С Евангелием в руках - Георгий Чистяков

Среди первых русских святых в нашей истории заметное место занимает князь Игорь Ольгович (умер в 1147 году), получивший великокняжеский стол от своего брата Всеволода и менее чем через две недели после этого смещенный с него Изяславом, попавший в темницу и затем убитый. В последний год жизни он в качестве заключенного перемещался из монастыря в монастырь и, возможно, был пострижен в монахи. Других фактов источники не сообщают, и тем не менее киевляне в первые же годы после смерти князя-неудачника начинают почитать его как святого. Одним из свидетельств является и то, что его младший брат, Святослав, называет именем покойного князя Игоря своего родившегося на Пасху в 1151 году сына, будущего героя «Слова о полку Игореве».

Как политик Игорь Ольгович в историю не вошел, но зато ни Ярослав Мудрый, ни Владимир Мономах, ни Всеволод Большое Гнездо, которые были, казалось бы, того достойны, не были прославлены как святые. Конечно, Игорь был убит, погиб, подобно Борису, Глебу или Андрею Боголюбскому, как мученик и страстотерпец, но в летописях упомянуто множество погибших мученически князей, не причисленных к лику святых. К тому же князь Игорь почитается не как мученик, а как блаженный, то есть не в силу мученической кончины, а за свое житие. В чем проявлялась святость его жития, мы не знаем, но это скорее правило, чем исключение: жизнь святого проходит «втайне», а в результате подвиг его становится известен всем. В этом один из главных парадоксов святости.

Чуть ли не лучшим примером является в этом смысле почитание благоверных князей Василия и Константина, ярославских чудотворцев, из жизни которых (Василий умер 8 февраля 1249 года) вообще не известно ни одного факта. И тем не менее князья эти издревле были любимыми святыми ярославской земли.

Наследие преподобного Сергия

Святой Сергий не оставил нам ни строки своих поучений. В данном случае он больше похож на св. Николая Мирликийского (от него до нас тоже не дошло ни строчки, и даже жизнеописание сохранилось очень плохо), чем на св. Иоанна Златоуста, св. Василия Великого или блаженного Августина, портрет каждого из которых мы в состоянии нарисовать, опираясь на их собственные тексты. Златоуст – святой и писатель, Андрей Рублёв – святой и иконописец, а Александр Невский – святой и политик. Преподобный Сергий, в отличие от них и многих других угодников, предстает перед нами как святой по преимуществу.

Уже не первый век богословы постоянно подчеркивают, что Христос оставляет человечеству не доктрину и не систему взглядов, как Сократ, не святую книгу, как Магомет, и не образ жизни, как философ-стоик – Зенон, Клеанф или Сенека. Он, Иисус, оставляет людям Самого Себя. Владимир Соловьёв, говоря о составляющих христианства, замечает: «Христианство имеет свое собственное содержание, независимое от всех этих элементов, в него входящих, и это собственное содержание есть единственно и исключительно Христос. В христианстве как таковом мы находим Христа и только Христа – вот истина, много раз высказанная, но очень мало усвоенная».

Всякий святой – подражатель Христа (см. 1 Кор 11: 1). В Ветхом Завете Бог говорит: «Будьте святы, ибо Я свят» (Лев 11: 44; 19: 2; 20: 7). Иисус повторяет этот стих в Нагорной проповеди: «Будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный» (Мф 5: 48), а св. Петр дает ему следующее толкование: «Подобно призвавшему вас Святому, и сами будьте святы во всём поведении, ибо написано: будьте святы, потому что Я Свят» (1 Петр 1: 15–16), поэтому подражание Богу в жизни христианина осуществляется через подражание Иисусу, о чем говорит и Сам Он в Евангелии от Иоанна: «Я дал вам пример, чтобы и вы делали то же, что Я сделал вам» (13: 15).

Как Христос оставляет человечеству Самого Себя, так и святой: он тоже своим духовным наследникам оставляет не тот или иной результат своего труда, а самого себя.

«Пока не требует поэта, / К священной жертве Аполлон, / В заботах суетного света / Он малодушно погружен… / И меж детей ничтожных мира, / Быть может, всех ничтожней он»[14]. Действительно, жизнь поэта, да и всякого художника, вне его творчества, без его текстов или картин представляет для потомков мало интереса. Так, греческий трагик Агафон, современник Сократа и Еврипида, хотя он и изображен в «Пире» у Платона и хорошо известен нам по отзывам современников, мало кому интересен, ибо тексты его до нас не дошли. Полигнот, Зевксис, Паррасий и другие художники древней Эллады, картины которых не сохранились, не могут вызвать по отношению к себе живой реакции у человека XX века, в отличие от скульпторов (Мирона, Поликлета), чьи произведения, пусть не в оригиналах, а в слабых копиях, но всё же дошли до нас. Иная картина со святыми: Николай Мирликийский, великомученик Пантелеймон или преподобный Сергий не оставили ни текстов, ни икон, ни каких-либо особых, отличных от того, что предлагали их предшественники или последователи, рекомендаций для потомков; от них осталось Евангелие, которое они прочитали не устами и не глазами, а самой своею жизнью.

