Перекресток одиночества 4: Часть вторая (СИ) - Михайлов Дем (Руслан) Алексеевич

— Вполне.

— Тогда задавай последний вопрос.

— Чем займемся в ожидании гостей? — спросил я.

— Как чем? Продолжим движение вперед! — твердо ответил Чифф — Метр за метром! Шаг за шагом! Такой ответ тебя устраивает?

— Устраивает — кивнул я, поднимая стакан с остатками чая — Тогда я начинаю собираться…

Глава 5

Глава пятая.

Как найти слабину в ледяном движущемся хаосе?

Как отыскать пусть узкую, но надежную лазейку между беспощадными ледяными жерновами?

Как понять, когда можно двигаться вперед, а когда надо затихнуть в неподвижности и переждать опасность?

Ответ прост — надо наблюдать и изучать. Причем делать это долго и постоянно, подмечая закономерности и постоянности.

Откуда наблюдать?

А вот это самый правильный вопрос, если речь идет о зубастом ледяном капкане, страдающим цынгой в последней стадии — проклятые «зубы» то и дело падают, нанося страшные удары соседним колоннам, заиндевелым стенам самого «рта» и разлетаясь десятками острейших осколков.

Для наблюдения место нужно особенное — располагаться оно должно как можно ближе, но при этом быть безопасным, удобным для самих наблюдателей, с возможность добраться до него быстро и спокойно, а еще с максимально хорошим обзором. Дополнительное пожелание, уже мое личное, свойственное моему складу характера — место должно быть стационарным.

И такое место на вертикальном и даже чуть наклоненным в сторону сераков склоне ледника я все же отыскал, хотя ради этого открытия мне пришлось проработать в адском холоде на несколько часов больше.

Когда после того памятного и максимально откровенного разговора я понял, что времени в обрез, то решил чуть ускорить события, для чего пришлось сократить отдых и по возможности проводить эти часы на склоне, свернувшись клубком в спальном мешке. Вот только спать там было просто негде и после первых двух изматывающих рабочих вылазок в ледник, где я сменял столь же упорно работающих стариков, я всегда возвращался в прогретую базу и позволял себе несколько часов сна. Пока я спал, остальные продолжали прорубать узкий лаз в покрывшей каменный бок толстенной ледяной корке, образовавшейся здесь за десятилетия. И корка продолжала нарастать на обоих склонах, что непреклонно сужало зев нисходящего ледника. Ширины пробитого «муравьиного» лаза, как они выглядят за прозрачными стенками муравьиных ферм, вполне хватало чтобы отчасти защитить от злого ветра и, само собой, от самого ледника, рокочущего внизу. С правой стороны зубастая пропасть, а с левой крепчайшая промерзлая скала. Вдоль нее мы и ползли, удлиняя наш лаз, но не имея возможности его расширить — до тех пор, пока я не наткнулся на забитый снегом скол. Прочистив его, обнаружил, что он расширяется кверху и, пробив лаз чуть дальше, перевернулся на спину и принялся долбить лед прямо над собой, прикрыв глаза защитными очками, а лицо и так было спрятано за высоким воротником куртки и намотанным шарфом. Вскоре мне удалось продолбить достаточно, чтобы я смог усесться. Еще через час, когда плечи горели адским огнем, а в локтях втройне ощущалась отдача каждого удара, я поднялся в полный рост, от середины бедра и дальше вверх прикрытый верхней частью сохраненной коркой ледяного покрова. Повернувшись, я уронил дрожащие от перенапряжения ноющие руки, прижался шапкой к матовому полупрозрачному льду, посмотрел сквозь эту толстую линзу и ожидаемо не увидел ничего кроме серого мрака. Зато теперь я точно, как выставленный на всеобщее обозрение рядовой муравей-рабочий за стеклом.

Глядя сквозь лед, ощущая его холод, я в четвертый раз в жизни на полном серьезе задался вопросом — а существует ли некий незримый всеведущий наблюдатель или даже судья, что смотрит на меня прямо сейчас, оценивая мои деяния, мое упорство, мое умение держать удары и огрызаться на уколы судьбы.

И в четвертый раз я ответил на этот вопрос утвердительно — конечно же, такой наблюдатель есть. Это я сам. Я тот самый всеведущий строгий судья — и такой есть у каждого. Только не все его слышат. Вернее, как часто повторяла бабушка, мы просто научились заглушать и игнорировать его строгий требовательный голос, что вечно не дает покоя и заставляет сделать еще что-то: пройти еще один шаг, заработать еще один рубль, прочитать еще одну полезную книгу или освоить еще один нужный навык…

А я? Слышу ли я сам этот внутренний голос? Не утратил ли это умение вслушиваться в самого себя?

