А Фелиси-то здесь! - Жорж Сименон

— Ай… — ворчит Мегрэ.

— Что?

— Ничего… Это омар… Я слушаю…

— Вот, собственно, все… Мы продолжаем их обрабатывать… Некоторые, по-видимому, многое знают…

— Когда я вернусь… Алло… Надо посмотреть в архивах… Было какое-то дело, уж не знаю какое, ограбление или что-то в этом роде, приблизительно с год и месяц тому назад… Узнать, у кого в это время, в районе площадм Пигаль, была любовница по имени Адель… Звонить можно в любой час ночи… Люка будет тут, близко от аппарата… Что там такое?

— Минутку… Это Рондонне позвонил по другому аппарату и говорит со мной… Передаю ему трубку…

— Алло, это вы, начальник?.. Не знаю, имеет ли это отношение… Я вдруг вспомнил, потому что время как раз совпадает… В апреле прошлого года… Как раз я этим и занимался… Улицу Бланш помните?.. Помните Педро, содержателя «Горного козла»?..

Так как омар шевелится, Мегрэ осторожно кладет его на пол и грозит ему пальцем:

— Тихо…

— А?

— Да это я омару… Педро… Напомни-ка мне…

— Кабачок вроде «Пеликана», но более злачное место, на улице Бланш… Длинный худой парень, вечно бледный, с единственной седой прядью в черных волосах…

— Припоминаю…

— Было три часа ночи… Он уже собирался запирать дверь… Вдруг подъехала машина, из нее выскочили пять человек; они ворвались в зал, оттолкнув метрдотеля, который уже закрывал ставни…

— Смутно вспоминаю…

— Они втолкнули Педро в каморку за баром… Несколько секунд спустя началась стрельба, зеркала разлетелись вдребезги, они запускали друг другу бутылки в головы, потом вдруг погас свет. Я как раз был в этом районе… Каким-то чудом мы прибыли вовремя и схватили четырех из этих типов, в том числе Руки Вверх, который спрятался на крыше… Педро был мертв, в него всадили четыре или пять пуль… Лишь одному из убийц удалось скрыться, и только через несколько дней мы узнали, что это был музыкант Альбер Бабо… Тот, кого прозвали Маленьким Человеком, потому что он и вправду был маленький и носил обувь на каблуках, чтобы казаться выше… Минутку… Комиссар Пиолэ мне что-то говорит… Нет… Он хочет вам что-то сказать… Передаю ему трубку…

— Алло, Мегрэ… Я тоже помню… Это дело у меня в кабинете… Хотите, я…

— Не стоит… Я теперь вспомнил. Музыканта задержали в Гавре… Через сколько дней?

— Приблизительно через неделю… Благодаря анонимному письму…

— Сколько ему дали?

— Ну, это надо посмотреть в архивах… Больше всех получил Руки Вверх, потому что в магазине его револьвера не хватало трех пуль… Двадцать лет, я хорошо помню… Остальным дали от одного года до пяти… Говорили, что Педро всегда держит дома большие деньги, но у него ничего не нашли… Вы думаете, мы теперь скоро найдем виновного?.. Скажите, а вы не заскочите сюда?..

Мегрэ колеблется; он натыкается ногой на омара.

— Сейчас не могу… Слушайте… Вот что нужно сделать… Люка всю ночь будет держать с вами связь…

Выходя из кабины, он сообщает кассирше:

— Я уже вас предупреждал, что вам не удастся хорошо поспать сегодня ночью… Теперь я думаю, что вам совсем не придется спать…

Он говорит несколько слов Люка, который угрюмо смотрит на омара.

— Хорошо, начальник… Понял, начальник… Такси не отпускать?

— Так будет надежнее.

И снова, глядя на великолепный закат, Мегрэ совершает тот путь, который он столько раз проделал в эти последние дни. Он с удовлетворением созерцает игрушечные домики Жанневиля, которые скоро уже не будут виднеться на его горизонте и станут только воспоминанием.

От земли поднимается аромат, трава блестит, начинают стрекотать цикады, и нет ничего более невинного и успокоительного, чем овощи в аккуратно разделанных огородах, где безмятежные рантье в соломенных шляпах расхаживают со своими лейками.

— Это я! — объявляет он, входя в коридор «Мыса Горн», наполненный запахом жареной кровяной колбасы.

И, держа омара за спиной, говорит:

— Скажите, Фелиси… Важный вопрос…

Она тут же занимает оборонительную позицию.

— Умеете ли вы, по крайней мере, делать майонез?

Она отвечает высокомерной улыбкой.

