Дочь сатаны, или По эту сторону добра и зла - Алексей Зикмунд

Глава двадцать пятая. Клавдия Нестеренко, необразованная рабочая, едва умеющая писать, протирала мокрой тряпкой бронзовую фигуру рабочего с огромным пистолетом в руке. Эскалаторы были остановлены, зал был совершенно пустым. Клавдия поправила волосы и бросила в ведро мокрую тряпку. Спускаясь по лестнице, она посмотрела в зал, и увидела высокую, худую женщину в черной одежде и черных ботинках со шнуровкой на каблуке. - Гражданка! - окликнула Клавдия. - Метро закрыто! Немедленно покиньте зал! Однако на возглас женщина не обернулась. Тогда Клавдия, в ведении которой находились и эти тяжелые, неуклюжие фигуры, и лестница, и ведро с тряпкой, вытянула вперед руки и приготовилась оскорблять. И в ту секунду, когда слова были уже готовы сорваться со злого женского языка, незнакомка, уже почти шагнувшая на ступень неподвижного эскалатора, вдруг исчезла. И пережила товарищ Нестеренко такое же неожиданное и трудно объяснимое словами чувство потери, подобное тому, какое пережила она прошлым летом в деревне, когда погас колхозный кинопроектор и на экране, где только что двигались люди с саблями, возникла кромешная тьма. Ошеломленная таким разворотом событий двинулась она к эскалатору и, посмотрев вверх, увидела на другом конце узкую черную спину, готовую исчезнуть под куполом павильона.

Глава двадцать шестая. Куранты на Спасской башне отбили для многих долгожданную полночь. Сменился караул у Мавзолея. Сменились посты МГБ. Над каменной брусчаткой двигались тихие струйки январской поземки. Гигантская полная луна освещала застывших солдат караула и редких прохожих, пересекающих площадь. По каменным ступенькам Мавзолея с правой и левой стороны с интервалом в несколько минут поднимались на трибуну капища дико одетые существа. Солдат караула видел одного из этих людей. На человеке этом было надето рваное пальто. Он был без шапки, густые вьющиеся кольцами волосы обсыпаны снегом, и что наиболее сильно впечатлило солдата так это то, что мужчина был совершенно босым. Босой двигался по диагонали, так что второй караульный видеть его не мог. Метров за двадцать от входа в главную могилу страны босой человек прямо на глазах часового исчез, то есть превратился в воздух, будто его и не было. Сам часовой, простой парнишка из глухого сибирского села, сразу же подумал о ведьмах и оборотнях и, не смотря на то, что он был комсомольцем и совсем не верил во всю эту потустороннюю гадость, тем не менее, он стал молиться своими словами и теми, которые слышал в детстве от древней выжившей из ума прабабки. Он молился, путая род и местоимение, и чем активнее были его самодельные молитвы, тем больше раскалялся штык карабина, который он держал перед собой. "Слова могут расплавить металл", - подумал часовой. Но вот штык начинает темнеть, а слова молитвы звучат внутри его сознания все глуше и глуше, пока не превращаются в некоторый бессвязный шепот, похожий на громкое журчание воды.

