Плач кукушонка - Вольдемар Грилелави

14

В магазине как всегда в это время было мало народу. Три женщины, любительницы посудачить, и две постоянные продавщицы. Тетя Вера еще издали в окно перед входом увидала Светлану и приготовила хлеб. Женщины брезгливо расступились, пропуская уродливую замарашку, и, когда Света выставила на прилавок три пустые бутылки, тетя Вера положила ей в сумку хлеб и осмелилась глянуть ребенку в глаза, отчего ее вдруг охватил ужас. Она в ее глазах увидела смерть. Это уже не был даже тот знакомый голодный ребенок. В ее глазах она видела обреченность, цепляющиеся за остатки жизни искалеченными руками. Пустой сквозной взгляд холодом смотрел только на прилавки, наполненные обилием и разнообразием, только не с жадным желанием обладать, а с обреченностью недоступности всего этого богатства.

— Погоди, Светочка, — вдруг засуетилась тетя Вера, схватив пригоршню конфет подушечек, высыпала их в сумку прямо на хлеб, затем схватила булку хлеба, стараясь более незаметно ее смять посредине. — Вот, испорченный, возьми, детка.

Света задом пятилась от несметных даров, беззвучно мотая головой, пытаясь объяснить, что ей без надобности подачки, и она не попрошайка, но просто физически и душевно не могла отказаться от такого богатства, жадно прижимая сумку к груди, и без оглядки побежала к дому. И только на чердаке она отдышалась и с трепетом пересчитала конфетки, которых, если съедать по две штучки в день, может хватить почти на месяц. И, недолго думая, она отправила за щеку сразу две конфетки, жмурясь от наслаждения, прислушиваясь, как неимоверно быстро они тают, наполняя рот невыносимо вкусным ароматом.

А в магазине напарница тети Веры высказала свое мнение по поводу разбазаривания продуктов.

— Если мы всех уродов будем подкармливать, знаешь, какую толпу соберешь страждущих.

— Она не уродина, она больна и обижена такими же, как ты, душевными уродами. И вообще, заткнись и не вякай, а то саму изуродую.

Напарница, с перепугу села на нижнюю пустующую полку и, беспорядочно оправдываясь, заморгала на тетю Веру.

— Господи, нет, бабы, видели, — сквозь слезы причитала тетя Вера. — Что же они с ней сделали. Месяц не видать было, а явилась сама смерть. Боженька, а исхудала, после войны не видала таких. Но не война же?

— Да они же вроде и нормальными стали. И пьяных не видать, и работают. Что ж это и на кусок хлеба ребенку не найдут? — высказалась одна из женщин.

— Я не раз слышала, — сказала вторая, — как они у соседей интересовались, не видел ли кто где девочку. По-моему, они ее вообще из дому выгнали. Она им и в хорошие времена отродясь без надобности была. Бирюки они и есть бирюки. Живут сами по себе ради себя.

— Ну, хоть в интернат отдали бы.

— Ты сама хоть поняла, что сказала? Интернат. Да ее с ее уродством в нашем интернате совсем добьют. Там уж точно сплошные душевные уроды. Хлебом не корми, дай над кем-нибудь поиздеваться. Я работала немного там, так ни каких нервов не хватало на этих детишек. До сих пор с содроганием вспоминаю.

Еще немного поговорили и разошлись, скоро забыв о столь мелком событии. И только продавщица тетя Вера долго еще не могла успокоить боль в сердце от увиденного. У нее своих детей полно и нервы треплют не слабо, и мокрой тряпкой не по одной спине прошлась. Но трижды в день все, включая мужа, накормлены, постираны, расчесаны.

Она помнит эту красивую девочку, через день прибегающую за хлебом, чаем, крупами, растительным маслом. Это и все, чем они питались с дедом. Они жили бедно, но счастливо со своим больным умирающим дедом. Но такие перемены после его смерти настолько потрясли и шокировали женщину, что, вот, сколько времени не может без содрогания смотреть на страдания ребенка. И все попытки, даже просто задать ей вопрос, как то пугали Свету, и она убегала, возвращаясь через некоторое время с пустыми бутылками за хлебом. И вот сегодня она осмелилась оказать ей какую-то помощь хоть пригоршней конфет и этим трюком с испорченным хлебом.

Света видела, как тетя Вера специально испортила хлеб, но ее почему-то не обрадовал, а испугал жест доброй воли, доброго отношения и жалости, чего она уже давно не испытывала. Никто, кроме алабая, не сочувствовал и не помогал, а тут сразу такой всплеск эмоций и богатства в виде конфет. Она уже привыкла к безразличию окружающих, не замечала косых взглядов редко встречающихся детей, не обращала внимания на собак, уже узнающих ее и провожающих пару переулков к магазину и до дому.

Этот жест доброй воли только растревожил старые раны, напомнив о статусе и том состоянии, в котором находится Света, она уже поняла, что в этом мире можно выжить, если только никто не желает твоей гибели. Такого счастья ей не дано. И в коротких редких вылазках ей не позволено терять бдительность, поджидая опасность не только от двух жильцов снизу, но и появление любого трактора представляет угрозу жизни. А сегодня из магазина до дому из-за конфет и лишней булки она непростительно потеряла осторожность. И вспомнила о своей растерянности лишь на чердаке.

Наученная бедой, как внезапная болезнь, а так же предполагая любой случай, Света решила небольшие избытки хлеба сушить и хранить в сшитых ею мешочках, подвесив под крышу, чтобы сухарики не стали легкой добычей случайных грызунов. Таких вроде пока не наблюдалось, но и запасов пищи тоже не было до сих пор.

Света порезала на кубики бракованный хлеб и разложила его на чисто протертой доске в месте, недоступном влаге. Конфеты сложила стеклянной банке и прикрыла их куском кирпича. Но, подумав, положила в рот еще пару подушечек. Долже же быть и у неё какой-то праздник.

Весна принесла и радость тепла, и надежду на какое-нибудь чудо, в которое хотелось верить хотя бы только потому, что вера пробуждала желание к жизни. Иначе дальнейшее существование просто теряло бы смысл. Света мечтала о внезапном изменении в своей жизни, но эти мечты не касались сегодняшнего дня. Мечты уносили в далекое будущее, когда она станет взрослой, излечится от всех болезней, покажет всем, чему она научилась за эти годы, читая и решая сложные задачи, заучивая наизусть правила, формулы, стихи, поэмы. Благо, она успела перетащить к себе главные книги и учебники, потому что, совершая на кухню рейды за пустой посудой и крошками, она видела обгоревшие книги и любимые вещи, торчащие из жерла печи, словно в этом огне сгорело ее прошлое и будущее, больно обжигающие сердце.

Казалось, хлеб заканчивался быстрее, чем проходили дни, и снова требовалась опасная вылазка в логово врага. Светлана стремилась не пропускать ни одного загульного дня соседей, прислушиваясь к вечерним шумам в доме, чтобы всегда иметь в запасе пару бутылок, которые она сейчас стала быстрей превращать в хлеб и излишки в сухари. Но часто родители приходили уже пьяные с какой-нибудь попойки, и тогда заканчивались, как запасы хлеба, так и его эквивалент — пустые бутылки.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});