Этногенез и биосфера Земли. В поисках вымышленного царства - Лев Николаевич Гумилёв

не дружелюбных по отношению друг к другу. Но силы были равны, а расстояния между оазисами — огромны и труднопроходимы. Поэтому положение стабилизировалось надолго.

Эта ситуация объясняет, почему страна осталась без единого наименования. В древности китайцы называли ее Сиюй, т. е. «Западный край», и концом ее считали «Луковые горы» — Памир и Алай. Эллины нарекли эту страну «Серика», а драгоценный товар, получаемый из нее, — «серикум» (шелк). Этимологию этого слова я не берусь объяснить.

В Новое время употреблялись также условные названия: Кашгария, Восточный Туркестан, или Синьцзян, т. е. буквально «новая граница», установленная маньчжурами в XVIII в. Все эти названия для нашей эпохи не годятся. То, что для древних китайцев было «Западом», в XII–XIII вв. стало серединой. Называть «Туркестаном» страну, населенную индоевропейцами, научившимися понимать тюркскую речь, — нелепо. Кашгар еще не стал столицей, а «новая граница» не мерещилась даже на горизонте. Лучше уж оставим географическое условное наименование — бассейн Тарима. Река — надежный ориентир, во всяком случае нейтральный и долговечный. Кроме того, термин «Синьцзян» включает в себя Джунгарию (тоже условное и позднее название), расположенную севернее Тянь-Шаня и имевшую совсем другие исторические судьбы.

Восточную границу Уйгурии определить трудно. За истекшие века она менялась значительно, и многие из перемен не датированы. Можно думать, что уйгурам принадлежал оазис Хами и, может быть, пещерный город Дуньхуан — сокровищница буддийского искусства. Но более восточные земли — оазисы предгорий Наньшаня у уйгуров отобрали тангуты. Это народ, которого, как и уйгуров, ныне нет, хотя есть люди, называющие себя так. Но и это мираж. Называющие себя уйгурами — ферганские тюрки, выселившиеся на восток в XV–VIII вв. А те, кого приняли за тангутов, — кочевые тибетцы, реликтовый этнос, некогда злейшие враги тангутов.

Итак, историческая критика показала, что в Азии смысл названий и звучание их не всегда совпадают. Чтобы избежать досадных и, увы, частых ошибок, необходимо разработать такую систему отсчета, которая была бы действительна и для Европы, и для Азии, и для Америки, Океании, Африки и Австралии. Но в этой системе смысл предпочитается фонетике, т. е. в основе ее лежит не языкознание, а история.

«Этнос» — сочинение С. М. Широкогорова

Первая общая концепция этноса как явления самостоятельного, а не вторичного принадлежит С. М. Широкогорову.[64] Он счел этнос «формою, в которой происходит процесс созидания, развития и смерти элементов, дающих возможность человечеству как виду существовать».[65] При этом этнос определен «как группа людей, объединенных единством происхождения, обычаев, языка и уклада жизни».[66] Оба эти тезиса знаменуют состояние науки начала XX в. В аспекте географии признается «среда, к которой этнос приспособляется и которой подчиняется, становясь частью этой среды, ее производной». Эта концепция была воскрешена В. Анучиным под названием «единой географии», но признания она не получила. Социальная структура рассматривается как биологическая категория — новая форма приспособления, развитие которой идет за счет этнического окружения: «Этнос получает импульсы изменений от своих соседей, поднимающих, так сказать, удельный вес его и сообщающих ему свойства сопротивляемости».[67] Здесь концепция С. М. Широкогорова перекликается со взглядом А. Тойнби о «вызове и ответе», где творческий акт трактуется как реакция на «вызов» среды.[68]

Меньшее сопротивление вызывают «общие выводы» С. М. Широкогорова: «1. Развитие этноса происходит… по пути приспособления всего комплекса… причем наряду с усложнением некоторых явлений возможно упрощение других. 2. Этносы сами приспосабливаются к среде и приспосабливают ее к себе. 3. Движение этносов протекает по линии наименьшего сопротивления».[69] Это теперь не ново. И в том, что взгляды Широкогорова за полвека устарели, нет ничего удивительного. Хуже другое — механическое перенесение зоологических закономерностей на историю, являющуюся для этнологии исходным материалом. Поэтому применение принципов Широкогорова сразу встречает непреодолимые затруднения. Например, тезис «для этноса любая форма существования приемлема, если она обеспечивает ему существование — цель его жизни, как вида»,[70] просто неверен. Индейцы Северной Америки и кочевники Джунгарии могли бы выжить под властью США или Китая ценой отказа от самобытности, но и те и другие предпочли неравную борьбу без надежды на успех. Не всякий этнос согласен на подчинение врагу — лишь бы выжить. Это ясно и без дополнительных аргументов. То, что «стремление к захвату территории, развитию культурности и количества населения есть основа движения каждого этноса»[71] — неверно, ибо реликтовые этносы отнюдь не агрессивны. Заявление, что «выживают менее культурные этносы»[72] правильно только отчасти, так как в ряде случаев наблюдается их гибель перед лицом более культурного соседа, и уж совсем неприемлемо положение: «Чем сложнее организация и выше форма специального приспособления, тем короче бытие вида» (т. е. этноса).[73] Наоборот, исчезновение этносов связано с упрощением структуры, о чем пойдет речь ниже. И все-таки книга Широкогорова для своего времени была шагом вперед, ибо расширяла перспективу развития этнографии в этнологию. И то, что пишу я, вероятно, будет через полвека переосмыслено, но это и есть развитие науки.

В отличие от С. М. Широкогорова мы располагаем системным подходом, концепцией экосистем, учением о биосфере и энергии живого вещества (биохимической), а также материалом о возникновении антропогенных ландшафтов в глобальных масштабах. Все это дает возможность предложить более совершенное решение проблемы, нежели это было возможно полвека назад.

«Состояния» и «процессы»

Совокупность приведенных фактов показывает, что система категорий, положенных в основу концепции формаций, принципиально не применима к этногенезу. Эта система фиксирует «состояния» общества, определяемые способом производства, который, в свою очередь, зависит от уровня производительных сил, иначе говоря — от техносферы. Эта система отсчета весьма удобна при изучении истории материальной культуры, государственных институтов, стилей в искусстве, философских школ, короче — всего, что было создано руками людей. За последнее столетие она стала настолько привычной, что ее стали механически переносить на анализ этногенеза, декларируя, например, такие тезисы: 1) «этнос — социальная общность людей»;[74] 2) «этнос, как и класс, — не социальная организация, а аморфное состояние, принимающее любую социальную форму — племени, союза племен, государства, церкви, партии и т. д., и не одну, а одновременно нескольких».

Кроме того, рекомендуется «не смешивать этнос с биологическими категориями, какими являются расы, и с различными видами социальной организации…».[75] Если первое определение сразу же разбивается о приведенные выше примеры, то второе заслуживает тщательного разбора, так как на базе этого, пусть неосознанного мнения, строились и распадались империи, что, разумеется, отражалось на судьбах подчиненных им народов.

Понятие «состояние» имеет место и в природе, и в обществе. В природе — состояний четыре: твердое, жидкое, газообразное и плазменное. Переход молекулы косного