Свидание в неоновых сумерках - Светлана Демидова

Возможно, Жертва, с урчанием бродящая вокруг Марковой шеи, как кот ученый на дубе том, и смогла бы помирить разбушевавшихся супругов, если бы не раздался звонок. Не успела Татьяна открыть замок, как тяжелая дверь с силой распахнулась, припечатав Марка с кошкой к стене. С порога в коридор уверенно шагнул мужчина очень выдающейся еврейской внешности с огромным букетом белых хризантем в одной руке, бутылкой шампанского – в другой и громовым голосом провозгласил:

– А вот и я!

Поскольку Татьяна не выразила никакой радости при его появлении, он вынужден был спросить:

– Симона Иосифовна Пукерман здесь живет?

– Юлик! – охнула Сима и, привалившись к вешалке, попыталась затеряться в висевшей там одежде.

– Точно! – мужчина обрадовался, что его хоть кто-то признал и добавил: – Юлиан Фенстер – собственной персоной! Ты же меня приглашала! Я вот шел… нечаянно… мимо… Дай, думаю, зайду! И зашел! Принимай гостя! Что мы все в прихожей да в прихожей, как неродные, честное слово!

Сима, показавшись из-за Татьяниной куртки, с ужасом взирала на шумного Юлиана, как на когтистого Фредди Крюгера, завалившегося к ним с шампанским и хризантемами прямехонько со своей печально известной улицы Вязов. А Фенстер, ничуть не смущаясь присутствием Татьяны, а даже обрадовавшись, временно сунул ей в руки букет с бутылкой и начал снимать куртку. В это время с оглушительным хлопком закрылась входная дверь, и обернувшемуся на неприятный звук Юлиану предстал Марк Рудельсон, уже с двумя упавшими на глаза декадентскими прядями и Жертвой, красиво уложенной вокруг шеи.

– О! Марк! – ничуть не огорчился Фенстер. – Ты, значит, тоже пришел?

– Представь себе! – процедил Рудельсон. – По-моему, я имею право находиться рядом с собственной женой!

Задремавшая уже было Жертва слегка приоткрыла один желтый глаз и лениво состроила на морде выражение, типа «уж мне ли этого не знать!». Марк сдул в сторону кошачью шерсть, закрывавшую ему рот, и спросил с необыкновенно ядовитой интонацией:

– А с каких это пор Симона Иосифовна проживает у нас под девичьей фамилией? И вообще, что все это значит?

– Так вы же вроде развелись! – напомнил ему Фенстер и на всякий случай забрал у Татьяны хризантемы и шампанское.

– Это кто же тебе сказал?! – Марк одним движением сдернул с себя Жертву, как отстегивающийся воротник, и бросил ее Татьяне, которая тут же безропотно приняла ее взамен букета и бутылки. – Это ты ему сказала, Симона?!

– Я?!! – то ли спросила, то ли подтвердила Сима и с большой надеждой посмотрела на Фенстера. Тот покусал губы в раздумье над Симиным интонированием и не очень уверенно протянул:

– Ну-у-у… конечно, мне сказала… не Сима… Это так… вообще… в городе говорят…

– А в программе «Время» о нашем разводе, случаем, не объявляли? – с серьезной угрозой в голосе спросил Рудельсон.

– Я, знаешь ли, Марк, больше люблю смотреть программу «Вести». А там как-то больше о международных событиях и политической обстановке в стране… – Фенстер покосился на Симу, которая усиленно ему кивала. Татьяна не могла понять, что она при этом хотела от Юлиана, но он вдруг как-то разом взбодрился и радостно провозгласил:

– А раз никто не разводится, то я предлагаю за это выпить, раз уж мы все здесь так счастливо собрались! – и первым прошел в комнату в обнимку с хризантемами и бутылкой.

– Это за что же нам пить? – Рудельсон смотрел на Симу уничтожающим взглядом. – За то, что стоило нам чуть-чуть поссориться, как ты сразу приглашаешь к себе посторонних мужиков?

