Эмигранты. Поэзия русского зарубежья - Георгий Адамович

Стихи о Харбине

1

Под асфальт, сухой и гладкий,Наледь наших лет, —Изыскательной палаткиКанул давний след…

Флаг Российский. Коновязи.Говор казаков.Нет с былым и робкой связи —Русский рок таков.

Инженер. Расстегнут ворот.Фляга. Карабин.— Здесь построим русский город.Назовем — Харбин.

Без тропы и без дорогиШел, работе рад.Ковылял за ним трехногийНивелир-снаряд.

Перед днем Российской встряски,Через двести лет,Не Петровской ли закваскиЗапоздалый след?

Не державное ли словоСквозь века: приказ.Новый город зачат снова,Но в последний раз.

2

Как чума, тревога бродит, —Гул лихих годин…Рок черту свою проводитБлиз тебя, Харбин.

Взрывы дальние, глухие,Алый взлет огня, —Вот и нет тебя, Россия,Государыня!

Мало воздуха и света,Думаем, молчим.На осколке мы планетыВ будущее мчим!

Скоро ль кануть иль не скоро,Сумрак наш рассей…Про запас Ты, видно, городВыстроила сей.

Сколько ждать десятилетий,Что кому беречь?Позабудут скоро детиОтческую речь.

3

Милый город, строг и строен,Будет день такой,Что не вспомнят, что построенРусской ты рукой.

Пусть удел подобный горек, —Не опустим глаз:Вспомяни, старик-историк,Вспомяни о нас.

Ты забытое отыщешь,Впишешь в скорбный лист,Да на русское кладбищеЗабежит турист.

Он возьмет с собой словарикНадписи читать…Так погаснет наш фонарик,У томясь мерцать!

«Ночью думал о том, об этом…»

1

Ночью думал о том, об этом,По бумаге пером шурша,И каким-то болотным светомТускло вспыхивала душа.

От табачного дыма горекВкус во рту. И душа мертва.За окном же весенний дворикИ над двориком — синева.

Зыбь на лужах подобна крупамБриллиантовым — глаз рябит.И задорно над сердцем глупымИздеваются воробьи.

2

Печью истопленной воздух согрет.Пепел бесчисленных сигарет.Лампа настольная. Свет ее рыжРукопись чья-то с пометкой: «Париж».

Лечь бы! Чтоб рядом, кругло, горячо,Женское белое грело плечо,Чтобы отрада живого теплаВ эти ладони остывшие шла.

Связанный с тысячью дальних сердец,Да почему ж я один, наконец?Участь избранника? Участь глупца?..Утро в окне, как лицо мертвеца.

Ночью

Я сегодня молодость оплакал,Спутнику ночному говоря:«Если и становится на якорьЮность, так непрочны якоря.

У нее: не брать с собой посудуИ детей, завернутых в ватин…Молодость уходит отовсюду,Ничего с собой не захватив.

Верности насиженному месту,Жалости к нажитому добру —Нет у юных. Глупую невестуПозабудут и слезу утрут

По утру. И выглянут в окошко.Станция. Решительный гудок.Хобот водокачки. Будка. Кошка.И сигнал прощания — платок.

Не тебе! Тебя никто не кличет.Слез тебе вослед еще не льют:Молодость уходит за добычей,Покидая родину свою!..»

Спутник слушал, возражать готовый.Рассветало. Колокол заныл.И китайский ветер непутевыйПо пустому городу бродил.

Высокому окну

Этой ночью, ветреной и влажной,     Грозен, как Олимп,Улыбнулся дом многоэтажный     Мне окном твоим.

Золотистый четырехугольник     В переплете рам,—Сколько мыслей вызвал ты невольных,     Сколько тронул ран!

И, прошедший годы отрицанья,     Все узлы рубя,—Погашу ли робкое сиянье,     Зачеркну ль тебя?

О стихи, привычное витийство,     Скользкая стезя,Если рифма мне самоубийство,     Отойти нельзя!

Ибо если клятвенность нарушу     Этому окну, —Зачеркну любовь мою и душу     Тоже зачеркну.

И всегда надменный и отважный,     Робок я и хромПеред домом тем многоэтажным,     Пред твоим окном.

Орбита

Ты, молчаливый, изведал много,Ты, недоверчивый, был умен,С лучшими мира ты видел Бога,С самыми страшными был клеймен.

Знающий, — самое лучшее смерть лишь,Что ж не прикажешь себе: — Ложись!Окнам безлюдным позорно вертишьЗлую шарманку, чье имя — жизнь.

Пыльны цветы на кустах акаций.Смят одуванчик под теркой ног…Твой дьяволенок посажен на цепь, —Вырасти в дьявола он не смог.

Что же, убей его, выйдя к Богу,Выбери схиму из чугуна,Мерно проламывая дорогу,Как спотыкающаяся луна.

Будешь светить ты неярким светом,Где-то воруя голубизну,И завершишь небольшим поэтомЗакономерную кривизну.

Родина

От ветра в ивах было шатко.Река свивалась в два узла.И к ней мужицкая лошадкаВозок забрызганный везла.

А за рекой, за ней, в покосах,Где степь дымила свой пустырь,Вставал в лучах еще раскосыхЗарозовевший монастырь.

И ныло отдаленным гуломПочти у самого чела,Как бы над кучером сутулымВилась усталая пчела.

И это утро, обрастаяТоской, острей которой нет, —Я снова вижу из КитаяПочти через двенадцать лет.

1932

Разведчики

Всеволоду Иванову

На чердаке, где перья и помет,Где в щели блики щурились и гасли,Поставили треногий пулеметВ царапинах и синеватом масле.

Через окно, куда дымился шлях,Проверили по всаднику наводкуИ стали пить из голубых баклагСогретую и взболтанную водку.

Потом… Икающе захлебывалась речьУродца на треноге в слуховуше…Уже никто не мог себя сберечь,И лишь во рту все становилось суше…

И рухнули, обрушившись в огонь,Который вдруг развеял ветер рыжий.Как голубь, взвил оторванный погонИ обогнал, крутясь, обломки крыши.

…Но двигались лесами корпусаВдоль пепелищ, по выжженному следу,И облака раздули паруса,Неся вперед тяжелую победу.

1928

Воля

Загибает гребень у волны,Обнажает винт до половины,И свистящей скорости полныВетра загремевшего лавины.

Но котлы, накаливая бег,Ускоряют мерный натиск поршней,И моряк, спокойный человек,Зорко щурится из-под пригоршни.

Если ветер лодку оторвал,Если вал обрушился и вздыбил, —Опускает руку на штурвалВоля, рассекающая гибель.

Николай Авдеевич Оцуп