Во французском языке есть выражение vivre l’Evangile, то есть «прожить Евангелие» (именно так, а не «прожить жизнь по Евангелию, согласно Евангелию»!) Франциск Сальский, известнейший религиозный мыслитель начала XVII века, писал: «Между Евангелием и жизнью святого разницы не больше, чем между музыкой, которая записана на листе бумаги, и музыкой исполненной». Жизнь преподобного Сергия эти слова характеризуют великолепно. Он не предлагает своего пути, а воплощает в своей жизни евангельский путь. Хорошо говорится о том, что это такое, в «Подражании Христу», латинском трактате, написанном в начале XV века и обобщающем духовный опыт монашеского делания на Западе (обычно его автором называют Фому Кемпийского): «Не Моисей пусть говорит мне или кто другой из пророков, но Ты глаголи… всех пророков Вдохновитель… Ты один без них можешь меня полностью наставить; а они без Тебя ничего не сумеют».

Жизнь каждого святого есть, таким образом, жизнь во Христе. Не случайно именно так – «Моя жизнь во Христе» – назвал книгу о своем духовном делании св. Иоанн Кронштадтский. Святой, кем бы он ни был, каждый святой, может воскликнуть вместе с апостолом Павлом: «И уже не я живу, но живет во мне Христос» (Гал 2: 20). Святой, и это необходимо четко осознавать, не развивает, а раскрывает Евангелие, идет не от Евангелия, а к Евангелию. Не развивает свою теорию, опираясь на Новый Завет и отталкиваясь от него, а в течение своей жизни всё больше и больше погружается в Новый Завет, всё больше и больше приближается к аутентичному подражанию Христу.

Всеобъемлющая формула святости содержится в новозаветной книге Деяний апостолов, где Петр, видя всеобщее изумление после того, как по его слову исцелился хромой, восклицает: «Что дивитесь сему, или что смотрите на нас, как будто бы мы своею силою или благочестием сделали то, что он ходит? Бог Авраама и Исаака и Иакова, Бог отцов наших, прославил Сына Своего Иисуса… И ради веры во имя Его, имя Его укрепило сего, которого вы видите…» (Деян 3: 12–16).

«Нищие духом»

Первые плоды на пути подражания Христу заключаются в том, что евангельские блаженства (начало Нагорной проповеди – Мф 5: 3—12) мало-помалу начинают узнаваться в жизни подвижника, который раскрывается как кроткий, алчущий и жаждущий правды, милостивый, чистый сердцем, миротворец и т. д. Но в первую очередь каждый святой раскрывается как «нищий духом».

Что означает эта знаменитая формула, известная всем и в то же время никому не понятная? Как передать ее средствами современного русского языка? Постараемся дать здесь чисто филологический ее анализ. «Нищие» (евр. анавим) вообще занимают большое место в Библии (см., например, Пс 33: 7–9):

Сей нищий воззвал, – и Господь услышал,И спас его от всех бед его.Ангел Господень ополчаетсяВокруг боящихся Его и избавляет их.Вкусите и увидите, как благ Господь!Блажен человек, который уповает на Него!

По сути дела, формула «блаженны нищие» присутствует уже здесь. В отличие от богатых, которые могут надеяться на свое богатство, на дружеские и, главное, деловые связи и т. п., и от бедняков, которые тоже могут надеяться на свой клочок земли и снятый с него урожай, – нищему надеяться не на кого и не на что; единственная его надежда – на Бога, поэтому у Луки Иисус говорит: «Блаженны нищие». И далее: «Блаженны алчущие ныне» (6: 20–21).

У Матфея обе эти формулы несколько видоизменяются. Вторая приобретает следующий вид: «Блаженны алчущие и жаждущие правды» (Мф 5: 6), то есть уже не просто голодные, как у Луки, а испытывающие голод в отношении правды, точнее, справедливости; блаженны, таким образом, не просто стремящиеся к справедливости люди, а те, для кого справедливость так же необходима, является такой же внутренней потребностью, как пища для голодного.

Так голод приобретает мистический смысл. То же самое происходит с водой, которая смывает грязь с тела. Иисус самую простую воду превращает в воду таинства крещения, и она смывает теперь не грязь – грех, в сущности, ту же грязь, но не с тела, а с сердца, с духа. Так в Евангелии мистически понимаются вода, голод и, наконец, нищета. Простой нищий надеется на Бога в том смысле, что только Бог в силах спасти его от голода, от того голода, что заставляет страдать его тело. Нищий духом тоже надеется только на Бога, но уже не из-за одного физического своего голода, а ввиду того, что один Бог в силах спасти его от мистического голода, утолить его жажду справедливости, спасти его «я» в целом, спасти не от какой-то конкретной опасности, а в самом широком смысле.