Зулейка Добсон, или Оксфордская история любви - Макс Бирбом

Это замечание показалось герцогу глубоко разумным, содержащим суть его собственных чувств. Но то, что верно для него, не верно для всех. Он считал, что среднестатистическому человеку лучше всего следовать обычному порядку вещей. Так что он медленно и спокойно повторил то же, что несколькими часами раньше сказал двоим юношам в Солоннице. Не зная, что слова его успели разнестись по всему Оксфорду, он весьма удивился когда они, кажется, не произвели впечатления. Его призыву держаться подальше от сирены тоже никто не внял.

За год пребывания в Оксфорде мистера Увера успел изрядно утомить причудливый старинный английский обычай не произносить после обедов речей. Теперь же он поднялся с глубоким вздохом удовлетворения.

— Герцог, — заговорил он, и тихий голос его разнесся во все углы. — Полагаю, я выражу мнение всех присутствующих джентльменов, сказав, что неизменно слова ваши говорят о доброте вашего сердца. Склад ума у вас тоже превосходный, заявляем единодушно. Без преувеличения скажу, что ваши ученые и общественные достижения находятся на слуху во всей солнечной системе, и не только в ней. Вы для нас непререкаемый босс. Мы чтим землю, по которой вы ступаете. Но у нас, сударь, есть долг перед собственной свободной и независимой мужественностью. Сударь, мы чтим землю, на которую ступит мисс З. Добсон. Мы на той земле забили колышки. И с места не сойдем ни за какие коврижки. Заявляем категорически: земля эта — наша — будь — что — будет. Вы говорите, что нам нечего ждать от мисс З. Добсон. Мы — это — знаем. Мы недостойны. Мы пали ниц. Пусть она нас растопчет. Вы говорите, что ее сердце холодно. Мы не утверждаем, что сможем его согреть. Но, сударь, никто не собьет нас с любовного пути — даже вы, сударь. Нет, сударь! Мы ее любим, и — будем, и — не перестанем — до, сударь — последнего — нашего — вздоха.

За такой эффектной концовкой последовали громкие аплодисменты.

— Я ее люблю, и буду, и не перестану! — кричал каждый.

И снова в ее честь испили вина. Сэр Джон Марраби издал зов, знакомый охотникам. Сам Маккверн исполнил несколько тактов сентиментальной баллады на родном наречии.

— Ура, ура! — кричал мистер Трент-Гарби. Лорд Сайес напевал новейший вальс, махая руками в такт и не замечая пролитого на манишку вина, перетекавшего на жилет. Мистер Увер прокричал йельский клич.

Через открытое окно этот веселый шум доносился до прохожих. Виноторговец через улицу, его услышав, задумчиво улыбнулся.

— Молодость, молодость! — пробормотал он.

Веселый шум сделался шумнее.

При любых других обстоятельствах герцога потрясло бы столь позорное поведение «Хунты». Но сейчас, склонив голову и закрыв лицо руками, он думал только о том, как избавить этих юношей от овладевшего ими наваждения. Печальный урок, который он преподаст завтра, может оказаться запоздалым — слишком глубоко успеет проникнуть пагуба, неизлечимыми сделаются страдания. Хорошее воспитание запрещало ему бросать тень смерти на обеденный стол. Совесть требовала поступить именно так. Он открыл лицо и, воздев руку, призвал к тишине.

— Мы все, — сказал он, — достаточно стары, чтобы не забыть манифестации в Лондоне по случаю войны, объявленной между нами и Трансваальской республикой.[59] Вы, мистер Увер, в Америке несомненно слышали отзвуки тогдашних восторгов. Все ждали, что война будет краткой и легкой — как тогда говорили, «мы их растопчем». Я был мальчишкой, но в горячечной радости по случаю скорого разгрома чепухового противника видел нарушение чувства пропорции. Тем не менее, точка зрения манифестантов мне была понятна. «Шаткую чернь»[60] радует любая победа. Но поражение? Если бы в начале войны каждый наверняка знал, что не только мы не завоюем Трансвааль, но он завоюет нас, что не только он отстоит свою свободу и независимость, но мы потеряем нашу, — какое бы тогда было настроение у граждан? Разве не ходили бы они тогда с вытянутыми физиономиями, не разговаривали бы всхлипывая, вполголоса? Простите меня, но ваши крики за этим столом были сейчас похожи на крики, что раздавались на пороге Бурской войны. И поведение ваше мне столь же непонятно, сколь было бы непонятно веселье толп, знай они точно, что Англию ждут беда и неволя. Мой сегодняшний гость в своей яркой и энергичной речи говорил о своем и вашем долге перед «собственной свободной и независимой мужественностью». Этот принцип кажется мне безупречным. Но меня, признаться, немного озадачивает способ, которым друг мой намерен его осуществить. Он объявил о своем намерении пасть ниц, дабы мисс Добсон «его растоптала»; и он предложил вам последовать своему примеру; и вы это предложение встретили очевидным одобрением. Господа, представьте, что на пороге вышеупомянутой войны к народу Британии обратился оратор со следующими словами: «Враг нас живо растопчет. Мистер Крюгер[61] с нами сделает, что пожелает. Подчинившись ему, мы себе вернем давно утраченную свободу и независимость», — что бы ему ответила Британия? А вы, если подумать, что ответите мистеру Уверу? А сам мистер Увер по зрелом размышлении что скажет? — Герцог прервался, посмотрев с улыбкой на гостя.

