Бремя чести - Любовь Бортник

– девушка сменила нахмуренные брови и быстро бегающий из стороны в сторону нетерпеливый взгляд, на внимающее каждому слову выражение лица, глаза которого с грустью впивались в лицо говорившего молодого человека.

– Я не буду оправдываться перед вами. Я знаю, что жить, как я это делал раньше, просто недопустимо для приличного и уважающего себя и общество человека. Но на то есть кое-какие причины, о которых, быть может, вы когда-нибудь захотите узнать. Но, мадемуазель, моё положение сейчас плачевное. В один прекрасный миг меня озарило яркое солнце. Незабываемый образ вашей руки, которую вы так благородно протянули мне в момент отчаяния, не только поднял меня на ноги в прямом смысле, но и возвысил мой дух. Каждый раз, когда я грезил о встречи с вами, я боялся показаться вам именно тем, кем вы меня видели, или желали видеть. Я знаю, что не должен обманывать, хотя бы вас, поэтому от чистого сердца говорю – я болен вами! Я не встречал ещё в своей жизни человека, который более глубже мог бы проникнуть в мой разум и изменить его. Ещё никому не удавалось изменить моё существо, но с появлением вас в моей жизни я чувствую, как меняется не только моя душа, но и моё тело. Нет больше презрения во мне, меня больше не пугают виды улиц, кишащих бедняками, я больше не отворачиваюсь, если вижу неприятное мне лицо. И знаете, теперь я с большим терпением переношу мадам Буаселье! – Ален попытался улыбнуться, чтобы казаться искреннее и проще.

– Кто такая мадам Буаселье? – спросила девушка, явно заворожённая трепетным рассказом месье. Она смотрела на него, а взгляд её плыл в невесомости.

– Знакомая моей матери. Она наведывается к нам довольно часто. И раз от раза мне приходится выслушивать её сплетни и жалобы. Но, в конце концов, мои дела не так плохи, как ваши.

Девушка искривила бровь, обращая к Алену немой вопрос.

Теперь он мог изложить план, который создал у себя в голове, пока шёл к порту.

– Видите ли, я знаю, что лавка месье Бенуа теперь не работает, следовательно, и вы остались без средств к существованию, а значит я считаю своим долгом помочь нуждающемуся, тем более, что у меня есть на это возможности.

– Мне не нужно от вас решительно ничего. Вы думаете совсем не о том, месье. Любое ваше предложение я отклоняю, каким бы заманчивым оно ни было.

– К сожалению, мадемуазель Бланкар, – начал Ален выпрямившись, – моё положение даёт мне право приказывать, ваше же – обязывает мне подчиниться, – с напускной надменностью продолжил он, в душе боясь спугнуть девушку, которая опустила взгляд после его слов.

С минуту она не могла поднять взор, но, решившись, посмотрела на Алена глазами, полными слёз и боли.

– Что же, приказывайте, раз считаете меня рабыней. Только я не рабыня, а свободная девушка, имеющая средства к существованию! Только я начала разубеждаться в своих рассуждениях о вас, как вы решительно перечеркнули все мои домыслы. Как жаль, что они подтвердились, и вы оказались именно тем, кем вас видели все. Оказывается вы не как все: обычно люди скрывают свою сущность, существуют раздельно в разных мирах – на публике одни, дома – другие. Но вы – вы истинное воплощение порочности и лживости, на которые только способен человек!

– Да подождите же судить обо мне! Вы уже начали разубеждаться, не нужно снова всё усложнять. Я не имел ввиду ваше положение в обществе и вашу необеспеченность. Я лишь хотел сказать, что сейчас вы – нуждающаяся, а я тот, кто может вам дать то, что вам нужно. И вы не имеете право мне отказывать, так как в первую очередь, это касается вашего блага, а не моего.

Девушка с подозрительностью слушала Алена, но уже не старалась так поспешно избавиться от его общества. Она снова прислушивалась и приглядывалась к нему, будто не понимала, что стоит перед нею. Она никак не могла понять, что же Ален за человек. То в нём притворная доброта, то искренне раскаяние; то он надменен и горд, то угнетён и опечален. Она не видела в нём ни добродетель, ни порок, либо видела всё сразу, и эта необъяснимое соседство двух противоречивых частей души поражало её и не давало понять истинную сущность человека, стоявшего перед ней.

Ален тихо и осторожно снова заговорил:

– Прошу, лишь выслушайте меня. Я не хочу сделать вам больно, чем то обидеть вас, или унизить. Я лишь хочу помочь. Я возьму вас к себе в услужение. Вы будете моей, как говорят в Италии, la cameriera9. От вас никто ничего не будет требовать, кроме исполнения ваших обязанностей, у вас будет хорошее жалование, а меня вы будете видеть не так часто, как думаете.

Девушка долго стояла в раздумьях. Она видела это предложение очень выгодным. С одной стороны она понимала, что встречи с Аленом будут действительно редкими, но с другой стороны ей не хотелось быть ему ничем обязанной.

– Месье Д’Амбруазе, я вижу, что в вашем сердце ещё есть добрые чувства и порывы, однако не могу принять ваше предложение…

– Это не предложение, а утверждение. Завтра я приеду за вами, будьте пожалуйста готова. Соберите все свои пожитки, попрощайтесь с домом и начните представлять, как вам будет хорошо в моём доме. Если я и ходил по увеселительным домам, то в моём – никогда не было и не будет таких праздных и шумных посиделок. У нас всегда тихо, а женщины, что приходят навестить мою мать, или мужчины, что приходят ко мне, ни коим образом не обращают внимание на тех, кто у нас работает.

Ален понимал, что затягивать разговор нельзя, иначе она начнёт идти на попятную и откажется тут же. А пока она под впечатлением от происходящего, и находится в недоумении, лучше всего – покинуть её.

– Я не потерплю отказа, знайте это, мадемуазель. Завтра, мы увидимся с вами снова, -Ален хотел взять её руку, но она не позволила. Девушка развернулась и тихонько поплелась в непонятном направлении, погружённая в свои загадочные мысли, а Ален, воодушевлённый, и уверенный в своей победе, отправился домой.

Глава 13

Мы судим о себе по своей способности к свершению, – другие же судят о нас по тому, что мы уже совершили.

Г. Лонгфелло.

Человек, думая, что совершает хороший поступок, в то же время начинает считать себя хорошим человеком. «Если я могу делать добро – я хороший человек, если такой способности нет – я могу быть каким угодно, только не хорошим». На самом же деле, человек, заведомо возгордившийся своей добротой, уже никаким образом не может быть, как минимум, честным,