Голубой пакет - Георгий Брянцев

— Самое главное — спокойствие, — предупредил начальник гестапо, отхлебывая кофе маленькими глотками. — Никаких препятствий ей не чинить. Предоставьте ей полную свободу. Пусть ходит по городу, устраивается.

Заместитель кивнул, а шеф его продолжал:

— Как только она пожалует, сейчас же позвоните мне. И вообще держите меня в курсе событий. Я почему-то уверен, что эта способная девка, как выражается в письме ее мнимый папаша, выведет нас на городское подполье.

Заместитель вздохнул и поставил на стул пустую чашку.

— Наша ошибка состоит в том, — медленно проговорил он, разминая сигарету, — что мы решили схватить «крота» и потеряли его. Мы лишили себя больших перспектив. Мы поторопились. Надо было выждать. Поверьте мне, что «крот» понадобился бы нам в связи с визитом новожиловской дочки.

— Пожалуй, да, — неохотно согласился начальник гестапо.

Ему не хотелось признаться в том, что захват «крота» — его собственная инициатива. Не кто иной, как он приказал при обнаружении радиста немедленно брать его. А заместитель придерживался иного мнения. Он считал, что главное заключается в том, чтобы засечь нелегальную радиостанцию, взять ее под наблюдение, а с арестом радиста временно воздержаться.

— Кому вы поручили наблюдение за ней? — спросил он после долгой паузы.

— Оберштурмфюреру Мрозеку.

Начальник гестапо поморщился. Он не особенно любил этого желторотого птенца, дамского сердцееда.

— Справится он?

— Я уверен.

— Хорошо, — согласился начальник. — Пришлите его ко мне. Я сам с ним побеседую.

Заместитель встал, поставил стул к стене и поклонился.

25

Небольшой мрачноватый зал кафе «Глобус» с низким, закопченным потолком и стенами, оклеенными обоями салатного цвета, заполнялся обычно с наступлением вечера.

Это было единственное место в городе, где гитлеровские офицеры имели возможность посидеть за стаканом вина и потанцевать.

Солдатам и местному населению входить в кафе запрещалось. Исключение делалось лишь для женщин. Они могли появляться в любое время, с кавалерами и без кавалеров, при условии мало-мальски приличного наряда. Но последнее принималось в расчет главным образом тогда, когда женщина появлялась одна, без офицера, что бывало событием довольно редким.

В городе все чаще и чаще останавливались на ночевку различные части, идущие к фронту. Офицеры, радуясь передышке, шли или в офицерский клуб или в кафе. Большинство предпочитало кафе: здесь было веселее.

Зал освещался большой люстрой, невесть откуда сюда попавшей. Она спускалась с потолка так низко, что человек среднего роста мог без труда достать до нее рукой.

Столы украшала самая разномастная посуда, начиная с бокалов чистейшего хрусталя, тарелок саксонского фарфора и кончая грубыми гранеными стаканами из обыкновенного мутного стекла. Скатерти пестрели красными и желтыми пятнами. В этот вечер кафе было переполнено. В половине десятого на подмостки, расположенные в углу, правее буфета, поднялись скрипач, аккордеонист, трубач, виолончелист и пианист. Вслед за ними под жидкие хлопки публики развязно выбежала певица, пользовавшаяся у офицеров местного гарнизона особой популярностью.

Это была размалеванная женщина неопределенного возраста, с выщипанными бровями и чудовищной прической, напоминавшей собой цветочную клумбу. Платье из плотной ткани канареечного цвета с голубыми разводами подчеркивало пышность форм этой особы. Она кокетливо раскланялась во все стороны и одарила кого-то воздушным поцелуем.

— Марго, привет! Повесели нас, старуха! — весело закричали офицеры.

Оркестр заиграл танго тридцатилетней давности, и Марго низким голосом, в нос, затянула:

Шуми-ит но-очной Ма-арсель…

Тотчас говор стих. Задвигались стулья, часть столов опустела, и на небольшом «пятачке» перед буфетом начались танцы.

Успевшие подвыпить кавалеры сталкивались с официантами, старавшимися пробраться сквозь плотный строй танцующих, наступали дамам на ноги, роняли пепел от своих сигарет на их плечи. Когда пение и музыка умолкли и танцующие хлынули на свои места, в зале появилась Юлия Васильевна.

Следуя советам полковника Бакланова, она еще днем предприняла разведку и выяснила, что Готовцев действительно работает шеф-поваром в кафе «Глобус», что он жив, здоров, невредим. Все это удалось ей узнать без труда от безногого инвалида, продававшего мороженое возле дверей кафе. Инвалид оказался покладистым и добродушным парнем. Он охотно вступил в беседу. Пока Юля уничтожала безвкусное мороженое, единственным достоинством которого было то, что его долго держали на льду, инвалид выложил ей все, что ему было известно о кафе «Глобус».

