Хлопок одной ладонью. Том 2. Битва при Рагнаради [OCR] - Василий Звягинцев

Если он сумел бы разубедить меня во всех, я повторяю — во всех сомнениях, ибо даже один непроясненный факт не позволяет привлечь человека к нашим делам «на равных», я бы включил его в свой личный, особо секретный «мозговой центр». Такие нам нужны, таких у нас чрезвычайно мало.

Верископ, говорите вы, ваше высокопревосходительство? А вот в эту штуку, хотя бы применительно к Ляхову, я не верю. Во-первых, он сам разработчик программы и наверняка знает, как ее можно обмануть. Во-вторых, единственный специалист, который по-настоящему умеет работать с аппаратом — доктор Бубнов, как сказано, его близкий друг, находящийся, между прочим, под полным влиянием подозреваемого, В таких условиях достоверность проверки крайне сомнительна. По старинке оно надежнее.

Да, ваше высокопревосходительство. Я ошибся. Это смешно звучит, но все время переоценивая Ляхова, я самым дурацким образом его недооценил. Это случается, редко, но случается. Он не сломал меня, конечно, но очень резко перегнул. Я просто не был к этому готов. Я рассчитывал, что игра будет на моем поле. Примерно, как с Фаридом. Но Ляхов мгновенно перехватил инициативу. И вернуть ее я так и не смог.

Потому что нажим с его стороны шел по нарастающей, причем каждый очередной удар был просчитан так, что сбивал меня с позиций, на которых я только-только пытался закрепиться. Разумеется, самый сильный его ход — это когда он сел ко мне в машину. Мысль о том, как это было сделано, мешала сосредоточиться. Если бы мы продолжали разговор в камере «семерке» или в моем кабинете — я рано или поздно нашел бы нужный ход. А тут… Какая оперативная игра с человеком, который умеет проходить сквозь стены и, возможно, читать мысли?

Но я не сдался, ваше высокопревосходительство, ни в коем случае не сдался. Завтра мы перетасуем карты и начнем еще раз.

Все, что он мне наговорил насчет грядущей гибели мира и своих могущественных покровителей, я приму как данность. В этом нет ничего страшного. Все очень просто. Если он сказал правду — сопротивляться просто нет смысла. Наверняка умение проходить сквозь стены — такая мелочь… Фокус для учеников приготовительного класса. Его хозяева должны уметь неизмеримо больше, особенно если приходят из мира, намного опередившего наш.

Если же Ляхов блефует — я рано или поздно это пойму, и реванш не заставит себя ждать. У нас хватит людей и возможностей, чтобы навязать игру по нашим правилам. Как всякий двойной агент, он волей-неволей вынужден будет прежде всего делать то, что нужно нам, а уж первым хозяевам пойдут крошки с барского стола.

Он, кстати, сказал неглупую вещь: «И мое предложение, деятельность моя и моих друзей никоим образом для вас, для Государя Императора, России опасности представлять не может и никакого злого умысла вы даже под микроскопом не разглядите. В чем, кстати, сможете убеждаться постоянно и непрерывно, поскольку все мои предложения и инициативы всегда доступны самому тщательному анализу, а главное — отнюдь не будут являться для вас категорическим императивом. Мы вам будем сообщать, что на текущий момент дела в России и вокруг нее обстоят таким вот образом и что поступить, по нашему разумению, следует так-то. А остальное — за вами».

Спорить с этим трудно — одиночка, даже супергениальный, всегда проиграет структуре. Просто потому, что циркач, умеющий ловить руками летящие в него ножи, может поймать пять или десять, но никогда — сто, летящих одновременно и с разных направлений…

— Хорошо, Игорь Викторович, — якобы ответило высокое лицо, — ваши объяснения принимаются. Работайте дальше. И не надо больше заниматься самобичеванием. Непроправимых ошибок вы пока не совершили. А что пропустили удар… Ударов бояться, на ринг не ходить. И еще у нашего народа есть мудрая поговорка: «Нас долбают, а мы крепнем». Отдыхайте, господин генерал…

Но Чекменев и так уже спал крепким, сулящим легкое и приятное пробуждение сном.

…Не сказать, конечно, что пробуждение генерала было совсем уж приятным, но встал он собранный и готовый к борьбе. Пригрезившийся ему «генералиссимус», эманация глубинных слоев подсознания, перед которым он якобы отчитывался и оправдывался, тоже приободрил. Не все слова и идеи их разговора Чекменеву запомнились дословно, но главное осталось. Уверенность в том, что Ляхову, по большому счету, его провокация не удалась, то есть цель — окончательно сбить его с укрепленных позиций, принудить к капитуляции или обратить в беспорядочное бегство — недостигнута. И теперь он знает, как правильно построить очередной разговор.

