В оковах страсти - Дагмар Тродлер

Ганс поднял голову, растерянно глядя то на меня, то на фигурку, будто не мог поверить в то, что я посмела схватить ее, — ожидая увидеть, как меня разразит гром, и несколько поспешно протянул за ней руку и, едва не потеряв равновесие, схватился за мое кресло, чтобы не упасть. Я чуть отклонилась в сторону.

— Скажи сначала, что это.

— Один, — тихо донеслось в ответ.

— Один это что?

— Это бог, которому я молюсь.

Я держала предмет над пламенем свечи. Он дерзко ухмылялся, уставившись на меня единственным глазом. Итак, его бога звали Один, и этот бог строил рожи.

— И это бог? — недоверчиво рассматривая фигурку, спросила я. — Это… это отвратительно, ни с чем не соизмеримо.

— Отдайте, пожалуйста, его мне.

Удивленная тем, как звучит его голос, я взглянула на него. Мое замечание насчет божества, казалось, ничем не задело его.

— Ну а овощи? Почему они забрасывали тебя овощами? Зачем?

Ганс взглянул на меня с вызовом.

— У меня не было ничего другого, что я мог бы ему дать. И я просил о придании мне силы и терпения, чтобы я смог перенести все, что уготовано мне судьбой. — С этими словами он поднялся с колен и посмотрел мне прямо в лицо. — Вы забрали у меня все, госпожа. Оставьте хотя бы молитву.

В отблеске свечей гнев исчез из его глаз, сменившись печалью и тоскою. Неожиданно мне стало стыдно, и я вновь посмотрела на деревянную фигурку, чтобы не встречаться с ним взглядом. Я вспомнила патера Арнольда. Кто знает, что еще может выкинуть этот варвар вдали от своего мира — языческий бог в нашем мирном замке! За несколько недель патер буквально прожужжал моему отцу уши о том, что язычника следует окрестить, чтобы не навлечь на всех нас порчу.

Нет, Господь Бог не сможет назвать хорошим делом то, что мы держим у себя неверующего, он покарает нас… Лучше я брошу фигурку в огонь, у меня было такое ощущение, словно она жгла мне пальцы! Мне следует исповедаться патеру: я запятнала себя тем, что прикасалась к языческому демону. И все же мне было жаль чужеземца. Он опять опустил голову и переминался с ноги на ногу. Рубаха клочьями свисала с плеч, обнажая выжженную славу герба Зассенберга — орла.

— Вы забрали у меня все, — снова сказал он.

— Кто ты? — тихо спросила я и наклонилась вперед, чтобы заглянуть ему в лицо.

Он поднял голову. Долго и загадочно вглядывался в меня, потом покачал головой. И я уже знала, что он всегда будет молчать. Я откинулась на спинку кресла и вновь стала рассматривать резную фигурку. Чем дольше я держала ее в руке, тем меньше она пугала меня.

— Ты сам это сделал? Ты умеешь вырезать из дерева красивые вещи?

Ганс кивнул, не проронив ни слова.

— Не смог бы ты что-нибудь смастерить для моей младшей сестры? Что-нибудь симпатичное?

— Все, что вы пожелаете. Только верните мне его.

Его глаза смотрели прямо в мою душу. Недолго думая, я вложила божество в его протянутую руку

— Я забуду об этой драке. Но подобное не должно повториться, ты слышишь? Люди боятся варваров.

Он отвернулся от меня.

— А вы? Вы боитесь варваров? — спросил он спокойно.

Я взглянула на него и поспешно закачала головой.

— Теперь исчезни, уходи!

Когда он удалился, я еще долго сидела и все думала, думала в насквозь продуваемом зале. О фигурке божества по имени Один, его отвратительном одноглазом лице. И о печальных глазах чужеземца, который только что дрался голыми кулаками, бессознательно, в кровь. Да, я боялась варваров.

Через несколько дней вернулся со своей свитой отец. Лицо его сияло. Граф фон Юлих положительно воспринял его сватовство. Свадьбу с прекрасной Аделаидой, о которой мечтали все мужчины, назначили на начало лета. Я тоже была рада тому, что с приездом отца закончатся безобразия последних дней… Господин Герхард клятвенно пообещал ничего не говорить отцу о драке, чтобы не портить ему настроения.

— Наверное, вы знаете, что делаете, фройляйн, — с сомнением в голосе сказал он напоследок.

Он и понятия не имел, какой неуверенной я бываю. Но пока я совсем не хотела тратить свое внимание на овладение наукой управления челядью.

В тот же вечер мы все собрались в зале на вечернюю трапезу и слушали вдохновенный рассказ хозяина замка. Крепость Юлиха, ее толстые стены, предназначенные для отражений нападений врага, отряды вооруженных людей, которые она в себя вмещала, скакуны, которыми граф Юлих восхищался в конюшнях…

— Ну а что сама Аделаида? — спросил излишне любопытный голос.

Все засмеялись. Отец задрал нос и вскинул брови.

— Аделаида — самое прекрасное, что ты когда-либо видел в своей жизни. Она изящна, как ангел, перед ее красотой ты упал бы на колени и…

— Ну-ну, — предостерег аббат, конечно, сопровождавший отца в столь важном деле. — Мой дорогой друг, не искушай Господа, когда хочешь описать красоту женщины, — она грешна изначально.

Кое-кто сдержанно захихикал.

— Грешна или нет, — горячо возразил отец, — не знаю. Я не допускаю обсуждения качеств красивой женщины с точки зрения богословия, она будет хозяйкой Зассенберга, и вы все увидите сами.

Торжествуя, он откинулся на спинку стула и разом опустошил кубок с вином.

Такому скудному сообщению никто, естественно, особенно не обрадовался.

— О, расскажите еще хоть немного о новой госпоже, чтобы мы могли лучше представить ее себе, — попросил один из тех, кого не взяли в поездку.

Дядя Рихард не заставил себя упрашивать дважды. Его собственные смотрины невест до сих пор проходили безрезультатно, будто сама природа поставила на нем черную метку: статный мужчина с прекрасными локонами был настолько косоглазым, что себя осенил бы крестом даже неверующий, если бы его увидел. Красивые женщины были слабостью дяди. Его приятный голос всегда привлекал слушательниц нормандских героических рассказов, и танцевал он настолько хорошо, что какая-нибудь девушка мечтательно смотрела ему вслед — до тех самых пор, пока не встречалась с ним взглядом.

Восхищаясь или восторгаясь, он косил глазами еще больше.

— Она появилась в зале, и словно юное солнце взошло над нами! О небо! Отливающие золотом прекрасные, как шелк, волосы спадали па ее нежные плечи, а глаза были голубыми, как небо. Голос можно сравнить с соловьиным пением, а ее ноги…

Я встала и незаметно покинула зал. И возле двери я слышала восторженные охи и ахи людей из свиты. Отец, как новоиспеченный жених, приказал праздновать свою помолвку дальше. Почему-то меня никогда не оставляло ощущение того, что они нас, женщин, ставят на одну ступень с боевыми лошадьми и породистыми собаками…