След в след. Мне ли не пожалеть. До и во время - Владимир Александрович Шаров

были никогда, теперь же и вовсе испорчены разными пристройками, флигелями, наружными лестницами. Как сами скопцы, они бесполы, лишены формы и выражения, в то же время эти бесконечные переделки как-то смягчили и примирили их облик. Таковы и церковь св. Николая, и церковь св. Варвары, и часовня св. Елизаветы. Правда, глядя на эти пристройки, временами ловишь себя на мысли, что, может быть, это просто маскировка, потому что вдруг, когда меньше всего ждешь, через эту намеренную житейскость проступают жесткие контуры плывущего по водам корабля. Так это или не так, просто почудилось или есть и вправду, сказать трудно, потому что спустя секунду различить уже ничего невозможно.

Куда более, чем внешний вид, был интересен интерьер этих молитвенных домов: внутреннее пространство церкви он не напоминал ничем. Обычная ровно и тщательно побеленная горница, вдоль стен которой, но не на стенах, как фрески или мозаика, – струящиеся длинные белые полотенца, белое по белому. Полотенца эти полны жизни и света, они то взмывают вверх белыми голубицами, то, сложив крылья, камнем падают оземь, а через мгновенье, будто лебеди, тихо и плавно скользят по глади пруда. Но и это спокойствие мимолетно: не успеешь прочитать молитву, а они уже что есть силы хлопают, бьются на ветру, который их надувает, будто паруса большого корабля. Корабль этот несется, летит, почти не касаясь воды, он так быстр, что и в самом деле начинаешь верить, что он успеет – спасет всех от страдания и горя. Ты веришь в это – и плачешь от своей веры, полотенца же развеваются как знамена, и под ними идет, чеканит шаг непобедимое войско, чтобы нанести последнее поражение князю тьмы, но и войско тает, исчезает вдали, и снова не скажешь, было оно или только привиделось, а те же полотенца пеленают, становятся кожей человека, с которого только что заживо содрали собственную его кожу. Он пришел в этот мир страдать, отмолить грешных собратьев, и о нем, своем учителе и пророке, хлысты поют и поют медленные нескончаемые страды. Страды тянутся, тянутся, и кажется, им не будет конца.

В то лето Лептагов среди прочего узнал, что певшие у него хлысты давно разделяются на два разных толка. Это стало для него настоящим откровением. Сначала он был этим открытием и недоволен, и удручен; ему казалось, что оно напрочь нарушает композицию: только ему удалось найти каждому его место – и опять приходится делать всю работу заново. А потом вдруг он, строя новый храм, пустил обе хлыстовские партии прямо подряд. На такие вещи Лептагов решался редко и в принципе их не любил, в музыке ему с детства нравились контрасты, тем более, как он считал, они были нужны здесь, в этой части партитуры, где арии были долгие, медленные, по звучанию часто однообразные. В них было много тонкой нюансировки, но ухо уставало ее вычленять, и была необходима смена ритма, чтобы дать ему передышку. Но вопреки всему арии, что называется, легли, их и подгонять одну к другой было не надо.

Оба толка начинали свои страдания вместе, не спеша и печально. Они пели, что второе пришествие на землю Христа-Спасителя уже было, произошло это в России, и на этот раз Иисус воплотился в крестьянского сына, уроженца Муромского уезда Егорьевского прихода деревни Михалицы. Дальше голоса раздваивались и партию вели хлысты, певшие, что новый Иисус Христос волосом был темно-рус и красоты чрезмерной, так что смотреть на него было больно. Они пели, что зачат он был от Святого Духа – без мужа – и рожден Богородицей и блаженной Блудницей – Девкой Ириной Нестеровой, ушедшей потом в Ивановский монастырь, там и погребенной. Пели, что на земле он юродствовал, творил чудеса; так, живя в Москве, в доме некой Борисовой, завел себе колокол весом в пуд, в который ударяя, говорил, что в нем через звук этого колокола возбуждаются пророчества и открываются ему все тайны небесные.

Они пели, что, как и во время своего первого пришествия на землю, он был преследуем властями, от которых укрывался в деревнях близ Мурома, но затем пойман. Несчастного, его долго допрашивали и мучительно пытали в Богоявленском монастыре – жилище жидов, распявших Христа. Тот монастырь был началом его крестного пути, оттуда его забрали, отвезли на Красную площадь, где с живого сняли кожу. И тогда какая-то девка, уверовав в него, покрыла его тело белым полотном, которое, проросши, сделалось ему вместо кожи. В память этого они, хлысты, и носят длинные белые рубашки.

Они пели, что от этих мучений он умер, потом воскрес, снова делал чудеса: на глазах тысяч людей поднимался на воздух, выше колокольни Ивана Великого, пророчествовал. Жил он всё это время опять в доме Борисовой, у нее же на руках умер и был погребен на кладбище Николодрачевской церкви. Дальше все хлысты и хор вместе пели:

Расплачется Царь Давид,

Стоя-стоючи он у прекрасный пустыни:

«Прими ты, свет мой, прекрасная пустыня,

Прими ты меня многогрешново,

Многогрешново меня на покаяние,

Многогрешнаго меня человека

Аки мати любезное свое чадо,

Государь мой, Царь свет Небесной,

Надежда моя, свет Сын Божий,

Прости, государь, мое согрешение

И великое мое преступление,

Избави меня превечныя муки,

Достави меня небесного своего царства,

Запиши, сударь, в животные свои книги,

Причти, государь, ко избранному своему стаду».

Аллилуйя, Аллилуйя, слава Тебе Боже.

Потом вступала вторая группа хлыстов. Эти начинали с того, что при царе Алексее Михайловиче в Муромском уезде Стародубской волости, в деревне Максаковой, жили столетние старики по прозванию Сусловы – благочестивой жизни муж и жена, крестьяне помещика Нарышкина. Пели, что неожиданно столетняя старушка вдруг сделалась беременною и, когда пришел срок, родила сына, который шесть недель был не крещен, потому что священник церкви Нового Иерусалима, будучи до крайности изумлен таковым рождением, никак не соглашался крестить младенца, да и никто из соседей не хотел быть его восприемником. Старец Тимофей – отец ребенка – исходил все окрестные селения в поисках кумовьев и, не найдя их, с горем возвращался домой, как вдруг на распутье издалека увидел идущую ему навстречу группу людей. Сразу же он начал им кланяться, а когда они приблизились, пал на колени и попросил быть крестными новорожденному. Услышав, что хочет старик, эти люди начали смеяться, но один из них, по тому, как все говорили с ним, по-видимому, самый уважаемый, велел старику принести новорожденного в церковь соседнего села Погоста. Там он сам окрестил младенца и нарек его именем Иоанн. Так исполнилось то, что было сказано в Ветхом Завете: некий человек был послан от Бога, имя ему Иоанн.

Дальше они пели, что в начале царствования царя Алексея Михайловича во