Вечер первого снега - Ольга Гуссаковская

— Я поеду, я ведь так просто.

— Нет уж, оставайся, милый, побереги себя. Не ровен час надорвешься — некому Кряжихе помои будет выносить! — совсем уже весело сказала Любка. — Да, мальчики, а вместо Зитара кто будет?

— Я останусь.

Толя сказал это так, что было ясно — иначе и быть не могло. Сегодня же комсомольцы впереди.

Внизу на линии зарокотал трактор.

— Ишь ты! На пятой жмет! — с уважением заметил Толя. — Молодец Яшка!

Любка подтолкнула меня.

— Пошли, что ли, Половинка? Работать так уж работать.

12

Трактор напоминал диковинное животное. Только вместо шкуры он оброс мхом, грязью и ветками.

Толя Харин несколько раз обошел его, зачем-то потрогал гусеницу, с которой свисали трепаные космы болотной осоки.

— Да… Ловко бедолагу посадили. Артисты!

Гарька неопределенно пожал плечами. Вероятно, это означало: что поделаешь, не повезло! Зитар недоуменно моргал белыми ресницами. Как всегда в таких случаях, он перестал понимать русский язык.

Мы расселись вокруг по кочкам — так все устали. Первый раз я была такой же, как все, и первый раз меня по-настоящему злили эти люди. Как они могут так жить? У Гарьки на лице явно написано: кончайте отчитывать, да я отсыпаться пойду. Интересно, а Толя это видит? Он ведь тоже очень устал.

Солнце поднялось уже высоко, ветра почти нет, комары налетают роями. От трактора пьяно пахнет растревоженным болотом: мокрым торфом, багульником, осокой. Как странно перемежаются мысли! Так же пахло всю смену в вагончике подстанции. Линия тоже на болоте: мы опускаемся к устью долины. И от этого запаха ни на миг не исчезало чувство тревоги: а вдруг случится что-то такое, с чем и не сумею справиться? Но ничего не случилось.

Толя внимательно посмотрел на обоих виновников, досадливо сморщился:

— Эх! Разговаривать с вами! Ведь не поймете ничего, кочки болотные!

Гарька сейчас же обиделся:

— Ну, ты полегче — «кочки»! Этого нигде не написано, чтобы оскорблять! Разговаривать — это да, можно, а насчет чего другого…

В глазах Толи искрой мелькнула озорная мысль, он вдруг улыбнулся.

— Ладно! Оскорблять нельзя, ты прав, а разговора не дождешься. И никто ни с тобой, ни с Зитаром разговаривать не будет. Отговорились.

Обернулся к нам.

— И в карты с ними не играть, ясно? Пусть почувствуют.

Все засмеялись. Женя крикнула:

— Здорово! Сам только не нарушай, вместе живете.

Толя кивнул:

— Не нарушу. И другим не дам! — Он покосился на стоявшего в сторонке Костю. Тот отвел глаза.

Яша подошел к трактору.

— Вымыть бы его надо. Отгоню сейчас к речке, а вы уж помогите кто-нибудь.

Гарька загородил ему дорогу.

— Не трожь! Никто меня с трактористов не снимал. Я еще до начальника дойду, увидишь тогда.

Яша отошел без возражений, словно и не слышал. Остальные тоже пошли по домам.

Гарька растерянно оглянулся: кричать, доказывать было некому!

— Ребята! Да вы что, всерьез?

Женя незаметно глянула в его сторону.

— Смотри-ка, испугался. Подействовало!

Я и не оглядываясь знала, какое сейчас у Гарьки лицо. Человеку страшно в тайге одному, а Гарька остался один.

Зитара можно было не считать: на этого человека мог подействовать только отказ сыграть с ним в карты. Завернувшись полой ватника, он лег где-то между кочек и сразу заснул. Гарька стоял один возле трактора. Вокруг только комары да болото — словно больная кожа в прыщах из кочек. Кое-где торчат редкие волосинки лиственниц. Нет, я не завидовала Гарьке!

Женя вдруг сказала:

— Лен, я вперед пойду, чайниц поставлю, ладно?

Видимо, очень уж усталое было у меня лицо. Я осталась одна. Можно было идти не торопясь, обходя высокие кочки. Иные из них были мне по грудь. Целые холмики, заросшие цепкими болотными травами, березняком и голубикой.

Я сразу заметила, что ветки одного куста как-то странно наклонились в сторону. В тайге не бывает случайного, за кочкой кто-то есть. Действительно, на разостланном плаще лежал Вячеслав. В руке ветка — отгонять комаров, но он так задумался, что забыл про них. Я никогда не видела на его лице такого выражения.

Увидев меня, он вдруг резко сел.

— Лена! Займите мне двести рублей, можете? Вопрос жизни и смерти! Я должен вернуться в Москву с деньгами, должен!