Туманова узнала, что кафе содержит немец Циглер, что официантами работают русские, помощником повара — не то немец, не то поляк, шеф-поваром — известный здесь кулинар Готовцев. На работу он приходит часов в пять дня, а уходит поздно, не раньше двух ночи. Готовцев (а это мороженщику известно точно) работает еще в другом месте, на вокзале, где он занят с семи утра до двух дня. Но вокзальный ресторан — это уже не то, что было до войны. В нем раздают обеды проезжающим солдатам.

Все эти полезные сведения помогли разведчице ориентироваться. Правда, ее смущало то обстоятельство, что явка назначалась между девятью и десятью часами вечера. Ведь Готовцев мог принять ее и в шесть и в семь часов. Но, очевидно, были какие-то причины, с которыми подпольщикам приходилось считаться.

У Тумановой вначале появилась мысль — вызвать Готовцева или передать ему записку, но это шло вразрез с условиями, которые сообщил Чернопятов. Нельзя нарушать их. Ведь не просто же так, с бухты-барахты, подпольщики назначили явку не днем, а вечером и не на квартире, а именно в кафе.

У Тумановой оставалось еще много времени, и она решила переждать в укромном уголке городского сада, на скамеечке за старой беседкой, среди кустов сирени.

Ровно в девять она появилась возле кафе. Прежде чем войти, она раза два прошлась мимо, охваченная сомнениями и нерешительностью, потом взяла себя в руки и переступила порог. Переступила, когда умолкла музыка, а войдя в зал, на какое-то мгновение растерялась.

Да и нетрудно было растеряться, попав с темной, тихой и безлюдной улицы в этот ярко освещенный, шумный зал.

Но девушка быстро овладела собой. Однажды ей довелось оказаться в обстановке гораздо более сложной: зимой сорок первого года под видом корреспондента одной из провинциальных немецких газет она попала на банкет старшего и высшего офицерского состава в Орле. Вот это было испытание! А сейчас что!… В ее сумке лежали надежные документы…

Неторопливой походкой, рассеянно глядя по сторонам и небрежно играя сумочкой, разведчица направилась между столиками к буфетной стойке, за которой, как она поняла со слов мороженщика, всегда находился хозяин кафе Циглер.

Он и сейчас стоял там. Навалившись животом на стойку, этот небольшой человечек, с черепом гладким и круглым, как бильярдный шар, краснощекий, с лихо подкрученными на кайзеровский манер усами, с нескрываемым любопытством смотрел на приближавшуюся молодую женщину.

Туманова подошла, поздоровалась на чистом немецком языке и, не ожидая ответа, спросила:

— Я могу видеть вашего шеф-повара?

Циглер оторвался от стойки и выпрямился.

На лице его можно было прочесть крайнее удивление. Он попытался уточнить:

— Господина Готовцева?

— Ну да!… Даниила Семеновича Готовцева, — подтвердила Юля, заметив, что офицеры, сидевшие близ стойки, обратили на нее внимание.

— А вы кто? — поинтересовался Циглер. — Что ему сказать?

— Скажите, что его просит сестра…

— О!… — воскликнул Циглер. — Сестра!

— А что? — любезно и не без кокетства улыбнулась Туманова.

— Ничего! Видит бог, ничего! Роскошная сестра! Господин Готовцев будет рад, и я лично разделяю его радость. Сию минуту! Сию минуту!… — он резко выбежал из-за стойки и, прищелкивая пальцами, скрылся за дверью, прикрытой тяжелой портьерой.

Туманова подумала, что удобнее всего было бы сейчас присесть, но поблизости свободного столика не оказалось. «Неудачное место, хуже и придумать трудно», — отметила она про себя, торопливо вынула из сумки веер и, развернув его, стала обмахиваться.

За ближайшим столиком шумела офицерская компания. Юля сразу разобрала, что говорят о ней.

Раздались возгласы:

— Катастрофически красива!

— Прямо до неприличия!

— Ослепнуть можно! В такой трущобе!…

— Я… я тут бываю ежедневно. И не видел. Поразительно!

У разведчицы дрожал каждый нерв. Но она спокойно стояла, опираясь на локоть, и внимательно разглядывала портрет Гитлера, заключенный в багетовую рамку.

Один из офицеров разлил вино по бокалам, поднялся и обратился к своим собутыльникам: