Двуликий демон Мара. Смерть в любви - Дэн Симмонс

— Не знаю.

По-моему, Трей даже не обратил внимания на то, как я пожал плечами.

Он снова надел очки в проволочной оправе.

— По-моему, что-то около пяти или шести литров, — сказал он. — Зависит от размеров.

Я кивнул, даже отдаленно не представляя себе, сколько это — литр. Годы спустя, когда в литровых бутылках начали продавать газировку, я часто представлял себе пять или шесть таких бутылок, наполненных кровью, — столько мы носим в своих венах каждый день.

— Представляешь оргазм, когда ты кончаешь кровью? — прошептал Трей.

Пришлось снова оглянуться. Я чувствовал, как мои щеки и шея покрываются краской.

Трей тронул меня за запястье:

— Нет, ты только подумай, Джонни. Тот парень был еще жив, когда его уносили. Думаешь, эти ребята платили бы такие баксы, если бы знали, что их угробят?

«Думаешь, нет?» — мелькнула мысль. Впервые я осознал, что человек способен трахаться, даже если знает, что это — верная смерть. В каком-то смысле то откровение в семидесятых приготовило меня к жизни в восьмидесятых и в девяностых.

— Сколько крови человек может потерять и остаться в живых без переливания? — зашептал Трей. По его тону я понял, что он не ждет от меня ответа, просто думает вслух, как когда мы выбирали место для засады.

Тогда я не знал ответа на этот вопрос, но с тех пор не однажды имел возможность узнать, особенно когда проходил интернатуру в пункте первой помощи. Раненый может потерять около одного литра крови и поправиться, восстановившись самостоятельно. Потеря крови больше одной шестой всего объема — и жертву уже не спасти.

С переливанием можно потерять до сорока процентов общего объема крови и надеяться остаться в живых.

Но тогда я ничего этого не знал и не сильно интересовался. Гораздо больше меня занимал оргазм, во время которого вместо спермы вытекает кровь и который длится долгие минуты вместо положенных секунд. На этот раз я не сдержал дрожи.

Трей подозвал официанта и заплатил.

— Мне надо идти. Хочу поймать такси до Вестерн Юнион.

— Зачем? — спросил я. Мне так хотелось спать, что мои слова как будто таяли в горячем, густом воздухе.

— Хочу получить перевод из Штатов, — сказал Трей.

Я выпрямился на стуле, разом проснувшись:

— Зачем?

Трей снова снял очки и принялся их протирать. Когда он посмотрел на меня, взгляд его светлых глаз был близоруким и потерянным:

— Я вернусь туда сегодня ночью, Джонни.

Девушки раздели меня, и тварь по имени Танха подошла ближе, чтобы приступить к ласкам, как вдруг все кончилось. Мара подала какой-то знак.

— Мы кое-что забыли, — говорит она. Впервые по-английски. И делает изящное, полное иронии движение рукой. — Нынешнее время требует особой осторожности. Мне жаль, что мы не вспомнили об этом раньше. — Она бросает взгляд на дочь, и на лицах обеих я замечаю насмешливую полуулыбку. — Боюсь, нам придется подождать до завтра, когда будут готовы необходимые анализы, — она снова перешла на тайский.

Мне ясно, что эти двое уже не впервые разыгрывают эту сцену. И догадываюсь, что истинная причина задержки в том, чтобы подогреть желание, а значит, поднять цену.

Я тоже улыбаюсь.

— Речь идет о личной карте здоровья? — говорю я. — Или одна из клиник должна заверить, что в этом месяце я не ВИЧ-инфицирован?

Танха грациозно сидит на персидском ковре рядом со мной. Теперь она двигается ко мне, насмешливо улыбается и слегка выпячивает губы.

— Сожалею, — говорит она, и ее голос звенит, как хрустальные колокольчики на ветерке, — но это необходимо в наши ужасные времена.

Я киваю. Статистика мне известна. Эпидемия СПИДа поздно пришла в Таиланд, но к 1997-му — меньше чем через пять лет — 150 000 тайцев умрут от этой болезни. Три года спустя, в 2000-м, пять с половиной миллионов из пятидесяти шести тайцев станут носителями болезни, и еще по крайней мере один умрет. Дальше начнется беспощадная геометрическая прогрессия. Таиланд с его смертельным сочетанием вездесущих проституток, неразборчивых сексуальных партнеров и отказа от презервативов даст фору Уганде в качестве полигона ретровируса.

— Вы пошлете меня в местную клинику, где на скорую руку ляпают по тысяче анализов на ВИЧ в неделю, — говорю я спокойно, как будто сидеть голым в присутствии двух полностью одетых красавиц и незнакомцев во фраках для меня самое привычное дело.

Мара вытягивает тонкие пальцы так, что длинные, красные ногти взблескивают на свету.

— Вряд ли у нас есть альтернатива, — шепчет она.