– Марк! Что ты такое говоришь?! – из-за дверей комнаты показалась косматая голова Фенстера. – Какой же я посторонний, когда мы все друг друга сто лет знаем?

– Погоди! – Марк отмахнулся от Юлиана, потому что гораздо важнее было прижать к барьеру собственную жену. Он всей пятерней сгреб в кулак декадентские пряди, резко отбросил их со лба и очень патетически обратился к Симе: – Отвечай, зачем ты пригласила Фенстера?

– Я… Я не приглашала… – не очень убедительно пролепетала Сима.

– Как это не приглашала, когда он только что сказал, что ты приглашала, а он шел-шел – и зашел?! Ты ведь слышала, Татьяна! Не станешь ведь отрицать?!

Татьяна не стала ни отрицать, ни подтверждать, потому что чувствовала, что ее позиция по данному вопросу на самом деле никого не интересует.

– Так ведь я что имел в виду, когда сказал, что Симона Иосифовна меня приглашала… – начал изворачиваться Фенстер. – Я имел в виду, что она приглашала, но давно… когда вы еще не были в ссоре… Она так и сказала: мол, приходи, Юлиан, посидим втроем с Марком… Сегодня я как раз шел мимо… Дай, думаю, зайду, раз приглашают. В самом деле, давно не виделись…

Рудельсон не нашел, что возразить Юлиану, хотя по лицу было видно, что этим его объяснением он абсолютно не удовлетворился. Марк скинул пальто на стул у дверей и печатным шагом почетного караула прошел в комнату.

Хозяйка квартиры, держа у груди шестикилограммовую Жертву, чувствовала себя лишней на этом празднике жизни. Ей так хотелось побыть одной после разговора с Дунаевым, обдумать его слова и помечтать о нем, а вместо этого она должна была участвовать в качестве «кушать подано» в Симином водевиле. Она обреченно вздохнула, бросила кошку на диван, достала из серванта фужеры и пошла на кухню, чтобы поискать какую-нибудь легкую закуску к шампанскому. Когда она вернулась в комнату с нарезанным на прозрачные кусочки сыром под названием «Российский», еврейский треугольник уже по-хозяйски расположился за ее столом. Шампанское было разлито в фужеры и с шипением там пузырилось. Татьяна поставила на стол сыр и, прихватив с собой положенный ей фужер, села в дальнее кресло, поскольку чувствовала, что, кроме подачи закуски, никакой другой нужды в ней нет.

Прямо напротив нее расположился Фенстер, и она наконец имела возможность хорошенько его рассмотреть. Юлиан был крупным мужчиной с огромной рыжеватой кудрявой шевелюрой, в которой все еще сверкали капли принесенного с улицы дождя. Одна широкая и кустистая бровь плавно переходила в другую, не разрываясь ни на миллиметр. Темные глаза навыкате имели молочно-голубые белки и редкие, но длинные светлые ресницы. Нос у Фенстера был выдающимся и в прямом, и в переносном смыслах. Он, горбатый и крючковатый, очень сильно выдавался вперед из пестрых щек, покрытых бесчисленным количеством веснушек. Губы Юлиана были очень яркими и окантованными тонкой светлой полоской. Все черты лица, взятые отдельно, не представляли собой ничего замечательного, но, собранные в нужное время в одном вместе, производили очень хорошее впечатление. Лицо Фенстера дышало дикой, необузданной силой и какой-то первобытной прелестью. Татьяна решила, что Юлиан – очень интересный мужчина. Даже красавец Марк как-то поблек рядом с ним и казался неодухотворенным манекеном. Даже Татьянины воспоминания о незабвенных фигурных свечах и элегантной красной розе потускнели на фоне огромных и каких-то неприбранных хризантем. Они непокорно топорщили во все стороны резные листья с серебристой подкладкой и покачивали снежными шапками спутанных узких лепестков. Их резким полынным запахом потихоньку пропитывалась вся комната.