Глава двадцать седьмая. Темно-серая эмка наружного наблюдения была припаркована на противоположной от мавзолея стороне Красной площади. В машине находилось двое сотрудников. Один из них спал, облокотившись головой на стекло. Другой, сидящий за баранкой, стриг ногти маленькими маникюрными ножницами. Над рулевой панелью лежал замшевый чехол, на котором серебряными буквами было написано слово "Золинген". Оторвавшись от ногтей, агент бросил бессмысленный механический взгляд на лобовое стекло и в прямом смысле остолбенел. Прямо на крышу мавзолея из бездонной и черной глубины воздуха медленно опускался столб серебристого цвета. Он был похож на огромный палец, спрятанный за облаками руки, не имеющей ногтей. В буквальном смысле, открыв рот, смотрел агент на необыкновенное это явление. Наверное, так же, как некогда его дикие предки с чувством священного ужаса наблюдали за радугой, за движением луны в последней фазе и солнечным затмением. Однако у сотрудника МГБ с сердцем все было в порядке, оно у него никогда не болело и работало, как швейцарский хронометр. Но, увидев это, он открыл рот и не смог произнести ни слова, и всего его в буквальном смысле перекосило. Он почувствовал, как у него цепенеет челюсть и отнимаются пальцы на ногах и руках. Он было хотел пошевелиться, что бы растолкать напарника, но этого сделать не смог и вместо слов из гортани его вырывался тонкий неприятный свист, напоминающий капризное дребезжание закипевшего чайника. И много людей, специально обученных для наблюдения за сердцем родины, так же, как и сотрудник МГБ, сидящий в автомобиле, были парализованы необыкновенным этим зрелищем и в этот момент не могли не только пошевелиться, но даже подать какой-нибудь членораздельный возглас. А столб лунного света, на короткое время омертвивший специально обученных людей, неумолимо приближался к крыше мавзолея, пока, в конце концов, не встал над ней, как вандомская колонна. И из разных точек первого охраняемого объекта страны видели специально обученные люди, как в голубоватом дыму в жуткой волшебной пляске закружились на куполе мавзолея пять оборванных существ. На иных кожа висела лохмотьями, и эти вырванные из небытия полутрупы, пропутешествовавшие по разным отрезкам времен разное количество лет, по велению князя мира сего должны были воссоздаться в одно. Цельность этого существа должна была быть составлена из разновеликих энергетических масс, направленных на сохранение единства. Они кружились вокруг пятиконечной звезды красного цвета, испепеляющие воздух потоки энергии вертикально поднимались вверх, окруженные безжизненным светом голубого столба. Быстро раздевшись, женщина-фантом разомкнула круг и прыгнула в центр звезды. Траурная одежда упала вниз и вспыхнула. Она танцевала в центре голубого столба, а четверо других закружились вокруг нее с дикой невиданной скоростью. Лики фантомов, искаженные страстью, подпорченные временем, которое неумолимо обесточивало первоначальный заряд, местами потекли, как расплавленный пластилин, а местами обуглились. Одежда на них задымилась. Затем один из них разомкнул кольцо и бросился в объятия противоположного пола. Они совокуплялись в центре звезды, и двуликий образ вселенной в одном случае изображал гнев и презрение, а в другом сладострастную радость. Половые судороги фантома закончились полным его разрушением. Он в прямом смысле распался на части, а вспыхнувшие останки усеяли пятиугольный знак и в считанные мгновения превратились в горячие угли. Однако это не остановило других. За распавшимся в центр прыгнул еще один и, проделав то же самое, так же рассыпался. Когда четвертый фантом овладел ею, она была уже не она. Из разных возникло одно. Теперь это был пятидесятилетний мужчина с постоянно изменяющимися чертами лица. Это лицо напоминало неоднородную кипящую массу. В какие-то доли секунды грубый каменный профиль менялся на женский утонченный со следами безумия и смерти, и снова неоднородная масса, находящаяся в состоянии постоянного волнения выбрасывала в образ все новые и новые черты. Оцепеневшие агенты наблюдали за невероятным этим событием, однако пошевелиться не могли, не заводились машины, оцепенели люди, и когда по мраморной лестнице вниз сошел абсолютно голый мужчина, его никто не остановил. Голый прошел через красную площадь и повернул в переулок. В процессе движения на нем стала появляться одежда. Сначала возникли высокие фланелевые унты бежевого цвета с разновеликими вставками, затем черная барашковая папаха и, наконец, на плечах фантома появилось коричневое пальто. Теперь по переулку в центре военной Москвы двигался вполне респектабельно одетый для того времени человек средних лет, по виду ответственный работник государственного аппарата. По малопонятной траектории двигался этот вновь возникший субъект. В движении его был хаос. Средним шагом двигался он по бесчисленным московским переулкам, он попадал в тупики, заходил в глухие