Бреясь «опасной»[8] золингеновской бритвой (Чекменев с молодых лет любил это занятие, требующее верной руки и дающее великолепную гладкость кожи), он просчитывал предстоящие ходы, свои и противника. Нет, Ляхова не следует воспринимать как противника даже в глубине души. Это может быть замечено. Партнера, даже почти союзника, с которым сохраняются некоторые разногласия. Вот так.

Он приложил к лицу горячий компресс, потом припудрил специальным умягчающим и омолаживающим порошком, в заключение попрыскался сухо и горько пахнущим одеколоном.

Теперь — вперед!

Вначале он направился в свой кабинет и вызвал Тарханова с докладом.

Судя по лицу полковника, спал он сегодня вряд ли больше пары часов, причем не раздеваясь.

«Старается, имея в виду судьбу своего дружка, или просто начатое дело прервать не мог?» — мельком подумал Чекменев, ни мимикой, ни тоном не выражая совершенно никаких внеслужебных эмоций.

— Давай. Что у тебя на сегодня?

Тарханов положил перед собой на приставной стол специальную, с вытесненным на обложке грифом высшей секретности папку, проложенную внутри обложек тонким стальным листом и снабженную секретным замком.

— Чаю хочешь? — неожиданно спросил Чекменев. — Не пил еще?

— Никак нет. Ночью кофе пил.

— Распорядись. Чай, лимон, бутерброды. Я тоже не завтракал.

Тарханова не оставляло внутреннее напряжение. То, что он собирался доложить начальнику, могло резко изменить не только текущую обстановку, но и вообще формат деятельности возглавляемого им управления. И даже многое на более высоких уровнях. Как это отразится на его личной судьбе и карьере — тоже пока непонятно. Единственное, в чем Сергей был уверен, что Ляхов его «в обиду не даст». Умел друг внушать оптимизм, и не только оптимизм, а вообще веру в то, что все будет так, как он просчитал и спланировал.

— К Другу своему заходил? — неожиданно спросил Чекменев, тщательно давя ложечкой кружок лимона.

— Нет, — вскинул голову Тарханов.

— А чего же так? — удивился генерал. — Я тебе этого не запрещал, в мое отстутствие ты в управлении полноправный «старший по команде». Вполне бы мог навестить Вадима, поговорить, приободрить, узнать, что он сам по этому поводу думает. Не по-товарищески ты поступил. И в отношении Ляхова, и меня тоже. Я разочарован. Толковый заместитель имеет право на инициативу, лишь бы потом сумел ее начальнику грамотно обосновать…

Злость, захлестнувшая Тарханова, выразилась лишь в том, что он прикусил нижнюю губу, да и то так, чтобы со стороны было незаметно.

— Извините, Игорь Викторович. Инициатива — это не по моей части. Я предпочитаю приказы и инструкции исполнять. Ляхов вон был сильно инициативный. Вы его и отблагодарили. И Стрельников… А я что? Велено покушением заниматься — занимаюсь. Тем более что жандармерия от этого дела аккуратненько отстранилась, за ними с запросами и отношениями дольше бегать, чем самому сделать. Так что не взыщите. Доклад я вот подготовил.

— С докладом успеем. А это что же — бунт на корабле? Или итальянская забастовка? Я тебя на должности зачем держу? Приказы исполнять? Ты прежде всего думать должен! Стратегически и нестандартно. А исполнителей без тебя хватит!

Тарханов испытал приятное чувство свободы. Ну вот и слава богу. Есть повод…

Он отодвинул стул, вытянулся, как положено артикулом.

— Прошу отставки, ваше высокопревосходительство. Стратегически мыслить не умею. Командир батальона я по последней строевой должности. В Академии не обучался. Тактику, да, знаю. И что исполнять положено последний по времени приказ непосредственного начальника. Ежели же таковой приказ представляется неправильным или даже преступным, следует, тем не менее, приступить к его исполнению, доложив, по возможности, свое особое мнение по команде в письменном виде!

Вид у полковника был настолько решителен и непреклонен, что Чекменев второй раз за сутки растерялся.

А здесь что делать? Тарханов прав по всем позициям, служебным и человеческим. И уж его-то зацепить совершенно не за что. Хотя ведь невооруженным глазом видно, что нарывается. Таким вот формально безупречным способом перчатку в лицо бросает. Службу, мол, исполняю, как учили, а вы с вашими методиками плаща и кинжала катитесь в задницу!