Да вроде слышу, раз стою здесь в ледяной гробнице, зная, что как только отпустит боль в руках, я развернулись и, действуя в дрожащем свете умирающего фонарика, постараюсь нанести еще пару сотен ударов по не хотящему легко поддаваться льду.

Чтобы мысли не разнились с делами, я так и поступил, повернувшись и, преодолевая боль мышц, ударив сталью по льду. А затем еще один удар… и еще…

А будет ли награда за мое упорство?

Если верить всеобщему мнению — да, награда обязательно найдет своего героя.

Ведь не зря же придуманы все эти многочисленные басни про веселых стрекоз с трудолюбивыми муравьями и все эти поговорки про ранних пташек и трудолюбие. В детстве над моей кроватью бабушка повесила вышитую ею на белом полотенце поговорку — так, чтобы я видел и читал эти слова после каждого пробуждения.

«Воля и труд дивные всходы дают».

Я всегда верил этим словам.

Но если спросить меня сейчас, то я отвечу — а вот ни черта подобного. Никакая награда тебе не гарантирована. И плевать насколько упорный ты трудяга. Можно быть самым упорным и деятельным человеком в мире, двигаясь в нужную сторону, совершая правильные поступки, заставляя и преодолевая себя, но при этом в финале ты не получишь ровным счетом ничего, а что еще обидней — тебя настигнет разорение, от тебя уйдет семья, друзья отвернутся, а тот, кто начал тот же бизнес гораздо позднее тебя и вкладывал куда меньших усилий вдруг преуспеет в нем.

Почему так? Да потому что такая вот она жизнь.

И сейчас, долбя этот лед, следуя за трещинами и сколами, я упорно пробиваю сантиметр за сантиметром, но знаю, что награды за мое упорство может и не быть. Сейчас трещины вдруг исчезнут и дальше опять пойдет монолитный камень, который не пробить даже отбойным молотком. Все мои труды пропадут зря и мне придется вновь распластаться в узком лазе и двинуться дальше — в надежде заметить следующий многообещающий скол или иной след на камне. И мирозданию будет плевать насколько сильно терзает меня обида и насколько больно моему зря так старавшемуся измученному телу.

Такая вот она жизнь…

При следующем ударе сталь пробила ледяной нарост и молоток провалился в снежную массу за ним. Вытащив инструмент, я, не позволяя себе никаких эмоций, неспешно расширил отверстие, выгреб из него столько снега, сколько смог со своей позиции, сделал фонарик ярче, оглядел образовавшуюся нишу и только тогда улыбнулся.

Ладно…

Иногда награда за упорство все же случается…

* * *

Чем меня удивляли луковианцы и чем они, возможно, походили на нас, так это желанием давать звучные названия везде, где это было возможно. Была у них станция Пытливость. Теперь появился наблюдательный пункт Решимость. И сообщивший мне это ученый луковианец, гордо добавил, что название именно на русском языке — в честь первооткрывателя. Можно назвать «Решимость Охотника», если вдруг возникнет такое желание и…

Я вежливо отказался от этой чести и за пунктом осталось название «Решимость».

А мое открытие представляло собой большую изогнутую выбоину в скале. И судя по многочисленным трещинам, по вмерзшему каменному крошеву и по глубоким бороздам, это была именно выбоина — след от прилетевшего в скалу солидному такому снаряду. Изначально мы подумали, что снарядом был какой-нибудь камень, прилетевший сюда во время приземления Столпа. Но затем Филя, одним из первых добравшихся сюда и начавшим разгребать снег и сбивать лед, отыскал несколько железным скрученных осколков. Следом еще пара таких обнаружилась им же торчащими из камня. И стало ясно, что сюда угодил орудийный снаряд или просто была закреплена позднее взорвавшаяся бомба солидной мощности. Еще было предположение о врезавшемся в скалу летающем кресте, но мы не нашли остатков кокпита, кирпичей или шестерней. Да и какая разница? Все это произошло очень давно. А после того, как взрыв утих, в дыру набился снег вперемешку со льдом, а сверху образовалась корка. Так здешняя исковерканная природа надолго замуровала каверну — пока сюда не явились дрожащие от холода людишки-муравьишки и не откопали нужное им углубление от снега.