Под немецким ярмом - Василий Петрович Авенариус

и в арестантские…

— Бог не выдаст — свинья не сест! — был легкомысленный ответ. — Ну, а теперь, старина, можешь опять блогородно отретироваться в собственные аппартаменты. У нас с Петром Иванычем свои приватные дела.

— Приватные дела! Ну, подумайте! — ворчал себе под нос старик, "блогородно ретируясь". — И покалякать-то толком не дадут…

— Так разве и полковой командир не знает о твоей отлучке? — продолжал, между тем, допрашивать Шувалов.

— Командир-то знает; но отлучился я под претекстом якобы к родным в деревню. Были y нас, видишь ли, на днях большие маневры. Я с моей ротой пробрался ночью окольными путями в тыл неприетелю, напал врасплох на их главную квартиру и захватил самого командира со всем его штабом в постели.

Шувалов расхохотался.

— Однако! Воображаю, как они тебя блогодарили. Ну, и ты увел их в свой лагерь?

— Взял с них только слово считать себя военнопленными. Это решило исход маневров. Мой командир хотел было представить меня за то вне очереди к следующему рангу…

— А ты неужели отказался?

— Отказался, и по двум причинам: во-первых, было бы не по-товарищески на чужой оплошке выгадывать себе служебный фортель… Во-вторых…

— Ну, что же во-вторых?

— Во-вторых, я мог выпросить себе, заместо того, негласный отпуск, который был мне до зарезу нужен, чтобы… чтобы оглядеться здесь опять в придворных сферах.

— Ты, Мишель, и лгать-то без запинки не умеешь. Скажи прямо, что не в-терпеж стало в долгой разлуке с своей душой-девицей.

— Да ты, Пьер, это про кого?

— Про кого, как не про ту, из-за которой собственно ты и вылетел тогда из Петербурга.

— От тебя, брат, я вижу, ничего не скроешь. Но ты еще не знаешь, что y нас с нею были уже декларасионы, что мы тайным образом помолвлены.

— Нечто подобное я уже подозревал. Ведь вы с графиней Анной Карловной заметили друг друга еще тогда, когда ты был кадетом в шляхетском корпусе.

— Да, цесаревна приезжала к нам в корпус зачастую с своей кузиной на всенощные, отстаивала всю службу. Уже тогда мы поняли с Аннет, что созданы друг для друга. Когда же я вышел в офицеры, мы обменялись кольцами. Ни тебе, никому другому я об этом пока не сказывал, чтобы не было, знаешь, медизансов. Но Бирон чрез своих ищеек все-таки, видно, кое-что пронюхал…

— И разлучил вас, потому что ты, как муж кузины цесаревны и притом офицер гвардии, мог быть для немецкой партии весьма опасен.

— Ну, вот. А на днях я получил цидулочку от Аннет, что нынче-де на публичном маскараде в Летнем дворце мы могли бы встретиться без всякой опаски. Раздобыть бы только приличный костюм…

— И входный билет, без которого тебя не впустят, — добавил Шувалов. — На твое счастье я, как видишь, не в состоянии воспользоваться ни своим костюмом, ни своим билетом, и могу отдать их в полное твое распоряжение. Самсонов!

— Иди, иди! — донесся из лакейской ворчливый голос Ермолаича. — Начудесил, ну, и кайся.

— Да что y вас там? — теряя уже терпение, крикнул Шувалов.

— Не одет я, сударь… — отозвался наконец Самсонов.

— Врет, врет! одет! — обличил его старик. — Чего стал, шелопут. Иди, иди на расправу. Ишь ты! ровно бык перед убоем упирается.

И с напряжением всех своих старческих сил, Ермолаич втолкнул в комнату к господам средневекового рыцаря.

В первый момент Петр Иванович готов был, кажется, не на шутку рассердиться, но юный «шелопут» в своих, на вид тяжелых стальных, на самом же деле картонных доспехах, оклеенных только сверху серебряной бумогой, остановился посреди комнаты в такой безупречно-рыцарской позе, что господин его, зараженный смехом приетеля, сам также добродушно рассмеелся.

— Ах, ты, шут и пьеро! Ведь пустить его этак на придворный маскарад, так никто, пожалуй, не признал бы в нем лакее.

— Ну, а теперь, Самсонов, разобалакивайся-ка опять, — сказал Воронцов: — на маскарад отправляюсь сейчас я вместо твоего барина.

— Ваше блогородие, Михайло Ларивоныч! взмолился тут Самсонов. — Явите божескую милость: возьмите меня тоже с собой!

— Эко слово молвил! Тебя все равно ведь не пропустят.

— Меня-то с вами пропустят: многие служители придворные меня в лицо знают; а для послуг, неравен час, я могу вам еще пригодиться.

— Нестерпимо, вишь, любопытен посмотреть тоже на этакий маскарад, — поддержал его Ермолаич. — Возьми-ка его уж, сударь, чтобы тебе одному, грешным делом, какого дурна там не учинилось. Малый он шустрый.

— А чтож, и в самом деле, - обратился к Воронцову Шувалов. — Пускай уж идет с тобой; все вернее. Про рыцарский костюм мой слышала от меня до сих пор одна только особа. По походке, по голосу она, чего доброго, догадается, что это не я, а кто другой.

— Ну, походку и голос можно всегда изменить. А кто та особа?

— Юлиана Менгден. Сама она, имей в виду, будет маскирована Дианой.

— О! la belle Julie? Но мне она, ты знаешь, не опасна. Ну, что же, Самсонов, скоро ли?

II. Венецианская ночь

"Публичным" маскарадом в Летнем дворце завершался, как сказано, цикл всех придворных празднеств по случаю вступление в брак наследницы престола; уже поэтому он должен был быть еще пышнее и разнообразнее бывшего за два дня перед тем «парадного» маскарада в Зимнем дворце. Там танцовали четыре кадрили, по 12-ти пар в каждой, и каждая кадриль в одноцветных домино; а ужину, приготовленному в галлерее, был придан вид сельского праздника: столы и скамейки были все в зелени и цветах. «Публичный» же маскарад должен был происходить, в начале вечера, среди настоящей природы, под открытым небом — в Летнем саду и на прилегающей к нему реке Фонтанке в виде "венецианской" ночи, а танцы и ужин потом — в стенах дворца. Неудивительно, что большинство приглашенных на этот совершенно исключительный праздник ожидало его с большим нетерпением.

Едва ли, однакож, не более всех волновалась Лилли Врангел. Всякий день вплоть до воскресенья являлся к ней, согласно выраженной императрицею воле, француз балетмейстер придворного театра, мосье Флере, толстенький старичок с пухлыми розовыми щечками, в голубом фраке с остроконечными фалдами, со скрипицей в одной руке и с хлыстом в другой. Наставляя девочку в па и пируэтах, он безцеремонно выгибал ее стан, вывертывал ей носки и локти. Каждое движение он иллюстрировал ей сперва сам, и, приподнимая кончиками пальцев свой ласточкин хвост, подпрыгивал с легкостью мячика. Когда же ученица, под писк его скрипицы, принималась выделывать то же самое, он с отечески-нежной улыбкой похлестывал ее по ногам:

— Plus haut, chère demoiselle, un peu plus haut! (Выше, милая барышня, еще немножко выше!)

На такое