Инстербург, до востребования - Елена Георгиевская

— Это Валера, не обращай на него внимания.

— А на что обращать? У меня есть деньги на выпивку для тебя. Есть деньги даже на цветы. Но, damned me, где я возьму столько денег на ваше авангардистское кино, которое никому не нужно?

Ася взяла ультрарадикальный журнал с верхней полки. Невнятно-агрессивные коллажи с краткими телегами под ними — «долой политкорректность, менты, феминистки и негры — говно». Боже милостивый, со вздохом подумала она, раньше было модно говорить, что художник должен смотреть на вещи по-детски. Теперь он что, должен смотреть на вещи, как впервые нажравшийся водки подросток? И только дураку неясно, что ведёт этот липовый радикализм вполне себе обратно, к непробиваемому, на века, патриархату и ксенофобии.

А коллажи — на тройку с минусом, особенно цветовая гамма. Как говорил один старый суриковский препод, «яичница с луком»[5].

Да, зря она сюда пришла.

* * *

В Москву её вытащил старый собутыльник Саша Остропольский: мол, некий знакомый его знакомых по семейным обстоятельствам на пару месяцев уезжает в известное государство и не хочет, чтобы на его место в известную организацию взяли неуча, который превратит его рабочий компьютер в электронный сумасшедший дом, или карьериста, с которым он учился в одной академии, — подсидит же, сволочь. Вдобавок подвернулась переводческая халтура. Можно было и не уезжать ради этого в Москву, но болотистый городишко Twänksta давно уже стоял у Аси поперёк горла. Она сменила sim-карту и отдыхала от сообщений овцы.

Всё было бы хорошо, если бы не приходилось жить в квартире Остропольского, то есть, квартира была не Саши, а его любовника, с которым они постоянно ссорились. Мужчины-бисексуалы, которые не могут поделить баб, — изысканная и трогательная картина.

— Чего ты читаешь неизвестно что? — Остропольский возвращался за стол с двумя рюмками водки и неизвестным молодым человеком лет двадцати пяти, наверняка евреем. Как там говорил выдающийся патриотический автор Роман Иванов: «Эта странная угловатая красота, свойственная сефардским выродкам, чьи предки смешались с жадным и хищным племенем хазар, ни за грош продав свою библейскую простоту и бескорыстие». Одет он был в простой чёрный свитер, стопроцентно купленный на рынке, и потёртые джинсы, но у него были вьющиеся волосы, большие чёрные глаза и такие ресницы, что актриса, рекламирующая тушь «Max Factor», повесилась бы от зависти. Было ясно, что Остропольский имеет на него виды.

— Это Миша Руткевич, у него сейчас мать тоже в Кёниге живёт, — сказал Саша. — Если ты слышала «Дварим», это что-то вроде «Клезмастерс», но менее раскрученные, он сейчас их скрипача замещает. Кстати, не разъяснишь, что за дурь мне всё время приходит на телефон?

— А почему ты у меня спрашиваешь?

— Да звонит какая-то тёлка, спрашивает, где Ася Шлигер. Потом стала писать что-то вроде «скажи ей, что я люблю её, как Христос — свой жестоковыйный народ, хотя я не Христос, а наши народы — бесконечно чужие».

Ася уронила оранжевую книгу под щемящим сердце названием «Ляг под Иисуса и проповедуй ненависть».

— Саша, ты долбоёб. Зачем, зачем ты повесил в профайле свой сотовый?!

— Не понял.

— Есть одна барышня. Она отслеживает в журналах уроженцев нашего чудесного города, неважно, сидят они в этом болоте или всё же уехали, упоминания о твоей скромной знакомой. Похоже, её уволили с работы за паранойю, и теперь она живёт в сети.

— Какая у тебя интересная жизнь.

— На свою посмотри.

— Ага, сейчас всё брошу и буду смотреть на свою жизнь. Ты будешь водку? — обернулся он к Мише. Остальные уже ушли за другой стол, к автору песни про Деррида и Фассбиндера. Он постоянно здесь маячил.

— Я не пью водку. Я тебе сто раз говорил.

— Извини, забыл. А что пьёшь?

Ответа Ася не расслышала: интеллектуальный шансон резко сменился на индастриэл. Остропольский ушёл. Очередь у барной стойки была приличная, значит, он не скоро дождётся, значит, можно поговорить.

— Саша считает, что настоящие мужчины обязаны пить водку, — сказал Миша. — А когда я сказал ему, что водку не пью, он начал меня подозревать. Так до сих пор и подозревает.

— Его парень свалил на два дня к идише маме, вот он и отрывается, — мрачно сказала Ася. — В Кёниге он так не оторвётся, там гомофобы.

— Его парень — мой бывший однокурсник, бывший альфонс, он скоро его бросит. Променяет на какую-нибудь цилечку с хатой на Кутузовском проспекте и папашей в Сохнуте.

