Белый кот - Светлана Полякова

— Совсем кошмар, — пробормотала она сквозь смех. — Я с какой-то там блудницей нагой… Чушь, право, лезет в голову…»

Она вылила остатки кофе в раковину и включила телевизор. Кот, сытый и довольный жизнью, устроился у нее в ногах. По телевизору некая дама громко и радостно советовала всем смотреть на жизнь позитивно. Женя так устала за сегодняшний день — от работы, от раздумий, от самой себя! Ее эти настойчивые советы отчего-то ужасно раздражали, и позитива искать совсем не хотелось. В конце концов, подумала она, щелкая пультом, отправившим «позитивную» даму в темноту небытия, как было сказано в одном хорошем фильме — одни лишь радости вкушать недостойно…

Она закуталась в плед, и очень скоро сон победил ее окончательно, прогоняя все сегодняшние неприятности, успокаивая и баюкая ее.

Она не знала, сколько времени спала. Когда она открыла глаза, ей показалось, что прошла целая ночь. Комнату по-прежнему мягко освещал торшер, кот мирно дрых в ногах, и Женя посмотрела на часы, уже боясь проспать. «Надо же, — удивилась она, — как быстро ко всему привыкаешь…»

Она удивилась, узнав, что проспала всего один час. Встала, осторожно, чтобы не разбудить кота, прошла на кухню.

Раньше, когда-то, в «допанкратовский» период, Женя очень любила оставаться ночью одна. Почему-то днем все мысли были суетливыми, торопливыми и мелкими, точно дневной свет торопил их, мешая стать важными и значимыми. А ночью — наоборот. Мысли текли плавно, медленно, развивались, и Жене очень нравилось сидеть на кухне, пить чай и просто думать. Не важно, о чем. О книге, прочитанной накануне, или о фильме. Или о смысле жизни… Правда, она уже забыла, когда она так думала. Вместе с появлением Панкратова появился смысл, или она это придумала сама? Так было удобнее…

Не важно, отмахнулась Женя. Теперь все вернулось…

И снова ей вспомнился этот ворчун, такой странный, загадочный, немного забавный… Женя удивилась, обнаружив, что улыбается от этих воспоминаний.

— Надо же, — проговорила она. — Наверное, у меня и в самом деле снова появился интерес к жизни, раз мне так нравится думать о случайном прохожем, с которым мы скорее всего никогда больше не увидимся…

Спать ей совсем не хотелось. Она напомнила себе, что утром ей надо идти на работу и если не выспится, весь день будет сонной мухой.

На ночь она взяла томик стихов когда-то любимой Цветаевой. Открыв, тут же раскаялась в выборе. «Как живется вам с другою, проще ведь?»

Она закрыла книгу. От этих строчек веяло тоской, от которой Женя так хотела убежать. Чтобы заснуть, она принялась думать о своем случайном спутнике, придумывая ему биографию, характер, привычки, и так увлеклась, что не заметила даже, как пробежал еще час. За этот час персонаж обзавелся именем — почему-то она назвала его Андреем Петровичем, по утрам он любил пить зеленый чай из китайской чашки, закусывая поджаренными тостами с малиновым вареньем, работал он в риэлтерской фирме — бог знает почему Женя его туда засунула, но так ей захотелось. Жил Андрей Петрович с пухленькой женой Катей и дочкой Ириной. В большой трехкомнатной квартире, с окнами в парк. Он аккуратно складывал свои вещи, когда ложился спать, и три раза в день чистил зубы. Уши он тоже чистил — косметическими палочками. В эти моменты он любил напевать себе под нос «Полет валькирий» Вагнера. Катя в это время возилась на кухне и все время что-то мыла, убирала и чистила, потому как была ужасная чистюля и в прежние времена работала медсестрой в зубоврачебном кабинете. Женя невольно рассмеялась, представив себе на мгновение, что его и в самом деле так зовут и носки он стирает именно так — сам, развешивая их на ночь на батарее, чтобы к утру они высохли. Она придумала о нем так много мелких и тщательных подробностей, что с удивлением обнаружила, что знает теперь про его маленькие тайны куда больше, чем про Панкратова. Правда, это все-таки выдуманные тайны, напомнила она себе. Значит, это…

Она не успела додумать, что это значит. Заснула, на прощание сказав себе, что если у нее ничего не получится на секретарском поприще, надо будет попробовать себя в качестве писательницы.

* * *

— Привет, мы будем счастливы теперь и навсегда…

Он и сам не знал, почему эти слова из грустной песенки, услышанной накануне, вдруг сорвались с его губ и стали живыми. Как предсказание, усмехнулся он.

Впрочем, теперь он не верил в предсказания.

Если жизнь сломалась и теперь все иначе, не так, как было, надо уметь это принять. От Бога принимается все. Даже несчастье…

Он снова поймал себя на том, что стоит и смотрит на эту фотографию.

Стоит и смотрит, хотя давно запретил себе это делать.

Все, что он знал раньше, теперь значения не имело.

Он стал другим. Больным. Старым. Злым. Даже Тобиас не выдержал. Смылся. Кому может понравиться в самом деле человек с таким лицом? Как у Пьеро… Опущенные вниз складки губ, точно он только и способен, что оплакивать. А что ему остается?

Он ничего другого не может сделать.

Пьяный водитель, сделавший его жизнь кошмаром, все равно откупился. Богатый идиот с бабьим лицом.

Он никогда не сможет забыть их, обоих, они снятся ему ночами, снятся, ухмыляясь, каждую ночь. И не важно, чем они заняты. Однажды они приснились ему совершенно голыми — с мерзкими складками жира на спине, и они брили друг другу ноги под рекламу этого мерзкого «Тинькофф», а потом тот, что моложе, повернулся к нему и сказал: «Ты думаешь, это ты не такой, как все? Это мы не такие, как все… А ты просто долбаная серость. Вот если бы ты был таким, как мы, на тебя смотрели бы с интересом».

Он не хотел, чтобы на него смотрели с интересом. Он вообще не желал, чтобы на него смотрели. Мир стал омерзительным, липким, как пот после свального греха. Свобода, про которую он орал всю свою молодость, превратилась в фарс. Как сказал Ницше, в местах общественного скопления всегда дурно пахнет. Свобода стала местом общего скопления. О-скопления, черт вас всех побери…

Мыслей, чувств и душ.

«Знаете, — усмехнулся он, — теперь ведь свобода, мать вашу… Демос бушует. Кто вообще сказал, что это хорошо — когда демос развлекается, навязывая всем свою убогую мораль? С интеллектом-то и нравственностью у демоса никогда хорошо не было…»

Он закрыл глаза, пытаясь спрятаться от самого себя, погрузился в молитву. Но снова и снова видел Таню. И маленькую Лизу… Последний Танин взмах руки. Она села за руль, усадив Лизу рядом. Они должны были приехать через два часа. И — не приехали уже никогда…

В другой машине тоже находились двое. Двое мужчин. Некий владелец «заводов и пароходов» со своим бойфрендом… Наверное, для демоса и это нормально. Все нормально. И еще есть политкорректность. Это когда тебе хамят в лицо, а ты должен интеллигентно улыбаться и говорить: «Да что вы, все хорошо… Я уважаю чужие личности. Хотите трахать друг друга — это ваше право. Хотите меня убить — тоже ваше право. Я допускаю, что меня уважать не обязательно. Я слишком стандартен, сир и убог в своем нежелании уподобиться вам в широте взглядов».