Через лабиринт - Павел Шестаков

— По нашим.

— И вы уверены, что знаете каждый его шаг?

— Более или менее.

— А вы знаете, что вчера вечером он был на Лермонтовской?

Волоков, не говоря ни слова, полез во внутренний карман пиджака, достал фотографию и протянул Козельскому. На снимке был ясно виден Кравчук, разговаривающий с Дубининой.

Козельский присвистнул:

— Что же вы молчали?

— Это не доказательство того, что Кравчук убил Дубинину. После того как сделали снимок, она была жива еще не меньше шести часов. И все это время Кравчук находился далеко от ее дома.

— Или сумел создать видимость этого, — пробормотал Козельский, хотя раздражение его против капитана уже начало проходить.

— Возможно. Однако пока мы знаем слишком мало и не должны спугнуть Кравчука, дать ему догадаться, что подозреваем его. А вы, между прочим, нервничаете.

Вадим покраснел:

— Да, есть немного. По правде говоря, я не понимаю, какая связь между смертью Дубининой и убийством Укладникова.

— Если б мы это знали, было бы гораздо проще. Но нервничать не стоит.

Расстались по-деловому. О том, что выяснит Васюченко, Волоков обещал сообщить немедленно. Вадим отправился в гостиницу.

Там его ждал сюрприз.

В холле, в кресле, вытянув большие ноги, сидел Кравчук. Говоря откровенно, Козельский не думал, что увидит его сегодня. Лейтенанту потребовалось усилие, чтобы повести себя как ни в чем не бывало.

— Вадим, здравствуйте. Вас жду.

— Здравствуйте. Я ходил завтракать.

— Может быть, погуляем? Хочу с вами поговорить.

— Поговорить? О чем?

— Пойдемте. Лучше не здесь.

И он взял лейтенанта за локоть.

Они отправились в парк. Козельский думал, что геолог ищет в общении с ним своего рода алиби и будет вести себя небрежно, даже весело, создавая видимость курортного настроения. Но тот был мрачен, и эта непонятная серьезность Кравчука встревожила Вадима.

— Вы чем-то обеспокоены? У вас озабоченный вид.

— Да. Верно. С тестем у меня несчастье.

— С тестем? — Козельский приложил все усилия, чтобы вопрос прозвучал обычно.

— Хочу рассказать об этом.

В словах Кравчука лейтенант уловил что-то напористо целеустремленное, не похожее на простое желание поделиться горем.

"Что он затеял?"

Они шли по дорожке знаменитого курортного парка, в начале которого, как и во всех парках, — подстриженные газоны, цветы в клумбах, старательно выпрямленные аллеи, а потом все это исчезает понемножку, и начинается лес, взбирающийся на склоны холмов, а холмы эти переходят в предгорья, и если идти долго, то выйдешь туда, где уже нет курорта и курортных скучных людей, а есть горы, и лес, и воздух. Но Козельский меньше всего думал о природе. Он старался понять Кравчука и не допустить ошибки.

— Тестя я не знал почти… И жена тоже…

Кравчук говорил то же, что в свое время Мазину Только подробнее немного. И еще он возвращался к сказанному, выделяя и подчеркивая то, что казалось ему особенно важным.

— Понимаете, скрытным он был очень. Пережил много. Дочери даже не доверял. Мы думали, никого у него нет близких. Но была все-таки. Женщина одна. Они вместе в ссылке были. Здешняя. Из Тригорска. Она могла знать о нем. Не знаю что. Но могла. Я ходил к ней вчера. Хотел попросить его письма.

— Простите, женщина эта на Лермонтовской живет?

— На Лермонтовской. Интересно. Вы знаете?

Вадим почувствовал себя ловчим.

— Я вас там видел. Случайно.

— Случайно?

Вадиму стало не по себе.

— Я видел, как вы шли в ту сторону. Я сидел в Цветнике. Показала она вам письма?

— Нет. Но сейчас дело не в этом.

— А в чем же? Простите, я вас не совсем понимаю.

— Не волнуйтесь. Скажу. Эта женщина умерла. Я только что был там. Пошел еще раз. Говорят, она покончила с собой. Сегодня ночью.

Они ушли уже довольно далеко от "цивилизованной" части парка и шагали по тропинке, карабкавшейся в гору среди сосен над небольшой речкой. Козельский вдруг заметил, что ни впереди, ни позади никого нет. Он почувствовал беспокойство. Показная искренность Кравчука сбивала его с толку. "Кто из нас кого ловит?" — подумал лейтенант, бросив взгляд на массивную фигуру геолога.

— Послушайте. Не понимаю я вас. Зачем вы мне это рассказываете?

— Понимаете.

Сказано было веско, слишком веско, так что Вадим, как когда-то ночью, у ресторана, ощутил страх.

— Понимаете. Нужно вызвать Мазина.

Козельский почувствовал себя попавшимся мальчишкой.

— Кто такой Мазин?