— Так что же вы не пользуетесь ситуацией? — зло спросила Ася. — Симпатичный мальчик, не манерный, аспирант МГУ. Тонкая ранимая натура, такие утомляют, это да. Но в целом…

— Вы ведь тоже, — с мягкой усмешкой проговорил Миша, — не пользуетесь ситуацией.

— Что?.. А, вы про эту дуру. Нет, это невозможно. Дурная наследственность и свастики кровавые в глазах. Мне больше нравится, когда в глазах мерцают чёрные звёзды Давида.

— Не надо так нагло льстить, — попросил Миша.

— Это не лесть. Я сейчас правдива, как советская пионерка. — К слову, пионеркой Ася была на редкость лживой, воровала в магазине кисточки для рисования, в школьном буфете — пирожные, а когда в школе повесили деревянный ящик, чтоб ученики бросали туда записки с пожеланиями типа: «Хочу, чтоб на Девятое Мая к нам пришел ветеран войны и труда дед Захар из сто второй квартиры», или: «Прошу возродить организацию тимуровской работы», или, на худой конец: «Сколько можно вызывать мою маму в школу?» — Ася опустила в щель бумажку с текстом: «Я учиться не хочу», — а летом, когда надо было вкалывать на пришкольном участке, написала: «Я отрабатывать не хочу», — а так как корреспонденция была анонимной, никто не понял, что за сволочь такое пишет, и Ася «искренне» поддакивала учительнице, возмущённой дерзостью ленивого подонка, а её подруги давились от хохота. Сейчас она просто наверстывала упущенное, когда говорила правду.

— Вы мне тоже нравитесь. Я сейчас вообще не хочу ничего пить. Достаточно просто смотреть на вас.

— Вам нравятся бисексуалки? Сейчас начнётся допрос: «Как вы к этому пришли?» Мужчины это обожают.

— Наверно, просто хотим знать, что на самом деле.

— А зачем вам то, что на самом деле? Будет удобнее домыслить самостоятельно: несчастное создание, разочаровавшееся в мужиках по причине сексуальной неудовлетворённости, которое обязательно снова повернётся к ним лицом, когда явится папик на белом автомобиле с белыми розами и навешает лапши на уши. Кстати, я эти веники терпеть не могу.

— А я наоборот люблю цветы. Можете думать про меня, что хотите.

— Знаете, кого вы мне напомнили? Мне когда-то давно нравилась одна девушка, натуралка, вы с ней похожи, как брат и сестра. У неё была ностальгия по пятидесятым, она слушала старый рок, джаз и читала битников. Она потом уехала к отцу в Варшаву. Вам бы она тоже, наверно, понравилась. Она дала мне почитать Керуака, и я спросила, не хочет ли она сама путешествовать автостопом, и она ответила: «Что ты, как можно, я боюсь. Вот если бы я была парнем…» Я потом часто её вспоминала. После того, как она уехала, я подумала: а почему бы и нет? Вряд ли на дороге сейчас так страшно, как передают в новостях по телевизору. Если я верю во всю эту чушь в новостях, я, значит, должна верить, что наш президент укрепляет экономику, чего и близко нет, и в то, что азартные игры — это не лохотрон, а честный способ заработка, а стирать бельё нужно только тем порошком, который каждый день показывают в рекламе. Она не знает, что я стала автостопщиком, я её с тех пор не видела. Наверно, лично ей я ничего не хотела доказать, но, может быть, она бы за меня порадовалась, если бы узнала. Не знаю, зачем я вам всё это говорю.

— Если бы не сказали, я бы не узнал, какая вы замечательная.

— Разве я замечательная?

— Не такая, как все эти бабы. «Неужели ты не можешь идти медленнее? Я на каблуках не успеваю! Я что — спортсменка, бегать за тобой?! Помоги мне перейти через улицу! А ещё мне нравится это кольцо в витрине. Ты что, намёков не понимаешь? Ты бы ещё с двумя копейками на улицу вышел! А вчера тебе ста рублей на гвоздики для Марь Петровны было не жалко, хотя пела она, как дверь несмазанная! Почему ты не понимаешь, что твой долг — полностью обеспечивать семью? И давай поедем на такси, ну, как я в переполненный автобус полезу в такой юбке?» Я почти уверен, что никогда бы не услышал этого от вас.

— Вот гады, — послышался голос Саши Остропольского. Он подошёл минуту назад и обнаружил, что его в прямом смысле слова в упор не видят.

— Не волнуйся, — сказал Миша. — К тебе мы не пойдём.

* * *

Несколько раз Мишу пытались увести к себе пить музыканты, потом его отозвал в сторону пейсатый юнец, смахивающий на ешиботника. Остропольский пояснил:

— Каббалисты, хасиды. С другими он редко общается. Это так, к слову, чтоб ты поняла, с кем связалась.