Двор Красного монарха: История восхождения Сталина к власти - Саймон Монтефиоре

Следователи ОГПУ выбили из арестованных очень серьезные показания, согласно которым Тухачевский планировал заговор против политбюро. В 1930 году это считалось среди большевиков самым страшным преступлением. Сталин решил испытать преданность своего сильного союзника Серго: «Только Молотов и мы с тобой знаем о заговоре… Как ты считаешь, это возможно? Ну и дела! Поговори об этом деле с Молотовым…» Но Серго не захотел пойти так далеко. В 1930 году Тухачевского не тронули: он оказался «чист на все 100 процентов», как писал в октябре Сталин Молотову. «Это очень хорошо!» – лицемерно добавил он.

Интересно, что за семь лет до начала Большого террора Сталин решил устроить генеральную репетицию. Он выдвинул те же обвинения против тех же самых жертв. Но не нашел поддержки даже среди друзей. Архивные документы показывают, что первое «дело Тухачевского» имело свое удивительное продолжение. Поняв, что предложения амбициозного Тухачевского очень полезны и важны, Сталин извинился перед ним. «Сейчас, когда вопрос для меня в значительной мере прояснился, должен признать, что мое замечание было чересчур сильным, а выводы совсем неправильные».

* * *

Надя вернулась из Карлсбада и отправилась с мужем в отпуск. Мысли Сталина были заняты интригами. Он размышлял над тем, как полностью подчинить Калинина и Рыкова. Поэтому для жены времени у него было немного. Она чувствовала себя лишней. «У меня сложилось впечатление, что ты хотел, чтобы я побыстрее уехала», – обиженно написала Надя из Москвы. В столице Молотовы, которым, как обычно, до всего было дело, поругали ее за то, что она оставила Сталина. Надя сердито сообщила мужу об их упреках. Сталин рассердился. Он был зол не только на Молотовых, совавших носы в чужие дела, но и на супругу, которая подумала, что он ей не рад.

«Передай Молотову, что он ошибается, – ответил он. – Упрекать тебя может только тот, кто не знает моих дел». Через какое-то время Аллилуева выяснила у своего крестного отца Енукидзе, что Сталин откладывает возвращение до октября. Сталин объяснил, что специально солгал Енукидзе, чтобы ввести врагов в заблуждение.

«Татка, я сам запустил этот слух в целях большей секретности и безопасности, – оправдывался Сталин. – Только ты, Татка, Молотов и, может быть, Серго знают точную дату моего возвращения».

Доверяя Молотову и Орджоникидзе, Сталин разочаровался в Авеле Енукидзе, некогда одном из самых близких друзей, симпатизировавшем правым. У Енукидзе было прозвище Тонтон. Этот опытный заговорщик был на два года старше Сталина. Он знал Кобу и Аллилуевых с начала века. Еще один тифлисский семинарист, Авель Енукидзе организовал в 1904 году в Батуми подпольную большевистскую типографию. Авель никогда не отличался особым честолюбием и, говорят, даже отклонил предложение стать членом политбюро. Возможно, поэтому у него не было врагов. Он дружил со всеми. Енукидзе не рвал отношений с разбитыми оппозиционерами и всегда был рад помочь старым друзьям. Благодаря общительному характеру этот веселый грузинский сибарит имел обширные связи среди большевиков и военных. Особой популярностью Енукидзе пользовался на Кавказе. Он являлся ярким примером сложного переплетения родственных связей в мире большевиков.

Несмотря на явное охлаждение, Сталин старался не раскрывать карт и показывал, что ему по-прежнему нравится общество Енукидзе. А тем временем Коба решил взяться за Рыкова. Председатель Совнаркома быстро спивался. Он употреблял так много водки, что в кремлевских кругах ее даже называли «рыковкой».

13 сентября Сталин поделился с Молотовым своими тревожными мыслями. «Верхушка нашего государства поражена серьезной болезнью… – написал он своему заместителю. – Необходимо принимать меры. Но какие? Поговорим, когда я вернусь в Москву…» Вождь говорил об этом и с другими членами политбюро. Соратники предложили Сталину занять место Рыкова.

«Дорогой Коба, – писал ему Ворошилов, – Микоян, Каганович, Куйбышев и я думаем, что лучшим выходом было бы объединение руководства в одних руках. Тебя нужно назначить главой Совнаркома. Мы знаем, что ты думал об этом и готов работать и на новом посту со всей энергией. Конечно, сейчас не 1918–21 годы, но Ленин тоже возглавлял Совнарком».

Лазарь Каганович настаивал, чтобы правительство возглавил Сталин. Серго с ним полностью соглашался. Микоян писал, что на Украине в прошлом году уничтожен весь урожай, – это крайне опасно… «Сейчас мы нуждаемся в едином и сильном руководстве, как было во времена Ильича, и лучше всего будет, если ты станешь председателем правительства… Разве во всем мире не знают, кто правит нашей страной».

Все же ни один не предложил совместить посты Генерального секретаря партии и премьера правительства. К тому же Сталина мучили сомнения: сможет ли грузин возглавить страну? Тогда Каганович предложил другого ставленника Сталина, Молотова.

21 октября вождь разоблачил очередного предателя. Сергей Сырцов, кандидат в члены политбюро и один из протеже Сталина, был обвинен в организации заговора против своего покровителя. Разоблачения уже вошли в повседневную жизнь большевиков, стали неотъемлемой частью их ритуала. Папки Сталина распухали от писем с обвинениями и доносами. Сырцова вызвали на заседание ЦК. Он вовлек в заговор первого секретаря Закавказской партии большевиков, Бесо Ломинадзе, старого друга Сталина и Серго Орджоникидзе. Ломинадзе сознался, что тайно встречался с заговорщиками, но утверждал, что выступал только против того, чтобы Сталина не сравнивали с Лениным. Как всегда, Иосиф Виссарионович отреагировал на известия о заговоре очень театрально.

«Невообразимая низость… Они организовывали переворот и притворялись на заседаниях политбюро. Они опустились на самое дно». Пошумев, он спокойно поинтересовался у Молотова: «Как у тебя дела?»

Серго Орджоникидзе требовал исключить заговорщиков из партии, однако Сталин, который уже понял по делу Тухачевского, что его положение еще недостаточно прочное, просто исключил провинившихся из ЦК.

19 декабря 1930 года собрался пленум. Главной его целью была консолидация партии после побед Сталина над противниками. Пленум так же, как всемогущий ЦК, который Коба сравнивал с древнегреческим ареопагом, заседал в одном из залов Большого Кремлевского дворца. Стенные панели из темного дерева и скамьи придавали залу сходство с церковью мрачных пуритан. Здесь московские вожди и региональные руководители, первые секретари республиканских и городских партийных организаций, собирались на совет, словно средневековые бароны. Заседания пленума и ЦК напоминали собрания злобных проповедников. Они проходили под аккомпанемент постоянных выкриков с мест: «Правильно!»; «Звери!» – или взрывов язвительного смеха.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});