Дорожка сузилась до предела. Справа над ней нависала гладкая серая скала, внизу шумела по камням речка.

— А вы кто?

Вадим вспомнил, что пистолет остался в номере, в чемодане.

— Я говорил вам.

— Нет. Вы не химик. И не в отпуске вы здесь.

— А зачем же?

— Следить за мной.

Геолог остановился и преградил Вадиму путь.

— Я видел вас в машине. Вы приезжали вместе с Мазиным.

— Бред какой-то, — сказал Козельский.

Под легкой рубашкой Кравчука перекатывались мускулы.

"Не справлюсь я с ним", — подумал лейтенант и почувствовал, как по лицу его покатилась предательская струйка холодного пота. Он поднял голову, чтобы встретиться с Кравчуком лицом к лицу, но тот смотрел мимо, куда-то вверх и за Козельского. "Хочет, чтобы я повернулся к нему спиной. Не выйдет!"

XII

— Я к нему, а он не шевелится. Вижу, голова пробита. Смотреть очень страшно. Не поздно еще, людей полно, а те двое пошли себе, как ни в чем не бывало, — рассказывал Володька.

Мазин почувствовал что-то вроде стыда. Ему всегда становилось стыдно, если он видел или слышал, что молодые здоровые люди "не замечают", как на глазах у них бьют, оскорбляют или даже убивают человека. Их немало, этих трусов. Они еще осмеливаются говорить о собственной мудрости: "Полезешь, а тебя ножом!" Но, к счастью, есть и такие ребята, как Володька.

— Думаю: уйдут. Ну, я за ними!

Он, конечно, не мог их задержать, этот щуплый подросток, но он сделал так, что они не ушли. Хотя, казалось, им повезло. Сразу за углом поймали свободное такси. Но Володька видел номер машины, и не успела "Волга" скрыться из виду, как он уже набирал цифры в будке телефона-автомата.

Взяли этих двоих в ресторане.

— Ты, Володя, заходи ко мне, если охота будет, — сказал Мазин, прощаясь с пареньком. И, пожимая узкую ладонь, подумал, что они еще обязательно встретятся.

В приемной дожидалась заплаканная Аллочка. И хотя у Мазина были на счету минуты, потому что он спешил в Тригорск, он не подал виду, что торопится, а терпеливо дождался, пока она напьется воды, вытрет глаза и сможет, наконец, заговорить.

— Что с ним, Игорь Николаевич?

— Ничего хорошего — пробит череп, сотрясение мозга. Вы кастет когда-нибудь видели? — ответил Мазин жестковато.

— Он не умрет?

— Не знаю. Если б вы сказали все сразу, нам не пришлось бы обсуждать этот вопрос.

Но ему было все-таки жаль ее, и он снял телефонную трубку:

— Больница? Мазин говорит. Меня интересует состояние Семенистого. Да, да. Того самого. Говорите, лучше?

И Мазин протянул трубку через стол, чтобы Алла услышала сама.

Она улыбнулась сквозь слезы.

— Спасибо.

— Не стоит. Вашему Эдику еще придется отвечать перед судом.

— Он не виноват.

— А ворованные детали к приемникам кто "реализовывал"?

— Не для себя…

— Скажите, пожалуйста, какой общественник! Ему платили за это!

— Но он не воровал.

— Зато прекрасно знал, откуда берутся детали. Ведь "кожаный" работал на радиозаводе.

— Он хотел уйти. Они запутали его. Сам заведующий…

— "Хозяин"? Интересная личность! Впрочем, все это, собственно, не по моей части. В убийстве же Семенистый не виноват, хотя побеседовать с ним и небезынтересно.

— Я потому и пришла. Я сама была там.

— Где?

— Там, в квартире, ночью…

Мазин даже подался вперед, наклонившись через стол.

— И вы видели, кто входил в квартиру?

Алла закрыла лицо руками.

— Хорошо, рассказывайте.

— Мы гуляли, а потом Эдик сказал, что старика не будет всю ночь, и я… пошла к нему.

Мазин невольно отвел глаза, а она заговорила быстро:

— Вы понимаете, я люблю его, мы хотели пожениться, но я боялась за него. Я сказала, что, пока он не порвет с этими, я с ним не буду. Сначала он смеялся, говорил, что я глупая, не умею жить, но потом понял. И обещал. Мы уже обо всем договорились…

Аллочка волновалась, сбивалась поминутно.

— Вдруг слышим, дверь открывается…

— Минутку. Дверь открыли ключом?

— Не знаю. Мы услышали, когда уже открылась. Мы перепугались. Старик был очень строгий. Он мог выгнать Эдика с квартиры. Мы притаились. Ведь мы думали, что это он, старик. Сидим тихо. Он постоял немножко в коридоре, наверно, присматривался, куда идти. Вернее, это я потом так решила, что присматривался, а тогда мы об этом не думали: зачем ему в своем доме присматриваться? Верно ведь? И он даже свет не зажег — в щели под дверью было темно.