Журнал "Вокруг Света" №5 за 1999 год - Вокруг Света

— Терентий Иванович, странный вы человек, да отчего же он засияет, этот свет науки, в этой вашей глуши, на-а... — как его? — Карадаге?

Ответ оппонентам у Терентия Ивановича был прост и убедителен:

— Жизнь в городе для ученого губительна, научная деятельность — неплодотворна.

На Карадаге, в его имении, где много солнца, море, лес, горный воздух, фрукты, виноград, особенно виноград, — это источник энергии, он соберет под одной крышей всех, для кого цель жизни — наука. Для работы он создаст лабораторию, выпишет из-за границы необходимые приборы, самый современный инструментарий. Для общего дела отдаст свою огромную научную библиотеку с редчайшими изданиями.

— Да где капитал на все это взять, Терентий Иванович? На что кормиться-то будут ваши... кхе-кхе, затворники?

Что было дальше? А что взять с крымского доктора, хоть и знаменитого, да странного: лечить-то хорошо лечит, а гонорары брать стесняется. Прогорела его санатория, вон тот белый домик на склоне холма. Биологическую станцию, правда, построили, аквариум... Библиотека дошла до Карадага, так и пролежала в ящиках почти сто лет. Долги, неудачи, насмешки, равнодушие — все, как и полагается в Утопии.

23 сентября 1914 года, через несколько часов после смерти Терентия Ивановича, Карадагской научной станции было присвоено его имя. Памятник у входа в дом, так и не ставший научным монастырем, несколько научных работ Вяземского здесь же, в библиотеке, и добрая-добрая память об этом чудаке. Вот, о Вяземском, пожалуй, и все. А монастырь?

В библиотеке Карадагского заповедника хранится рукопись Евгения Александровича Слудского. Удивительно яркие зарисовки ушедших дней, живые портреты знаменитых ученых, постояльцев Карадага. Не монахи-отшельники, а скорее веселая раблезианская братия. Вот она возникает на тропинках Карадага, словно на слегка мутноватых картинках волшебного фонаря.

Лето 1924-го... Из-за горизонта появляется военное гидрографическое судно «Казак», бросает якорь в сотне метров от лабораторного корпуса. Спускают шлюпку. На берег прыгают матросы, офицеры. Потом почти выносят на руках представительного старика в адмиральской форме. Адмирал туг на ухо, все время складывает руку рупором, рявкает на матросов. Нагнал страху на всех, сел в шлюпку. Дали продолжительный гудок, за кормой забурлила вода. Похож был на Кука среди туземцев выдающийся океанограф академик Шокальский.

...А вот худощавый, розоволицый, хитрый и практичный седой старик сидит на веранде со своей восьмипудовой супругой Варварой Ипполитовной. Старик никогда не расстается с радиоприемником, вылавливает из эфира очередной фокстрот. «Совсем испортился мой академик», — сетует Варвара Ипполитовна. Ба, да это тот самый Левинсон-Лессинг, академик-петрограф, в честь которого названа скала.

...А вот кто-то в море заплыл черт знает куда. «Леша, Леша, вернитесь!» — кричит ему молодая, атлетически сложенная особа с берега. Появляется среднего роста, смуглый, с немного раскосыми глазами под толстыми стеклами очков Леша, отряхивается, как гусь. Он всем известен на Карадаге тем, что каждое утро ходит на море и выпивает по нескольку глотков морской воды. Юная особа — его жена, спортсменка-пловчиха. Она не первая жена, но все предыдущие — тоже пловчихи. Леша — в мире известен как творец самых сложных математических и физических теорий профессор Алексей Иосифович Бачинский.

...Вот несет домой бутылочку крымского портвейна лысый, плотный человек в полотняной толстовке навыпуск. Подпоясан витым шелковым шнурком. Он бродит по биостанции, из конца в конец, никому не досаждает, ничего не делает. Безобиднейший, добродушнейший, «не любит выпить». Когда напьется — прячется в кустах и, изображая черта, пугает прохожих. Известнейший зоолог, автор фундаментальных научных трудов, бывший граф Бобринский Николай Алексеевич...

Время стирает прошлое, и нахоженные тропы быстро зарастают буйными травами, и блекнут туманные картины волшебного фонаря.

