Главная роль 3 - Павел Смолин

Наполеоне. Долгие войны ведут к разрухе.

— Тысячи лет назад на месте Китая было пестрое лоскутное одеяло мелких государств. Они все время воевали между собой, и уже тогда всем было очевидно, что долгая война истощает казну, разлагает моральный дух войска, дает простор для деятельности внутренним врагам законной власти и способна сподвигнуть население на бунты. Да, мама, я вижу на вашем лице это дивное выражение, с которым представитель так называемой «белой расы» хочет попросить не сравнивать цивилизованную Европу с косоглазыми варварами, но я хочу тебя заверить: законы, которым подчиняются политико-исторические процессы, сформировались не вчера и не в Европе. Они столь же древни, как само человечество, и им совершенно неважно, в каком месте и времени идет война — они просто работают, вроде как гравитация, — для наглядности я смахнул со стола перо.

Проследив его падение взглядом, Мария Федоровна попыталась парировать:

— Сейчас есть пушки, винтовки и броненосцы.

— И есть железная дорога! — обрадовался я. — Есть большое население и есть, например, такие люди как господин Крупп — «пушечный король». Свои Круппы есть везде, и они очень довольны тем, как много денег в них бросают власти в надежде укрепить армию. Безусловно, в выкладках социалистов, которые обвиняют власти в обслуживании интересов крупных капиталистов, имеется критический изъян — любое крупное предприятие рано или поздно попадает в сферу государственного внимания, банально потому, что на нем трудятся сотни тысяч людей, которые в случае банкротства окажутся на улицах и закономерно превратятся в бунтовщиков, поэтому давать «затонуть» крупным предприятиям государству нельзя — приходится давать субсидии, выкупать долги и так далее. Но верно и обратное — например, в вашей любимой Франции лоббисты от военно-промышленного комплекса открыто выбивают себе преференции. Так же будет и в других заигравшихся в конституции и парламенты странах. Большая масса интересантов в большой войне неизбежно к этой самой войне приведет. Но они и сами не подозревают, насколько чудовищной будет эта война.

— А ты — подозреваешь? — с почти незаметной усмешкой спросила мама.

— А я — знаю, — не смутился я. — Вернемся к железным дорогам. О, это великая для любой страны вещь! Торговля двигала этот мир вперед еще тогда, когда в европейских лесах бегали обмазанные медвежьим дерьмом варвары…

— Георгий! — поморщилась Императрица.

— Так они же мазались, — развел я руками. — Объективный исторический факт — медвежьи отходы отпугивали хищников, некоторым образом согревали — это ж корка, ее холодный ветер не продувает — и внушали страх другим варварам: если воняет медведем, значит силен как медведь!

В глазах Марии Федоровны мелькнула смешинка — хороший знак — и она от греха подальше перевела тему:

— Железные дороги.

— Позволят перебрасывать на фронт миллионы солдат, снабжать их припасами — снарядами и провиантом.

— Миллионы? — фыркнула Императрица.

— Да, мама, миллионы, — развел я руками. — И эти миллионы будут перемалывать друг дружку годами. Смотри, — я взял со стола листочек, поднял с пола перо. — Вот это — условная линия фронта, — начертил. — Это — линии обороны, — начертил. — По обе стороны фронта солдаты окопались, соорудив ростовые окопы, связанные между собою коридорами, подземными ходами, а сверху это все прикрыто толстенными бревнами да залито бетоном. Перед окопами натянуты ряды колючей проволоки. В ней есть проходы, которые ведут, например, вот так, вглубь первой линии обороны, — начертил. — Эти проходы прикрыты огневыми точками с пулеметами… — опомнившись, поднял на Императрицу глаза. — Очень прошу тебя не говорить о пулеметах вообще ни с кем — их считают бесполезной тратой патронов, и нам важно сохранить у наших зарубежных партнеров такое понимание.

— Я несколько далека от всех этих железяк, — легкомысленно призналась Мария Федоровна. — Если ты так хочешь — я охотно забуду о пулеметах.

Что ж, она же девочка из XIX века, нафиг ей солдатики?

— Спасибо, — поблагодарил я. — С тем, как будет выглядеть линия фронта и укрепления в грядущей войне, мы определились…

— Ты определился, — заметила мама.

— К счастью, я — цесаревич, а потому определилась вся наша Империя, — улыбнулся я. — Теперь разберем милый сердцу каждого генерала момент атаки. По первой и — частично — второй линии обороны начинает работать артиллерия. Работать долго — мы ведь помним о том, что линия обороны представляет собой без пяти минут крепость, и даже Крупповским снарядам три наката бревен разрушить сразу не по силам. Сутки, двое, трое — на щадящей стволы орудий скорострельности, но это — тысячи снарядов. Представь, каково сидеть в землянке, когда час за часом, не замолкая ни на миг, вокруг все трясется, грохочет, взрывается, а удачное попадание может оборвать твою жизнь в любой момент?

— Отвага русского солдата известна всему миру, — заявила Мария Федоровна, не желая тратить эмпатию.

— Поэтому он дождется, пока артподготовка закончится, — кивнул я. — И враг поведёт войска через превращенную в музей ям и котлованов «ничейную» землю — на дымящуюся, перепаханную, смазанную кусками плоти и крови, первую линию обороны.

Императрица от натурализма поморщилась, но перебивать не стала.

— Под огнем переживших многодневный обстрел, а потому — очень злых выживших защитников первой линии и расположенной на- и за второй линией обороны пушек. Потеряв еще в пути трети так две — и это еще хороший результат — солдат, атакующие уткнутся в частично уничтоженные, но частично и сохранившиеся заграждения из колючей проволоки. Накал страстей в этот момент очень велик: над головою свистят снаряды и пули, время от времени засыпая атакующих перемешанной с кровью землей, на глазах погибают товарищи ну и так далее. Больше всего на свете атакующему хочется от всего этого спрятаться. Назад бежать долго и опасно — условный фельдфебель же объяснял, что при беге вперед, на вражеские позиции, шансов выжить больше, а сержанты расстреливают паникеров на месте. Поэтому, уперевшись в колючую проволоку, нападающие попробуют ее оббежать по заранее подготовленным для них защитниками проходам — там, где их уже ждут пулеметы. Что будет, если за минуту выпустить шестьсот пуль хотя бы вон в тот