Свободная любовь. Очарование греха - Якоб Вассерман

— Вы все время шпионите за мной, ходите под окнами, приходите в дом за справками у прислуги.

Грауман уверял в своей невинности с пафосом, производившим впечатление иронии. Рената была вынуждена извиниться.

— Почему вы так недоверчивы? — продолжал Грау-ман таким тоном, как будто ее недоверие делало его несчастным. — У вас нет для этого никакого повода. В том, что я должен был встретить вас, была моя судьба, а в том, что вы пришли сегодня в лес, была ваша. И пусть наша встреча длится не более четверти часа — эти мгновения огненными чертами будут выжжены в моей памяти. Я ходил вокруг, ждал и был уверен, что сегодня это совершится.

Он замолчал и вытер лоб платком. Непреодолимая тревога, все возрастая, парализовала мысли Ренаты.

— Вы спросите: почему это должно было случиться? — снова начал Петер Грауман своим звучным, неумолимым голосом. — Потому что, с тех пор как я себя помню, я верил, что рано или поздно встречу вас, именно вас, на своем жизненном пути. Поверьте мне, говоря это, я не ослеплен чувством. И если бы вы захотели от меня убежать, то это было бы все равно, как если бы луна захотела убежать от земли, которая ее притягивает. Верьте мне!

Рената учащенно дышала и шла все быстрее; страх туманил ее голову, точно угар. Вскоре она дошла до опушки леса и остановилась, словно впереди была невидимая преграда, и осмотрела окрестности, освещенные лунным светом. Легкие облака внизу напоминали клубы пыли, поднятой толпой всадников, а те, что плыли высоко, были как будто из серебра; впереди виднелась вилла. Ренате стало стыдно своего страха, и она замедлила шаги. Теперь она смело взглянула на своего спутника. Его показная вычурная элегантность выглядела комично, и она насмешливо спросила:

— Разве вам не холодно в летнем пальто?

Петер Грауман замедлил шаги и проговорил задумчиво, как бы про себя:

— Неужели я горько ошибся? Простите, я воображал, что вы можете понять. То, что я сделал и о чем говорил, вероятно, кажется вам преступлением. Хорошо, пусть это будет преступление, тысяча первое. Тысяча остальных — в том же роде или еще хуже. Буржуазный мир непроницаем. Остается стать сторожем и бодрствовать перед запертыми воротами.

— Но чего же вы хотите от меня? — с тревогой воскликнула Рената.

— У меня есть маленькая записная книжка. Содержание ее я знаю наизусть, и потому мне не надо света, чтобы прочесть ее… Елизавета Кернер погибла, Маргарет Хольмсен погибла. Анна Малинг погибла. Эльвина Симон…

— Эльвина Симон? — прошептала Рената. — Что все это значит?

— Погибли от одной и той же болезни: от любви, растраченной в пустыне. Не от несчастной любви, нет; от нее в большинстве случаев выздоравливают. Как объяснить, чтобы вы поняли? Представьте себе, например, что какой-нибудь поэт, за неимением бумаги и чернил, записал свое лучшее произведение, в котором вылилась вся его сущность, все заветные мысли и чувства, записал его… на песке, а поднявшийся ветер безвозвратно развеял все написанное. Поймите: безвозвратно! Это даже хуже, чем доверить все свое состояние плохому кораблю. И все эти женщины немы; они гибнут молча и терпят, терпят… А когда заговоришь с ними в темноте, они убегают и призывают на помощь буржуазное приличие. Уметь выбирать — это главное в жизни.

Они стояли теперь на холме. Внизу была вилла Вандерера, и оттуда доносился хриплый голос Винивака. На озере пронзительно свистел пароход. Рената была бледна. Широкополая шляпа и козлиная бородка не казались уже ей смешными; в них было что-то зловещее.

— Я ничего не понимаю, — сказала она глухим голосом.

Грауман широко раздвинул рот и оскалил зубы, как фавн.

— Одно движение руки говорит мне больше, чем история жизни. В особенности по отношению к мужчинам у меня чутье сыщика.

Он почтительно поклонился и ушел. Из сада раздался тревожный голос Вандерера:

— Рената! Рената!

Рената, не отвечая, медленно двинулась вперед.

VIII

1

Когда Рената подошла к калитке, у которой ее ждал Вандерер, недавняя встреча в лесу показалась ей бредом. Она подала руку Вандереру, который безмолвно и вопросительно смотрел на нее, и быстро поцеловала его, как бы прося не расспрашивать. И действительно, этот мимолетный поцелуй заставил его позабыть обо всем. Рената же с отчаянием подумала: «Опять ложь… Уже во второй раз».

Она ни слова не сказала Анзельму о случившемся. Ей было страшно даже мысленно повторить слова незнакомца, лишь в качестве безмолвного протеста она поцеловала Анзельма, и этот поцелуй должен был означать: «Я сумела выбрать, Петер Грауман».

Когда они вошли в столовую, первым словом, которое произнес Анзельм, было то самое имя.

— Знаешь, что я слышал об этом Граумане? Ведь ты помнишь его, Рената? Это очень интересно! Говорят, что он анархист, по крайней мере во взглядах, и что его выслали и теперь он, как хищный зверь настороже, торчит на швейцарской границе.

— Откуда ты это знаешь? — еле слышно спросила Рената и подошла к камину погреться.

— Так… случайно… услышал. Как можешь ты так подолгу гулять, Рената! Ты совсем посинела от холода. Ах, моя единственная, ну зачем только ты мерзла в этом лесу!

Он склонился к ней и стал страстно целовать ее руки.

— Ты привез мне газеты, Анзельм?

Он с комическим отчаянием всплеснул руками.

— Совершенно забыл!

— Где же ты был так долго?

— В клубе.

— Разве в Констанце есть клуб? Что ты там делал?

— Играл, Рената.

Он стоял у окна, отвернувшись от нее.

Рената закрыла глаза и представила себе его сидящим за карточным столом.

«Это доставляет тебе удовольствие, Анзельм? — хотела она спросить, но слова эти прозвучали только у нее в голове. — Или дело не только в картах?»

За ужином Анзельм рассказывал ей о городе.

— Ты еще не осмотрела хорошенько этот город, Рената. Нам с тобой следует обойти все его уголки и осмотреть все старинные дома, например дом, где был заключен Гусс. Ведь это свого рода исторические книги.

— Терпеть не могу исторические книги.

В эту минуту в передней послышались голоса, становившиеся все громче. Один голос был Винивака, другой чужой. Рената вздрогнула и вскочила. К столовой приближались быстрые шаги, и Ангелус начал яростно лаять. Дверь отворилась, и на пороге появился человек, которого Вандерер не знал. Он был строен и изящен; белокурая борода обрамляла тонко очерченное лицо, на которое годы не наложили заметных следов. Он остановился и пристально смотрел на Ренату.

Рената, бледная как полотно, стояла в оцепенении.