Зарождение добровольческой армии - Сергей Владимирович Волков

Посетившие нас юнкера и офицеры рассказали об этом эпизоде во всех подробностях и даже с приукрашением.

В гостиной, у кафельной теплой стены, сидели два офицера. Один был плотный, высокий, с черными небольшими усами. В столовой несколько юнкеров стоя пили чай. Тут же снаряжались наши Петя и студент. Петя был в серой шинели, привезенной им еще с Германского (или Австрийского) фронта, к которой прилаживали погоны. Это перемежалось шутками юнкера и помогавших им наших оставшихся барышень. «Оставшихся» потому, что Аничка Чубарина и Нюся уже были в каких-то наглухо застегнутых жакетах, с повязками Красного Креста на рукавах, и в наши охотничьи сумки укладывали всю имеющуюся в доме медицину. Наш студент стоял в своей студенческой шинели с поясным ремнем поверх нее, в руках держал винтовку.

Через несколько минут из нашего дома ушли в туман с отрядом юнкеров наши первые четверо.

А еще через полчаса к нашему дому подошел «отряд» из 12 или 14 разношерстно, но по-военному одетых, с винтовками, с револьверами на поясах. Это были наши «гробокопатели» во главе с прапорщиком Стуконожкой и другие. Они тоже, оказывается, скрывались на огромном Нахичеванском кладбище в старых склепах, наглухо запертых огромными, заржавленными висячими и внутренними замками. Но входы в них знал смотритель Митрофаныч. Он, именно он, с помощью старенького священника Покровской церкви, отца Иоанна К., спасли тогда много военной молодежи, попавшей в беду. Эти два старика, оказывается, помимо нас, полностью снабжали их одеждой, питанием и многим другим необходимым.

Оказалось, что этот-то «отряд» я первый и увидел перебегающим вдоль решетчатого забора церковной ограды.

Ранним утром, слыша приближающуюся стрельбу, все собрались в кладбищенском сарае и быстро переобмундировались по своим возможностям, имея на плечах погоны. Они ударили с фланга по бегущим красногвардейцам, чем еще более ускорили их бег и обеспечили степной плацдарм перед Ростовской границей подходящим юнкерам. Два юнкера, оставшиеся у храма в ограде, разглядели у перебегающих погоны. Один вышел из-за угла, окликнув их. Те, увидав, остановились. Первым к юнкерам подошел прапорщик. Он попросил вести их к командиру. После выяснения обстановки подошел и «отряд». Радость в доме была неописуемая. Я же установил, что наш-то Стуконожка, оказывается, был влюблен в Веру, так как она просто бросилась ему на шею со слезами, а он ее нежно поцеловал. Глядя на них, я решил: «жених и невеста».

Здорово лестно было мне, даже покраснел как рак, когда он как-то при нескольких офицерах и при всех наших, а главное – при вахмистре Сороке, который после легкого ранения в Ростове был несколько дней у нас и с которым я очень подружился, крепко обнял меня, поцеловал и сказал:

– Спасибо, дружок, за все, – и, обращаясь ко всем, добавил: – Он нам много помог в нашем гробокопательском положении. Спасибо, Боря.

Помню, у меня от этих слов навернулись слезы.

Через три года только один из них, будучи корнетом, Петя Кобыщанов, уходил в Крым через Новороссийск – в неизвестное. Где пал ты, мой дядя, а вернее – мой названный старший брат, друг моего детства, с малых лет мой охранитель и яркий пример моей жизни, каким надо быть? Пал ли у Днепра, у Каховки, в степях Таврии или на Перекопе? За рубежом его не оказалось, найти его я так и не мог.

Нюся… убита в 1-м Кубанском походе. Аничка Чубарина была ранена в грудь в этом же походе, бросившись в атаку на красных, увлекая за собой юнкеров. Выздоровела и была убита уже под Новороссийском в марте 1920 года. Об этом расскажу как-нибудь позже. Студент, вернувшись из Корниловского похода, стал подпоручиком, часто к нам заезжал, а потом… потом – короткая записка: «Подпоручик X. в бою с красными курсантами был смертельно ранен и умер на поле боя. В его блокноте был ваш адрес и прилагаемая фотография».

Фотография была Нюси. На обороте карандашом нарисован крест и дата, очевидно день ее смерти.

* * *

Период после взятия Ростова добровольцами и до ухода их в Ледяной поход я помню плохо. Осталось в памяти – это была морозная зима, снежная, с большими сугробами на степи, на улицах, в садах. Помню, как приезжали с фронта на очень короткие побывки легко раненные, заболевшие. Как в тихие вечера выходили на улицу и с волнением вслушивались в доносившиеся с севера пулеметные очереди, винтовочное стрекотание, ухающие орудийные удары. Днем с холмов у Дона наблюдали южную сторону фронта. Разрывы шрапнельных снарядов в воздухе в районе станции Заречная, что за Доном, – там были белые. Такие же светлячки-искорки появлялись с комочками дыма над Батайском. Там были красные.

Как-то вечером с ветром и с метелицей пришел озябший мой дедуган, которого я очень любил. Дедуганом я его звал потому, что настоящий мой дед умер давно, а это был брат бабушки – матери моего отца. По какой-то своей фантазии я решил, что раз настоящего с этой стороны дедушки нет, то он мне его заменит (и заменил). Но звать его буду дедуганом. Полковник Николай Николаевич Турчанинов. Когда-то, в молодости, нижегородский драгун. Участник какой-то Турецкой кампании. Японской войны, но уже в составе Донского Казачьего войска, Сербско-турецкой войны, где получил орден от Сербского короля и чин поручика сербской армии. Много раз ранен. Начало Первой мировой войны застало его воинским начальником Х-района у Таганрога. В начале большевистского бунта из жидких остатков «гарнизона» (была сотня казаков) и приставших нескольких юнкеров, кадет и офицеров, что приблудились с севера, образовался «отряд», что-то человек 30–40. Дедуган-то их и возглавлял. Несколько недель на конях блуждали по степям, хуторам между Таганрогом и Ростовом, а затем соединились с частями Добровольческой армии, но уже с поредевшими после стычек с бандами Донбасса рядами. Дедугану было тогда уже за шестьдесят лет. Побыл он у нас сутки и поехал в Новочеркасск с частью своего отряда.

В другой раз, тоже почти ночью, пришел Леся, кузен моей мамы, морской офицер Черноморского флота. В эту же ночь и ушел. Он был в каком-то морском отряде и спешил побывать у своих стариков, так как отпуск был до утра.

И еще в памяти остался курьезный визит. Примчался, и тоже на ночь глядя, «первый юнкер» – Володя Посохин. Так я его звал. Это он тогда утром первый появился из-за угла в тумане. Пошептался о чем-то с моей мамой и отправился в большой дом к бабушке (мы жили во флигеле). Оказалось, примчался он делать формальное предложение моей тете Гале. А ее-то дома и не было.