«Русалкин кошелек», или коридор в другое измерение

Вы не поверите, но только я вылез на берег, как тут же, в отступающей волне, среди шуршащих камней, и увидел его. Это был «русалкин кошелек». Скорее, эта штука была похожа на кожистый свернутый конверт, только с острыми уголками, как кончики у раковин. Много легенд о сиренах (еще со времен Гомера) и о русалках ходит по побережью, пересказывать их не буду, но одно верно, что того, кто найдет «русалкин кошелек», ждет счастье. Это мне сказала одна тетушка, поливавшая цветы возле дельфинария. И точно, предсказание сбылось буквально через полчаса, когда я вернулся в гостиницу и обнаружил, что где-то по дороге вытряхнул из кармана бережно хранимую синенькую купюру в сто гривен. И какое же счастье было, когда она нашлась в других шортах. А «русалкин кошелек», как мне объяснила другая тетушка, на сей раз ихтиолог, — это роговая капсула, которую выбрасывает из себя морская лисица (рыба-скат), когда у нее рождаются детеныши.

Вот там, под водой, действительно мистика, — сказала она. — Есть рыбы, которые через три года меняют пол. А есть такие  вот плывет самка и видит, что навстречу ей тоже плывет самка, и первая тут же становится самцом. А есть рыбы, которые никогда не разлучаются. Так от рождения до смерти и ходят парами...

Директора, Александра Аполлина-риевича, я так и не расспросил про летающие тарелки, не разыскал, хотя доподлинно было известно, что он вернулся из Киева, но где-то курсирует, решая нерешаемые хозяйственные проблемы. А про все потустороннее мне рассказал тут же, на скамеечке перед дирекцией, Саша Дидуленко, фотограф. Во-первых, когда он забирается в Мертвый город, у него там, в одном и том же месте, всегда засвечивается пленка. Может, магнитная аномалия, которую определили на хребте геофизики, может, еще что. В другое измерение сейчас попасть невозможно, надо приехать летом, тогда у Золотых Ворот (огромная скала в море, с дыркой посредине) собираются все украинские и иностранные уфологи. Вот надо, чтобы солнце на восходе поднималось точно в этой дырке и чтобы наблюдатель находился точно в створе, и точно рассчитать направление на Карадаг... Я тогда не записал, что рассказывал Саша Дидуленко про точность расчетов, и, возможно, теперь что-то путаю и не сумею рассказать, как попасть в другое измерение. Подождем до лета. Тем более что летом у Золотых Ворот наблюдается «парад золотых шаров». Что-то вроде летающих тарелок, только они шары и покрыты драгметаллом.

Честно признаюсь, сам я ничего не видел сверхъестественного, может, потому, что конец сентября, и вот дождик начинает накрапывать, по ночам все тревожнее шумят деревья и глухо бухает море где-то за дельфинарием. За огоньками низеньких домов биостанции — глухая, непроглядная, тяжело дышащая масса Карадага, из которой что-то черпает звездный Ковш. Мошкара слетается вокруг голой лампочки на веранде гостиницы, а я все пытаюсь проникнуть в таинство этого клочка земли, разорванного древним вулканом. Киммерия была пределом неведомых стран, и народы, населявшие ее, сменяли один другой, не успев ни закрепить своих имен, ни запомнить старых. Скифы то были или тавры, турки или татары — одно общее осталось от них: по-гречески называется — культ Асклепия, Врачевателя.

«На самой высокой зеленой горе лежит святой человек. Давно лежит он там. Тянутся повозки, ночью видны огоньки на вершине горы — то костры горят кругом святой могилы», — говорит предание.

Больного, немощного, изувеченного оставляли на всю ночь у могилы святого, на исходе земли, под звездными светилами, и к утру приходило исцеление.

До сих пор ходят паломники на Святую гору, молятся, ждут чуда. Археологи же ищут здесь знаки прошлого вся крымская земля «осеменена» черепками глиняных амфор, камнями с орнаментами, буквами стертой надписи или горстками тусклых монет...

Хижина людоеда

Ночью, пока я на веранде сидел, дождь шуршал в листьях и мысли были мрачные — то ли магнитная аномалия разыгралась, то ли в Москву скоро, там вообще холодрыга, вот-вот снег пойдет. Немного развеялось утром, пока бежал к нэллиному фургончику. Разменял последнюю, счастливую стогривенную, помидоров накупил, сметаны да еще для меня сваренную, по предварительному уговору, курицу. Возвращаюсь. Что такое? Мир переменился — все сияет, сверкает, трава трещит, деревья чирикают, небо такое прозрачное, будто его и нет, только по краям холмов вьются легкие белые перышки — там, верно, Нэлли все утро кур ощипывала. Слышно, и море успокоилось, а позавтракать можно и на берегу, не упускать же такой денек.

Прибегаю — в «моих» владениях появился незнакомец. Оккупировал место напротив «Левинсона-Лессинга», разложил краски, водит кистью, не замечает меня. А на холсте у него уже вся скала в утренних тонах. Нет, замечает, глазом сердито косит — мешаю.