои наполнились слезами. Каждый раз, когда мне приходилось слышать о предстоящей разлуке, весь мир темнел в глазах моих.

— Знание, Фархат, — великая сила, которая предопределяет благополучие, счастье и спокойствие человека. У тебя, Фархат, совершенно нет знаний, тебе недостает самого элементарного развития. Но у тебя есть доброе сердце, хорошие наклонности. Если ты разовьешься, ты можешь стать полезным человеком. Сегодня я повезу тебя в монастырь, где проживает человек большой учености. Я оставлю тебя у него. Он настолько добр, что охотно согласится обучать тебя. Если даже ты и не приобретешь больших знаний, во всяком случае станешь развитым человеком. Приобретенный тобою по настоящее время, умственный багаж, правда, находится в сыром и необработанном виде, но он является залогом твоих будущих успехов. Ты изъездил, если не всю, то значительную часть нашей родины. Ты видел своими глазами и на месте ознакомился с положением нашего народа, с его прошлым и настоящим. Родиноведение — главная наука для тех, кто отдается служению отчизне. Кто не видел свой родины, не ознакомился с ней, похож на того портного, который, не видя заказчика, не снявши с него мерки, кроит ему платье. Если портной даже и хороший мастер, платье получится узким или широким, длинным или коротким, — словом, безобразно будет сидеть. Чтобы не впасть в такую же ошибку, я показал тебе нашу родину, пояснил причины многих явлений, ты ознакомился со многими местностями и племенами. Но я заронил в тебе лишь семена будущего развития. Свет знания взрастит и оплодотворит их! А теперь поедем.

Мы стали спускаться с Астхаберда.

— Куда ты поедешь? — спросил я Аслана.

— В Индию.

— А когда вернешься?

— Я и сам не знаю.

— По крайней мере скажи, зачем ты едешь?

— Пока не следует тебе знать этого… Но будь уверен, я еду не для дурного дела.

Глава 32.

«НЕМОЙ»

Спустившись с Астхаберда, мы направили путь к монастырю Апостолов, который находится в трех часах езды от Муша, в живописной горной долине Тавроса. Проехали деревню Могунк[153]; тут когда-то потопили в окрестных болотах пятьсот магов, почему местность и поныне прозывается «Могунк» или «Могильник магов».

Уже смеркалось, когда мы подъезжали к монастырю. Выступавшая из вечерней мглы высокая монастырская стена произвела на меня удручающее впечатление. Еще более угнетала меня мысль, что я должен остаться здесь, за этой крепостной стеной…

Я глядел на шестнадцативековую почтенную святыню, глядел на живописное нагорье, на котором стояла она, глядел на изумрудную долину, раскинувшуюся перед нею, и думал: армянское искусство, архитектура развились в процессе сооружения великолепных монастырей, а в выборе живописных мест и ландшафтов, приличествующих этим сооружениям, развивался художественный вкус армян.

Иногда самая обыкновенная мысль может рассеять самые тяжелые сомнения. Когда Аслан заявил мне, что я должен буду остаться в этом монастыре, я был очень недоволен, но смолчал. Когда же по дороге в монастырь он рассказал мне сохранившееся до наших дней предание, что здесь трудились знаменитые представители армянской словесности «Золотого века», что в тиши монастыря готовили они свои труды, что здесь находятся гробницы их, тягостные раздумья отлетели прочь, сомнения рассеялись, и я склонил голову перед священными воспоминаниями былых времен: учиться и трудиться, всей душой и сердцем отдаться учению решил я — под кровлей, где проводили время в труде неутомимые отцы наши.

Еще издали внимание мое привлекли ряды колонн у восточной стены монастыря. Аслан повел меня туда. Десять крестных камней изящной тонкой резьбы стояли на каменных пьедесталах, «Гробницы переводчиков» — называет народное предание эти молчаливые памятники. На одном я прочитал имя армянского философа — Давида Непобедимого… Невдалеке от них едва виднелись сквозь заросли кустарника две заброшенные могилы. Окаменелый мох оставил на камнях зеленовато-серые следы; не значится на них ни надгробной надписи, ни года — время разъело камень, стерло надпись. Но надпись запечатлелась, осталась нетленной в чутком сердце каждого армянина: в заброшенных могилах покоятся два замечательных человека — Мовсес Хоренаци и его сподвижник Мамбре. Армения воздвигала храмы во имя греческих и еврейских святых, а тот человек, исторический труд которого спас Армению от забытия в веках, который даровал ей жизнь и бессмертие, не удостоился в родной стране даже небольшой часовенки… Немного поодаль стоит одиноко другая гробница, еще более заброшенная и печальная. Богатая горами Армения пожалела возложить на нее один из своих отменных камней! Несколько обломков скал покрывают могилу обожаемого всеми человека. Ужасное, роковое совпадение! — человек, которого при жизни преследовали и побивали камнями церковнослужители, даже после смерти лежит под грудой наваленных обломков! Но каждый армянин с благоговением склонит колени и будет лобзать пыль с этих камней, когда узнает, что здесь погребен Лазарь Парбский[154]… На эту могилу с грустью издали глядят гробницы князей Саака и Амазаспа…

Осмотр памятников занял так много времени, что уже совершенно стемнело, когда мы вошли в монастырь. Игумена в монастыре не оказалось, нам сказали, что он пошел в ближайшую деревню. Аслан направился к одной из келий, откуда пробивался слабый свет. Дверь в келью была открыта настежь для притока воздуха. Светильник, горевший на столе, озарял склоненную над бумагами голову монаха. Монах что-то писал. Перед ним беспорядочными кучками лежали книги. При виде нас он не двинулся с места, протянул лишь руку Аслану и холодно сказал:

— Я вас ждал, господин доктор.

Заметив, что мы стоим, он прибавил:

— Келья моя настолько тесна и мебели в ней так мало, что я не знаю, куда вас пригласить присесть.

— Вы не беспокойтесь, мы устроимся, — ответил Аслан и, отодвинув постель в сторону, присел на голые доски кровати. Я поместился рядом.

Кроме кровати, письменного стола и кресла, на котором сидел монах в комнате другой мебели не было. Кресло это составляло удивительный контраст с убогой обстановкой. Оно было