Местечко Сегельфосс - Кнут Гамсун

С другой же стороны, с ним ничего нельзя поделать, его не вышвырнешь за дверь, а язык у него бедовый.

– В десять ящиков может много поместиться, – сказал он.

– Да, – отозвались пьяные покупатели, – мы были бы рады получить десять ящиков. Остальные девяносто пусть бы забрал Теодор! – И громко захохотали.

– Я вас не понимаю! – сказал Теодор.– Я получаю целый ящик одних только гребней.– С этими словами Теодор ушел к себе в контору, чтоб больше не слышать.

Юлий спросил:

– Гребни, какие это? Частые гребни, расчески? Приказчик громко захохотал:

– Эх ты, Юлий! Нет, это гребенки втыкать в волосы, в шиньон. Самая последняя мода, в Лондоне не увидишь ни одной женщины без такого гребня. Но они не для старух, а только для молоденьких, и подбирают их в цвет волосам, желтые или коричневые гребни. У нас хороший выбор.

– А почем они стоят? – спросили от винной стойки.

– Это выяснится из фактуры. Мы их не расценивали. Но когда наступил вечер и пароход с юга ошвартовался у набережной, он простоял лишь обычное время и нагрузил и выгрузил самые обычные товары, после чего ушел. Сотня тюков для Буа не прибыла. Порядочная толпа народа собралась на набережной, преимущественно молодежь, поджидавшая весенних товаров; вся эта компания болтала и смеялась, чтоб скрыть свое разочарование; Теодор расхаживал в башмаках с бантами и посматривал, как ни в чем не бывало, – может, он даже и не ждал своих весенних товаров в этот вечер, а только хотел оповестить о них. Это было в характере тщеславного парня.

– Где же сотня тюков? – спросил Юлий.– И где десять ящиков с гребнями? – добавил он дерзко.

Но кое-что в этот вечер все же случилось: вернулся господин Хольменгро. Где он был, и что пережил? Он был молчалив и полон таинственности, не улыбался и вымолвил лишь несколько слов. С ним произошла перемена, это было понятно всякому, даже платье на нем было новое и дорогое, на шелковой подкладке. Но замечательнее всего был взгляд господина Хольменгро. Уж не стал ли он косить? Похоже было, что он долго постился.

Когда он сошел с мостков, перед ним очутились адвокат Раш с женой. Ну, адвокат Раш, должно быть, хотел показать людям, что ходит гулять с женою, как только улучит минутку от важных дел, и вот он притопал с ней на набережную, и это было неглупо, потому что народу там было много. Он пожелал господину Хольменгро доброго вечера, но господин Хольменгро не ответил ему тем же, а только снял шляпу, не сгибая пальцев, – и на среднем, пальце у него был замечательный золотой перстень.

– С приездом! – сказал адвокат.

На это господин Хольменгро ничего не ответил, а прошел мимо, скосив глаза, точно рядом с адвокатом находился какой-нибудь необыкновенный предмет.

– Ну, тут что-то очень и очень неладно! – сказал адвокат жене. И заговорил громко, чтоб придать себе весу и показать, что он много знает.

Окружающие слушали. Жена просто сердечно спросила:

– Что неладно?

– Ты видела перстень у него на руке?

– Перстень?

Юлий возвысил голос, – этот Юлий был развязный малый, ему нипочем было задать великим и сильным мира сего вопрос-другой! Он сказал:

– Я видел перстень. Что это за перстень? Адвокат страшно напыжился и посмотрел на Юлия так, словно никак не мог решиться ответить ему. Потом наклонился к жене и спросил:

– А ты не видела, как он косит глазами? Он, несомненно, много дней не ел.

К чему все эти вопросы, куда клонил адвокат? Он говорил не из суеверия, еще меньше в ироническом смысле; так что же, он говорил, чтоб оскорбить господина Хольменгро и выставить его напоказ? Адвокат Раш не выставлял напоказ никого, кроме себя самого. Он говорил, чтоб блистать, из важности, чтоб припугнуть Ларса Мануэльсена, этого старого мошенника, чтоб импонировать Теодору-лавочнику, стоявшему несколько поодаль и в свою очередь делавшему вид, будто он вовсе и не замечает адвоката.

– А вы не можете мне сказать, какого сорта этот перстень? – спросил Юлий.

Адвокат наконец ответил:

– Не спрашивай об этом, Юлий, потому что это выше твоего понимания; а перстень этот – настоящий масонский.

Адвокат в сущности предпочел бы уже удалиться от толпы, но жена неосторожно сказала:

– Масонский перстень? Неужели это так страшно? Адвокат торжественно вразумил ее:

– Я так от всех слышал, Христина. В доме моих родителей висит на стене портрет деда моей матери. Он держит правую руку вот так, на среднем пальце у него перстень, масонский перстень. Так вот, я кое-что об этом знаю.

– Но на что же годится такой перстень? – спросил Юлий. Ох, этот чертов Юлий, нет того, чтоб помолчать!

Адвокат не желал разговаривать на площади, – ни малейшего желания, – он решительно повернулся к жене и сказал:

– Господин Хольменгро стоит теперь на такой высоте, до какой вообще может достигнуть смертный! После чего супруги проследовали дальше.

