Дочери Лалады. (Книга 3). Навь и Явь - Алана Инош

Поддерживаемая матушкой и Крылинкой, Дарёна кое-как доковыляла до бани. Та уже выстудилась, и женщины принялись топить печь, а Дарёну укрыли одеялом. Чистая, сухая и холодная солома щекотала и колола спину стебельками, но лежать было мягко, удобно. Ноги озябли, пальцы заледенели, а боль вскоре снова опоясала спину и живот.

– Так оно даже и лучше, что сама-то, – приговаривала Крылинка. – Вот какая ты у нас умница!

Пришли Рагна с Зорицей, развесили на стенах в парилке вышитые рушники-обереги, а под голову Дарёне положили подушечку, набитую сухой яснень-травой. Голос Зорицы зазвенел трелью малиновки:

Поют коноплянки на тихой полянке,

Стоит чудо-древо в цвету.

Не вымолвить словом, во сне не увидеть

Цветенья его красоту.

Зарёю румяной, душистою, пьяной

Нальются на ветках плоды.

Там песенок птичьих блестят переливы,

Звенят золотые лады.

Я заячьей тропкой сквозь чащу проникну,

К полянке заветной приду

И с ветки поникшей, меня приманившей,

Плод сладкий себе украду.

За пазуху спрячу шальную удачу

И в дом свой её принесу,

А ветер поднимет примятую травку,

Да солнце просушит росу.

Закатится лето в осеннюю печку,

Поспев золотым калачом,

А зиму прогонит с озябшей ладони

Весна шаловливым лучом.

Мурлыкает верба, пушистою лапкой

Лаская небесную синь,

А ветер, крепчая, верхушки качает

Осанистых елей-княгинь.

Медовое солнце струится в оконце,

Целует волос завиток:

Кудрявая радость моя в колыбельке

Встречает свой первый годок.

– Сказочница ты, Зорька… Где ж такое дерево растёт с чудесными плодами, что в деток превращаются? – проскрежетала зубами Дарёна, не вытирая со щёк тёплых солёных ручейков. – Ах, если б всё было так легко и просто, как в песенке поётся!

– А ты пой со мной, – предложила Зорица. – Сумела сделать песню оружием – сумеешь и боль ею укротить.

– А и правда ведь! – поддержала эту мысль Рагна. – Дарёнушка, тебе никаких чудо-деревьев не нужно: у тебя самой голос волшебный!

Подождав, когда каменное напряжение живота немного отступит, Дарёна набрала воздуха в грудь…

Во густом во лесу, да в малинничке

С медвежатами бродит медведица,

Сладку ягоду ест, ест и кислую;

Молока нагуляв, кормит детушек.

Серый волк пробежал – быстры ноженьки,

Не пустой он бежал, с резвым заинькой.

Не себе он добыл – всё в семью несёт,

Для пушистых волчат да жены своей.

Вся в заботах и пташка-малиновка:

Распищались птенцы голосистые.

Червячок да жучок, да букашечка –

Всё порхает без роздыху матушка.

Все детишек растят – птицы, звери ли,

Лишь кукушка одна – беззаботная.

Здесь «ку-ку», там «ку-ку» – быстрокрылая,

Пёстрый хвост – помело, глазки – бусинки.

Щеголиха кукует да хвастает:

«Кукушат своих славно пристроила!

Всех чужие родители выкормят,

Мне же жить без хлопот – любо-дорого».

Не кукуй мне, кукушка безгнёздая,

Не считай моих лет, пестробокая.

Обниму я всех чад моих крыльями,

Лебединой любовью окутаю…

Время сжималось до золотой медовой капли, в которой растворялась вся боль. Новая жизнь распускалась сияющим цветком и текла по щекам Дарёны сладкими слезами, а чьи-то тёплые ладони гладили её по голове.

– Ну, вот и всё, вот и умница, – услышала она ласково-грудной голос матушки Крылинки.

«Неужто всё?» – светлой вспышкой озарило душу удивление. Или песня скрутила время в бараний рог так, что Дарёна сама не заметила его течения? Как бы то ни было, у её груди слышалось смешное, тоненькое мяуканье и писк. Пелена наваждения упала с глаз, чтобы открыть Дарёне крошечное приплюснутое личико с глазками-щёлочками и малюсенькие пальчики с длинными ноготками, покрытые белой, как творог, смазкой.

– Ну что, будешь к груди прикладывать? – склоняясь над Дарёной, спросила матушка Крылинка.

– Мы с Младой первой кошку хотели, – обливаясь счастливыми тёплыми слезами, пролепетала та. – У неё есть молоко, я знаю…

– Ну, кошку так кошку, – сказала Крылинка.

Младу облачили в рубашку с прорезями и устроили полусидя, обложив подушками. Ждана приложила новорождённую к её груди, а матушка Крылинка взяла безвольные руки дочери и сомкнула вокруг малышки. Обе женщины не могли удержать слёз, а Дарёна отдыхала на родном плече, обострившимся слухом улавливая звук глотания, с которым кроха сосала молоко. Лишь раз ресницы Млады вздрогнули и приоткрылись, но взгляд, прорезавшийся сквозь них, оставался по-прежнему далёким и жутковато-потусторонним.

***

Бояна досадливо бросила писало и встала из-за стола. День за днём она билась над этой головоломкой, но та не желала складываться. Общий смысл туманно маячил за отдельными словами, но не станешь ведь сочинять отсебятину! Чтобы заклинание сработало, нужен был точный перевод – и, желательно, в том же размере и ритме.

– Прихожу… закрываю… отдаю сердце и душу, – бормотала седовласая хранительница мудрости, пытаясь мысленно нарастить на костяк глаголов «мясо». – Может, не прихожу, а ступаю? Хм… И что у нас выходит в таком случае? Я куда-то там ступаю… хм-м… что-то чем-то закрываю… Так-так! Выходит складно. Что дальше? Отдаю душу и сердце… сердце и душу… М-м… могила. Не складывается. Душа? Дух, призрак, мысль, суть… «Сэлу», «сэлу»… На что это похоже? «Силу»! Конечно же! – Бояна щёлкнула пальцами. – Сила – могила. Это уже лучше. Теперь надо как-то увязать мир и падающий камень…