— Продолжайте, герцог, — сказал мистер Увер. — Я в свой черед отвечу.

— И, надеюсь, не разнесете меня в пух и прах, — сказал герцог. Оксфордские манеры ему не изменили. — Господа, — продолжил он, можно ли представить, что Британия кидает свой шлем в воздух с криками: «Ура вечному рабству»? Кажется, господа, вы в рабском положении видите достоинство и удовольствие. Вы его знаете хуже, чем я. Я сделался рабом мисс Добсон со вчерашнего вечера; вы только сегодня пополудни; я служил ей вблизи; вы на почтительном расстоянии. У вас от оков еще не появились ссадины. Мои запястья и лодыжки все истерлись. Железо вошло мне в душу. Я изнемогаю. Я влачусь. Я истекаю кровью. Я трепещу и изрыгаю проклятия. Я корчусь. Солнце надо мной насмехается. Луна хихикает мне в лицо. Мне не вынести этого. Я положу этому конец. Завтра я умру.

Раскрасневшиеся лица слушателей постепенно побледнели. В глазах погас блеск. Языки прилипли к нёбу.

Наконец, Сам Маккверн почти неслышно спросил:

— Вы хотите сказать, что собираетесь совершить самоубийство?

— Да, — сказал герцог. — Можно, если хотите, сказать так. Да. И только по случайности я не совершил самоубийство сегодня днем.

— Да что вы — говорите, — охнул мистер Увер.

— Именно это, — ответил герцог. — И прошу вас подумать над моими словами.

— А… а мисс Добсон знает? — спросил сэр Джон.

— О да, — был ответ. — Собственно, это она убедила меня отложить смерть назавтра.

— Н-н-но, — сказал, запинаясь, лорд Сайес, — я видел, как она с вами прощалась на Иудастрит. И… и она… она вела себя так, будто ничего не произошло.

— Ничего и не произошло, — сказал герцог. — И она была очень рада, что я не успел ее покинуть. Но не столь жестока, чтобы запретить мне умереть завтра. Точный час, кажется, она не назначила. Я сделаю это после того, как закончатся гонки. Умереть раньше было бы неуважительно по отношению к состязанию… Вас удивляет мое намерение? Пусть мой пример послужит вам предостережением. Соберите всю силу воли и забудьте мисс Зулейку. Порвите билеты на концерт. Останьтесь здесь, сыграйте в карты. Ставьте по-крупному. А лучше возвращайтесь по колледжам и разнесите мою весть. Предостерегите весь Оксфорд от женщины, которая не может полюбить влюбленного. Пусть весь Оксфорд знает, что я, Дорсет, у кого столько причин любить жизнь — бесподобный я — умру от любви к этой женщине. И пусть никто не думает, что я делаю это не по своей воле. Я не агнец, ведомый на заклание. Я и жрец, и жертва. Я отдаю жизнь со священной радостью. Но довольно уже ветхозаветного холода! Он чужд моему душевному настрою. Самопожертвование — фу! Узрите во мне сластолюбца. Таков я и есть. Мое отвергнутое вожделение толкает меня в объятия Смерти. Та нежна и приветлива. Она знает, что я никогда не полюбил бы ее ради нее самой. У нее нет обо мне иллюзий. Она знает, что я иду к ней, ибо иначе мне не утолить моей страсти.

Последовало длительное молчание. По склоненным головам и искривленным ртам слушателей герцог понял, что слова его возымели действие. Первым силу этого действия раскрыл Марраби.

— Дорсет, — просипел он, — я тоже умру.

Герцог изумленно воздел руки.

— Присоединяюсь, — сказал мистер Увер.

— И я! — сказал лорд Сайес.

— И я! — сказал мистер Трент-Гэрби.

— И я! — Сам Маккверн.

Герцог обрел дар речи.

— Вы с ума сошли? — спросил он, схватившись за горло. — Вы все сошли с ума?

— Нет, герцог, — сказал мистер Увер. — А даже если так, не вам нас упрекать. Вы открыли нам путь. Мы — следуем за вами.

— Именно так, — флегматически заметил Сам Маккверн.

— Послушайте, глупцы! — вскричал герцог. Но тут через окно донесся звонкий удар каких-то часов. Герцог поворотился, вынул карманные часы — девять! концерт! обещал не опаздывать! Зулейка!