И вот все начали раздумывать о слышанном и рассуждать о кольце, смотрели вслед господину Хольменгро, кивая головой. Да, это несомненно подлинное франмасонство. Вот он идет, погруженный в страшное раздумье, глаза у него перекосились, бог знает, видит ли он теперь ими простые земные вещи. Адвокат сказал, что здесь что-то очень и очень неладное. Ларс Мануэльсен вдруг проговорил:

– Я пошлю письмо моему сыну Лассену и спрошу. Кто-то выразил сомнение в том, что Лассену это известно:

– Я слыхал, что про фармазонов никто ничего не знает.

Тогда Ларс Мануэльсен улыбнулся, – это была единственная улыбка во всем этом серьезном сборище, и ответил:

– Чего не знает Лассен, о том тебе и не снилось. Все были сильно потрясены. Казалось, будто они соприкоснулись с вечностью, с загадкой, с ложной присягой, заклятием-кровью.

ГЛАВА VI

Сороки свили гнезда на занятых ими вершинах берез, положили яйца и вывели птенцов, семейная жизнь шла полным ходом, во всех гнездах родители исполняли свой долг.

Ларс Мануэльсен пошел к Бертелю из Сагвика; сам Бертель был на мельнице, старая же Катрина была дома и шила мешки для помола. Ларс Мануэльсен пришел попросить лестницу.

– Возьми, пожалуйста, лестницу, – ответила Катрина, – только на что она тебе?

– Хочу взлететь на крышу и прочистить дымоход, – ответил Ларс Мануэльсен.

Когда он принес лестницу, жена ушла в гостиницу, так что он был дома один. Лестница была тяжелая, он вытер платком лицо и парик. Прямо перед ним из большого гнезда вылетела сорока, немного спустя показалась другая и полетела низко над землей; Ларс Мануэльсен приставил лестницу к березе и добрался до гнезда.

Он хотел поискать свои очки, заглянул в гнездо и увидел только птенцов. Противны были эти голые существа, перья у них еще не отросли, но неестественно длинные клювы свои они разевали шире, чем взрослые. Они то пищали, то шипели; Ларс Мануэльсен не мог взять их в руки и выбросить, но он всерьез решил покончить с этим, снять все гнездо и сбросить вниз. Оно сидело очень прочно в развилине сука, и Ларсу Мануэльсену стоило большого труда оторвать его; наконец он оторвал от него кусок, примерно с половину, и швырнул на землю. Он глянул вниз, – пара сорок сидела как раз под деревом. Очков своих он не нашел, птенцы таращили глаза и шипели, как дьяволята; Ларс Мануэльсен с сердцем рванул остатки гнезда и швырнул на землю вместе с птенцами и всем, что в нем было. Вон оно лежит.

Пара сорок сидела и смотрела.

Он слез с лестницы и стал исследовать гнездо: комочки, кости, осколки стекла, кусочек блестящего никеля, – что это такое? Очков нигде не было, но зато оказался моток чистой шерсти и вполне пригодный медный гребешок; Ларс Мануэльсен выбрал, что можно было. И опять попался на глаза кусочек никеля, Ларс Мануэльсен осмотрел его пристальнее и подумал: «А ей-ей, это малюсенький ключик, который потеряла фру Иргенс у Хольменгро! Ведь всю зиму она ходила и спрашивала у всех про ключик от кладовой, а он вот где!» Ларс Мануэльсен бережно спрятал ключик в карман и еще раз обшарил гнездо, – нет, больше ничего не нашлось. В заключение своего предприятия он растоптал по одному всех птенцов и истребил сорочье потомство. Родители сидели и смотрели.

Когда Ларс Мануэльсен отнес лестницу обратно в Сагвик и поблагодарил старую Катрину за одолжение, она сказала:

– Не стоит благодарности. Ну, что же, прочистил дымоход?

– Да, – ответил Ларс Мануэльсен.

Он вернулся домой и закинул сорочье гнездо подальше, а после этого отправился в гостиницу. Это был другой его дом, – жена его стряпала на кухне при гостинице, а сам он носил туда багаж приезжих. Юлий до некоторой степени содержал мать за то, что она на него работала; отец жил «чаевыми».

Юлий был неплохой делец. Он читал неважно и писал только отметками и значками для собственного употребления, но у него были большие способности и чудовищная память; счета гостиницы в любую минуту вставали совершенно ясно в его голове. А разве не чертовское искусство завести гостиницу с пустыми руками? Разумеется, вначале ему пришлось занять денег в Сегельфосской ссудно-сберегательной кассе в ту пору, когда все занимали; он употребил их на постройку дома, на бревна и оборудование, а не на причуды и щегольство. По-видимому, счастье улыбалось ему; правда, молоденькая Полина из усадьбы Сегельфосс, та, что так хорошо подходила к гостинице, отказала ему; глупая девчонка, должно быть, его не любила; но в остальном Юлию очень везло. От того, что первый дом его сгорел, едва он его как следует отстроил, он ничего не потерял, наоборот, даже на этом заработал, сделав хорошее дело. Юлий выстроил новый дом и нажил вдобавок на инвентарь: раньше было две кровати, теперь стало шесть. Это было сущее счастье, прямо свинская удача.