— Ну так сделайте сейчас же и поставьте варить вот этого господина…

Он доволен. Он потирает руки. Заметив, что дверь в столовую отворена, он входит туда и хмурится, видя, что стол накрыт скатертью в красную клетку, что на него поставлена хрустальная рюмка, лежат серебряные ножи и вилки, стоит красивая корзинка для хлеба, но только один прибор.

Он ничего не говорит. Он ждет. Он, конечно, подозревает, что этим омаром жена будет дразнить его до скончания века. Хотя мадам Мегрэ не ревнива, по крайней мере она так говорит.

— Боже мой, к чему я стала бы его ревновать? — охотно воскликнет она с немного натянутым смешком.

И все-таки, когда в семейном кругу или среди друзей зайдет речь о профессиональной деятельности Мегрэ, она охотно будет повторять:

— Не всегда уж это так ужасно, как воображают… Случается и так, что он ведет следствие, лакомясь омаром в обществе некой Фелиси, а потом проводит возле нее и ночь…

Бедная Фелиси! Видит бог, она совсем не думает о пустяках! Она ходит взад и вперед, а в ее упрямой нормандской голове под выступающим, как у козочки, лбом мечутся мысли, полные страха и отчаяния. Сумерки печалят ее, тревожат. Через открытое окно она следит глазами за Мегрэ, который расхаживает по саду.

Что это, он срезает цветы? И сам ставит их в вазу?

— Кстати, Фелиси, где обедал бедняга Лапи?

— На кухне. Почему? Да просто не стоило пачкать столовую для него одного.

— Черт подери!

И вот он переносит прибор, скатерть, накрывает на стол возле газовой плиты, в то время как она так нервничает, что боится испортить майонез.

— Если все пойдет как следует, если вы будете вести себя хорошо, я, может быть, сообщу вам завтра приятную новость…

— Какую новость?

— Да я же вам говорю, что сообщу ее только завтра утром!

Если бы даже он и хотел быть с ней помягче, у него это не получилось бы. Хоть и чувствует, что она расстроена, что ее нервы натянуты до предела, он не может удержаться от того, чтобы не дразнить ее, как будто испытывает потребность отомстить за что-то.

Может быть, он немного смущен тем, что находится здесь, вместо того, чтобы руководить операциями широкого масштаба, которые начинают разворачиваться вокруг площади Пигаль? Место генерала не в самой гуще схватки…

Пусть! Но он ведь так далеко, что приходится организовывать целую систему эстафет, мобилизовать кассиршу на почте и заставлять славного Люка ездить из Оржеваля в Жанневиль и из Жанневиля в Оржеваль, как простого деревенского почтальона.

Разве это необходимо?

Человек, который ищет клад, может догадаться о том, что мебель переставляли, он, возможно, вздумает вернуться, и, кто знает, удовольствуется ли он тем, чтобы оглушить Фелиси ударом кулака?

Все, разумеется, логично, однако же дело не в этом. На самом деле Мегрэ испытывает известное удовлетворение оттого, что пребывает здесь, в этой спокойной, почти нереальной обстановке игрушечной деревни, и в то же время думает о другом, гораздо более реальном и жестоком мире.

— Зачем вы принесли сюда ваш прибор?

— Потому что я хочу обедать вместе с вами. Я вам объявил об этом, когда просил вас пригласить меня… Это наш с вами первый и, вероятно, последний обед… Если только…

Он улыбается. Она допытывается:

— Если только?..

— Ничего… Завтра утром, детка, мы поговорим обо всем и, если у нас будет время, пересчитаем, сколько раз вы говорили мне неправду… Возьмите эту клешню… Нет, возьмите…

И пока они ели при свете лампы, он вдруг невольно подумал:

«А все-таки ведь Деревянную Ногу убили!»

Бедная Деревянная Нога! Любопытная у него судьба! Он так боялся всяких приключений, что отказался даже от самого обычного — от женитьбы. Что не помешало ему отправиться на край света и там потерять ногу!

Его стремление к покою привело его в этот Жанневиль, куда, казалось бы, нет доступа человеческим страстям, где дома похожи на игрушки, а деревья на деревца из раскрашенной фанеры, которые дети расставляют возле своей игрушечной овчарни.

Однако же приключение настигло его и здесь, оно угрожало ему, явившись из таких мест, где он никогда не бывал, с этой площади Пигаль, об ужасах которой он, вероятно, едва ли подозревал, из этого совершенно обособленного мира, из этих парижских джунглей, где у тигров напомаженные волосы, а в кармане револьверы.

Однажды утром, так похожим на другие, утром, словно написанным акварелью, он работал в саду с соломенной шляпой на голове. Он сажал невинные томаты, возможно, уже представляя себе их тяжелыми, сочными и красными, с тонкой кожей, лопающейся под солнцем, а несколько минут спустя уже лежал мертвый в своей спальне, приятно пахнущей воском и деревней.