Золотая лихорадка - Николай Задорнов

Тот ухмыльнулся.

– «Гольд» – такого слова нету. Нас зовете «гольды». Немец говорил: гольд – золото. Русский откуда-то взял – гольд и гольд. Есть деревня, где живут наши. Называется Гольди. А русский думал, так все наши люди называются. «Кто там живет? – спросили. – Гиляки?» Я ответил капитану: «Там деревня Гольди».

– Сказал, что другой народ оттуда начинается, а он не дослушал, он всегда торопился. Все скорей записывал и говорить со мной не стал. Так написал на карте. А я был молодой. Ну, думаю, оп потом догадается и все узнает. А он ни черта не догадался, и стали звать нас, как богатых немцев. А мы сами, мы – наши люди, весь род… как Нгоачи-Бичи – там живут. Экспедиция ходит, а не понимает.

Утром Пахом пришел к соседям.

– Егор, поедем в церкву. Все уж поехали нынче. Заночуем там, завтра с утра еще помолимся.

Егор знал, что все поехали в церковь. Дед ему давно говорил, что сегодня придется ехать.

А у Егора душа болела за сына. Василий ушел на охоту и не возвратился вовремя. Правда, он парень умелый и осторожный, но чего на свете не случается.

Приходилось ехать в церковь без Василия. Знал Егор, что Васька удал. Тихий обычно, да, говорят, тихие еще бедовей. Пока как будто Василий ничего не натворил. Как-то жаль было отцу своего парня. Василий часто скучал почему-то и все думал. Татьяна все дразнила его, что влюбился в проезжую генеральшу.

– Поедем! – сказал отец и велел ПЕтровану: – Закладывай.

Пахом вздохнул облегченно. Он боялся, что Егор откажется. А поп велел Пахому приехать с Кузнецовыми.

– Дом у Бормотовых большой, а народу сколько! И братья не делятся, и сыну не велят, – сказала Наталья мужу, когда Пахом ушел. – Ты уговори его. Я с Аксиньей, а ты – с ним. Ильюшка не смел, сам не попросится.

– Скажу попу, – бойко сказала Татьяна. – Поп-то все укажет. Пахом послушается.

– А ты разве не едешь? – спросил Егор.

– А я домой пойду. Мужик слег, болен.

Егор жил не в ладах с попом. Но детей приходилось приучать к церкви, посылать на исповедь. Егору пришлось приучать детей уважать священника.

Наталья надела крытую хорошим сукном шубу, шаль. Бабка вышла в полушубке. Дед Кондрат сел на облучок и взял вожжи.

Егор пошел к брату.

– Что же ты не едешь? Поедем, мы ждем тебя.

– Нет, я не поеду, – ответил Федя.

– Что так?

– Я больной совсем. Трясет.

– А подводы с богомольцами уехали. И мы ждем…

– Дуня идет! – воскликнула Татьяна. – Принарядилась как барыня.

– Илья мой умчался! – входя, сказала Дуня.

– Богу молиться?

– Нет, поехал гулять. Мне скучно – ни спать ни лечь. Ребят моих увезли в церковь. Дом пустой. И у тебя пусто. Сплясать бы нам.

… Дуня просила Илью: «Побудь со мной. Все уехали, мы одни, голубочек мой, чернявенький мой!»

Но Илья не стал ее слушать. А единственный раз можно было побыть наедине, два дня побыть вместе, пока старики и вся семья на миссионерском стане.

«Останься, Илья! – просила Дуня. – Молю тебя!»

Она стала перед ним на колени и обняла их.

А Илью опять ждали в лавке у китайца, близ почтового станка Бельго, в восемнадцати верстах отсюда. Оп прошлый раз сгоряча и в досаде пообещал им приехать, когда Дуня не захотела кататься. Илья чувствовал, что получается нехорошо, что либо жену обидит, либо товарищей. Но жена человек свой, никуда-то не уйдет, она его любит. А перед товарищами будет стыдно, нехорошо отступиться от данного слова. Над ним и так ямщики посмеиваются, что он у жены под каблуком.

Илья не слушал Дуняшу и одевался.

«Илья! Илья, ты обидишь меня, – приговаривала она. – Илья, я давно уже терплю, смотри, смотри – худо будет!»

С тем они и расстались. Илья сунул в карман карты…

– Соломенная вдова! – воскликнула Дуняша. – Дядя Егор, оставайся с нами, не езди в церковь… Мы с тобой давай спляшем! – бойко сказала она Кузнецову.

– Ты еще не уездилась?

– Кадрель?

– В пост-то… Грех разводить!

– Делов тебе! Ты, говорят, купца-китайца в пост мутузил, да еще в великий! За красивую девку, говорят. Грехи-то отмолил?

– Отмолил. А что?

– А ты с девками гулял когда-нибудь?

– Как же! Хоть и теперь. Вот откроем прииск, и гулянка будет, пир на весь мир. Так не едешь, Федя?

– Совсем силы нет.

– А я куда же, его не кину здесь одного-то, – спохватилась Татьяна.

Егор уж заметил, что у молодых бабенок глаза блестят, они чего-то хотят затеять.