— Но…

— Отец не поймет! Сами его знаете. А этой дуре Алечке мать дает только на губную помаду.

Он дрожал, как в сильном приступе малярии.

— Извините, Вячеслав, но я ничего не понимаю. Зачем же вы ехали сюда?

— Зачем, зачем… А что мне оставалось делать? Отец звал. А тут глупая история с иностранцами. Долги. Не поймете вы этого! Я не виноват. Так получилось. Леночка, дайте мне эти деньги! Слышите! Слышите, я сам себя боюсь! Дайте!

— У меня нет таких денег…

— Нет? Ни у кого нет! Да что же мне, гнить, что ли, заживо в этой тайге!

Он отвернулся, сел, подняв колени к подбородку. Поза человека, у которого жизнь вдруг потекла между пальцев, как песок. Жалкая и тревожная.

Далеко, возле линии, заработал трактор. Гарьке все-таки проще было найти дорогу обратно к людям. А где и как найдет ее этот человек?

13

Есть в году особенная ночь. Люди почти не знают о ней. В эту ночь лето встречается с осенью. Бывает она в разное время. Обычно где-то в середине августа.

О том, что эта ночь придет сегодня, мне рассказало многое: прощальное тепло солнца, тонкая пряжа бабьего лета, опутавшая вдруг кусты, горьковатый запах спелых трав.

Но так бывает часто: то, чего ждешь целый год, проходит незамеченным. Какая-то случайность набежит, как облако на солнце, и мы спокойно проходим мимо того, чего ждали. Для меня такой случайностью оказалось то, что я в этот день работала в дневной смене.

Возвращалась я со смены поздно. Усталая, почти забыв о том, какая сегодня ночь.

Луны не было, и я по привычке ощупью находила дорогу. Одна за другой появлялись из темноты знакомые приметы; обломанная ветка на одинокой лиственнице, высокая кочка, столетний куст — целое дерево — голубики. По молчаливому уговору с этого куста никто не рвал ягод. Так и стоял он у вновь протоптанной дорожки, весь словно в матово-синих бусах, могучий, пышный.

Сейчас все казалось иным, словно во всех предметах выступила наружу вторая, невидимая днем сущность. Они теперь напоминали людей. Каждый был строгим или грустным, насмешливым или простым. Такими они мне нравились больше. С ними даже можно было тихонько разговаривать.

За последним поворотом мелькнул красноватый квадрат окна. Это «бабья республика». С крыльца навстречу мне молча покатился белый клубок. Найда!

У этой собачонки опасный характер: она всегда подбегает к человеку молча, обнюхивает. Если он почему-либо ей не нравится, так же молча кусает.

Меня Найда не трогает, как, впрочем, и вообще все собаки. Она потерлась о мою ногу, заскулила тихонько, просила подачки. Я бросила ей кусочек сахару. Так бывает всегда, когда я иду со смены.

На прогалине у речки глаза ослепил свет. Кто-то разложил костер на сухой галечниковой отмели. У меня из-под ног посыпались камешки.

— Кого черти несут? — недружелюбно спросил низкий голос Любки.

— Главную лесную нежить, — в тон ей ответила я.

— Ленка, ты, что ли? Иди к нам. Мы думали, из мужиков кто, а у нас разговор бабий, — уже другим тоном пригласила Любка.

Я подошла к костру. Сразу выступили из темноты знакомые лица: Любка, Женя, Ганнуся и вторая промывальщица Вера — незаметная, выцветшая блондинка.

Я уселась поудобнее. Протянула к огню озябшие руки.

Усталые мысли были далеко. Смена выдалась не из легких — все то же проклятое болото. Чуть не опрокинулся на перегоне один из станков. В голове мелькали обрывки увиденного за день. Зыбкий кочкарник, накренившаяся мачта станка. Замершее от волнения лицо Харина. Кажется, и до сих пор слышны гулкие удары снарядов о мерзлый грунт.

Сейчас бы спать, спать. И не все ли равно, какая сегодня ночь? Но вот я сижу у чужого костра и, наверное, никуда отсюда не уйду. Такова древняя власть огня в ночи.

— Так о чем же разговор?

— За любовь, конечно, — серьезно ответила. Любка.

— Не за любовь, а про любовь, — придирчиво поправила Женя.

— Ладно тебе, указка школьная, — отмахнулась Любка, — мы ведь не на уроке. Вот сидим и толкуем, какая она, эта любовь. Все равно что тень — рядом, да не ухватишь. А может, мы просто такие невезучие?

— Люба, да ты что, всерьез? Это ты-то невезучая? — удивилась я. — Ты же такая красивая, за тобой всякий пойдет.

— Всякий-то, может, и пойдет, а вот коли один не хочет идти, тогда что?

В бегучем свете костра лицо ее казалось незнакомым, изменчивым. Глаза — как темные окна. Попробуй прочти, что в них!