— Может быть, и есть, — говорю я и протягиваю руку туда, где, аккуратно сложенный, лежит на стопке моей одежды жилет. Я разворачиваю три документа и протягиваю их Танхе. Девушка очаровательно хмурится, глядя на них, и отдает матери. Я догадываюсь, что младшая из женщин не умеет читать по-английски… а может быть, и по-тайски.

Зато Мара просматривает документы. Это справки из двух крупнейших лос-анджелесских клиник и одной университетской, удостоверяющие, что моя кровь неоднократно проверялась на ВИЧ — и неизменно оказывалась чистой. Каждый документ подписан несколькими врачами и заверен печатью учреждения. Бумага, на которой они напечатаны, толстая, сливочного цвета, дорогая. Каждый документ датирован прошлой неделей.

Мара смотрит на меня, сузив глаза. Улыбка обнажает ее мелкие, острые зубы и лишь самый кончик языка.

— Откуда нам знать, что эти справки не подделка?

Я пожимаю плечами:

— Я сам врач и хочу жить. Если бы хотел обмануть вас, мне куда легче было бы купить поддельную карту здоровья здесь, в Таиланде. Но у меня нет причин для обмана.

Мара снова взглянула на бумаги, улыбнулась и отдала их мне.

— Я подумаю, — говорит она.

Сидя в своем кресле, наклоняюсь вперед:

— Я ведь тоже рискую.

Мара поднимает изящную бровь:

— Да? Как же?

— Гингивит, — говорю я по-английски. — Кровоточащие десны. Любая открытая рана у вас во рту.

Мара отвечает мне едва заметной насмешливой улыбкой, как будто я глуповато пошутил. Танха поворачивает изысканное лицо к матери.

— Что он сказал? — переспрашивает она по-тайски. — Этого фаранга не поймешь.

Мара пропускает ее слова мимо ушей.

— Тебе не о чем беспокоиться, — говорит она мне и кивает дочери.

Танха снова начинает меня ласкать.

От отпуска оставались две ночи и три дня. Трей не приглашал меня пойти с ним во второй раз, а я не напрашивался.

Брать оружие в отпуск запрещалось, но в те дни в аэропортах не было ни металлоискателей, ни серьезной охраны, и некоторые из нас прихватывали с собой пистолеты и ножи. Я взял длинноствольный пистолет 38-го калибра, который выиграл в покер у чернокожего паренька по имени Ньюпорт Джонсон за три дня до того, как он наступил на «прыгунью Бетти». В тот вечер я достал 38-й со дна укладки, проверил, заряжен ли он, заперся в комнате и сидел в одних трусах, потягивая скотч, прислушиваясь к шумам с улицы и наблюдая, как медленно поворачиваются под потолком лопасти вентилятора.

Трей вернулся часа в четыре утра. Некоторое время я слушал, как он гремит и стучит чем-то в ванной, а потом лег в постель и закрыл глаза. Может, теперь смогу заснуть.

Его вопль выдернул меня из постели, я вскочил с 38-м в руке. Босиком промчался по коридору, ударил дверь и оказался в комнате.

Лампа горела только в ванной, узенькая полоска флюоресцирующего света протянулась к разоренной постели. На полу была кровь и оторванная полоса ткани. Похоже, Трей пытался рвать простыни, чтобы сделать повязки. Сделав шаг к ванной, я услышал стон из темноты постели и повернулся, держа 38-й у бока.

— Джонни? — Его голос был сух, надтреснут и безжизнен. Я уже слышал такой раньше, у Ньюпорта Джонсона в последние десять минут перед смертью, после того как «прыгунья Бетти» нафаршировала его шрапнелью от шеи до колен. Подойдя ближе, включил ночник у кровати.

Трей был голым, не считая майки. Раскинув ноги, он лежал на пропитанном кровью матрасе в окружении окровавленных обрывков постельного белья. Его трусы лежали на полу рядом. Они были черными от запекшейся крови. Ладонями Трей прикрывал себе пах.

— Джонни? — прошептал он. — Она не останавливается.

Я подошел ближе, положил 38-й и тронул его за плечо. Трей поднял руки, и я отшатнулся.

В медленно текущих реках Вьетнама живет такая пиявка, которая специализируется на том, что проникает в мочеиспускательный канал мужчин, вброд переходящих реку. Закрепившись внутри пениса, она начинает есть и ест до тех пор, пока не станет размером с кулак. Мы много слышали об этой чертовой штуке. И вспоминали о ней постоянно, когда переходили вброд какой-нибудь ручей или рисовый чек, то есть не реже дюжины раз в день.

Член Трея выглядел так, словно в нем побывала такая пиявка. Нет, хуже. Он не просто был распухшим и дряблым, по всей длине его покрывала тонкая спираль из проколов. Это выглядело так, как будто кто-то взял швейную машинку с большой иглой и прострочил его член вокруг от корня и до головки. Отверстия обильно кровоточили.