Таня закутала ребятишек и вышла проводить.

– Что же ты, Татьяна? – с оттенком укоризны спросила бабка.

– Да уж берите ребят с собой.

– Ты давно не была, – ответила Дарья. – Да я и сама не люблю этого попа.

Рыжий священник часто ссорился с Дарьей, однажды обозвал ее колдуньей.

«Какая же я колдунья! Я людей мыться учу, водой, с мылом, лечу травами», – отвечала она.

«Лечат лекарствами доктора, – отвечал поп, – а это есть знахарство, колдовство. Лекарства надо приготовлять химически, на то наука, аптекари. А ты – темнота…»

Потом у попа болела поясница, и он приехал в деревню, осторожно спросил Егора, нет ли у его матери каких-нибудь средств. Бабка Дарья дала травы, и поп вылечился. Старуха была на исповеди и подтвердила перед богом, что в колдовстве неповинна, что знает все травы, какие растут. Новые, здешние травы она угадывала и пытала сама и сверяла свои открытия с тем, что уже знают про здешние травы гольды.

Поп отпустил ей грехи…

– Так сама не едешь? – спросила старуха стоявшую на морозе Татьяну.

– Нет.

– Все стали болеть, – сказал дед Кондрат, рассаживая внуков в широкие розвальни. – Научились. Раньше об этом никто не думал и слышно не было. Кто заболел – помер, и все. А теперь друг перед другом выхваляются – у меня, мол, тут болит, а у меня вот тут. Городские – те не стыдятся, еще и скажут, в каком месте болит. Срам! Верно говорили прежде, что грамотников будет больше, чем лапотников. Все будут одной веры, а толку не будет.

Старик сел на место и тронул лошадей.

– Говорят, пришлют нам фершала, – сказала Наталья.

– Только и толков будет, что про боль, – ответил дедушка.

«Нету Васьки, – думал Егор, глядя на горы. Он долго еще стоял у второй подводы с кнутом и не садился на облучок, словно ждал, что сын вот-вот выйдет из тайги. – Нету», – вздохнул он. Сел и взмахнул кнутом.

Он знал, Васька бывает и отчаянным, на тигров лезет, убил одного тигра, медведей бил. Пришел однажды и говорит:

«Не буду больше медведей бить. Жалко его… Он как человек, только обиженный…»

«В кого он уродился?» – думает Егор.

Иногда отцу казалось, что Василий скучает, потому что сделать что-то хочет, а не может. И не хочет признаться, что его тревожит. Егор ничего не запрещал ему. Васька любил охоту, но не так, как другие… Мог он выпить, но нельзя его споить водкой. Играл в карты, не выигрывал, не проигрывал. На охоте до сих пор он не блудил и не терялся. Бывало, что спокойно бил самых разъяренных зверей.

Казалось отцу, что у парня его нет отрады. Только девицы заметно волновали Ваську, и вся надежда была у Егора на то, что сын женится удачно и стихнет.

* * *

– Они теперь долго прокатают, – сказала Дупяша.

– Егор отродясь не кричал, а с попом кричит в голос, – сказала Татьяна. – Поп его угощает, и расстаются каждый раз хорошо, но прежде целый день пройдет за спором. Поп упрекает, а сам рад, когда Кузнецовы приедут.

– Илья поехал в Тамбовку в карты играть, – задумчиво сказала Дуня. – Пойдем ко мне!

Дома она достала полуштоф водки, поставила стаканы и налила.

– Наша бабья доля горькая!

Скрипнула дверь. Появился Федька Кузнецов, косая сажень в плечах, в светлой бороде, с улыбкой во все лицо.

– Ты же больной? А босой по снегу ходишь? – спросила Дупя.

– Ну их всех! – Федька ухмыльнулся в бороду. – И попа, и всех.

Мужик счастлив сегодня. Все уехали, его оставили в покое.

Ему подали стакан и налили водки. Федя выпил.

– Давай еще, – сказала Дуня. – Ханьшу хочешь? Или спирт?

– У меня дома хорошая водка есть, – сказала Татьяна, – и спирт.

– Я сказал, буду париться, спина болит, – ответил Федор. – А в баню идти неохота.

– Давай мы тебя напоим. Иди принеси нам водки. Вот тебе будет баня, – ответила жена.

– Мы тебя сейчас вылечим, – сказала Дуняша.

ГЛАВА 14

Дерево, сломленное в бурю, отлетело в сторону. Потом его замело и завалило снегом. Пень торчал особняком. Корни приподнялись.

Снег, прибитый ветром, ухал тихо, подламываясь и оседая под лыжами. Солнце в легкой мгле подымалось к вершинам молчаливых лиственниц. Вид был торжественный, словно природа тоже готовилась к рождеству. Снег выпал рано и улежался. Проходя мимо пня. Василий заметил, что под пластом с глиной в темной щели колышутся без ветра мохнатые волокна мочковатых корней травы. Он невольно сорвал с плеча винчестер, заряженный патронами с пулями.

Стоял и раздумывал. – поднимать зверя или нет.