дворы и, сделав круг, вновь появлялся на улице, в этом его движении не было логики, но она была ему не нужна. Просто-напросто тело его свыкалось с внутренним обликом и в движении оно подыскивало для себя оптимальный режим существования. Один раз на него обратил внимание военный патруль. Козырнув, офицер попросил документы, и человек моментально вытащил из внутреннего кармана удостоверение. Сравнив фотографию и живое лицо, патруль извинился и, вернув документы, продолжил обход почти безлюдного в эти часы города. Через какой-нибудь час никуда не спешащий, медленно бредущий мужчина попал на Старый Арбат. В середине уютного тихого переулка начинался невысокий деревянный забор зеленого цвета, подойдя к которому, мужчина пошел совсем медленно. За забором параллельно друг другу стояли два прямоугольных четырехэтажных здания. Дойдя до калитки, мужчина просигналил электрической кнопкой. Через минуту из зеленой же будки показалось заспанное лицо в шинели и в фуражке с голубым околышем. - Доброй ночи, Иван, - сказал мужчина, и Иван отступил, пропуская жильца на территорию комплекса, построенного родиной для высоких сынов. - Морозно сегодня, - подметил жилец. - Да, прохладно, Карп Силыч. А я, честно сказать, и не заметил. как вы вышли, как будто по воздуху пролетели. - Бывает, Ваня, бывает, все устаем. Иван проводил глазами фигуру и полез к себе в будку. А Карп Силыч зашел в подъезд и стал подниматься наверх. Добравшись до третьего этажа, он остановился перед квартирой с номером семь и позвонил. За дверью долго не открывали, и тогда Карп Силыч позвонил ещё раз. Наконец, заспанный и удивленный голос спросил "кто там?", и почти сразу же дверь распахнулась. В момент отмыкания замков сложные чувства охватили старого большевика Сироткина. За последнее время сильно мешавший ему страх куда-то ушел, и Сироткин, всегда спавший без каких-либо сновидений, вновь восстановил оглушающее спокойствие организма, готовя его для важной государственной работы. И теперь, отпирая дверь, он испытал только недоумение, помноженное на любопытство, и досаду за прерванный сон. За дверью он увидел зеркало, в котором отражался он, Карп Силыч Сироткин. Не было на нем ночного халата, а была на нем обычная его уличная одежда, и, отпрянув в сторону от неожиданного этого явления, он, не боявшийся казацких нагаек и револьверов, оцепенел так же, как и агенты МГБ, охранявшие площадь. И этого его оцепенения было вполне достаточно, чтобы новый Карп Силыч шагнул в прихожую и захлопнул за собой дверь. И тогда страшная, леденящая кровь сцена разыгралась в доме старых большевиков. Не мог шевелиться Карп Силыч, не мог открыть рта и стоял он, прижавшись спиной к деревянной вешалке, над которой были прибиты маленькие козлиные рожки. А новый Карп почему-то медленным семенящим шагом подходил к нему, и гипнотизирующий взгляд его проникал в центр мозга старого Карпа, никогда не видавшего снов. Старый Карп не мог пошевелиться, он стоял, потеряв дар речи, а новый Карп медленно раздевал его. Он снял с него вязаный колпак и погладил по седеющим волосам. И старый Карп, человек, лишенный всякой сентиментальности, вдруг ощутил на своей голове не руку незнакомого, похожего на него как две капли воды, мужчины, а руку матери из далекого своего деревенского детства, гладившую его по белобрысой головке. И увидел Карп, что перед ним вовсе не мужчина, а молодая хорошенькая крестьянка в простой хлопчатобумажной блузе и длинной юбке на широкой резинке. И вот постигшая его парализованность стала удаляться, как удаляется незнакомый и неприятный человек из перспективы наблюдающих глаз, и горячее, ни с чем не сравнимое, давно забытое старым Карпом желание охватило все его существо. Даже в далекой революционной юности старый Карп, испытавший действительно испепеляющую страсть к Доре Львовне Рывак, не чувствовал ничего подобного. Руки его в каком-то сомнамбулическом затмении потянулись к такому знакомому и такому непреодолимо манящему существу и, судорожно застревая в складках одежды, распатронил и молодую женщину, которая в действительности ею и не была. С таким же успехом женщиной мог бы стать встретившийся в лесу медведь или настольная лампа с бронзовой одалиской, держащей на вытянутой руке зеленый матовый абажур. Карп Силыч вступил в связь с фантомом прямо на полу прихожей, и когда его долго не употребляемый по назначению орган проник внутрь нового Карпа, на мгновение ставшего женщиной, произошло следующее. Тело фантома и клетки его с непреодолимой страстью к делению стали поглощать старого Карпа, и старый Карп, взвыв от боли, вдруг почувствовал, как то, что когда-то являлось им, беспредельно растворяется в Новом Карпе с безумной болью и отчаяньем для его существа. Через пару минут все было кончено и в прихожей с висящими над вешалкой козлиными рожками теперь находился один человек, Карп Силыч Сироткин, объединивший в себе прошлое и будущее этого грешного мира.