Спартанки... блин... - Галина Щербакова

Маша выдохнула – уже кое-что. Где-то должны быть и другие деньги. Теперь она знает, где искать: там, где их по определению не может быть. Но не бывает везения дважды на дню. Наоборот, когда уходила, у нее не получилось поставить квартиру на охрану. Просто не было связи. Ладно, черт с ней. Она посмотрела на ящик охраны. В следующий раз она вызовет мастера. Она положила деньги в трусики, прицепив пакет булавкой. Они плотно прижались к пупку, вызвав у Маши даже некое сексуальное чувство, которое в последнее время настигало ее буквально на ровном месте. «Скоро я буду кончать от одного вида фонарного столба», – говорила она себе. Но это не смягчало ее непримиримого отношения к мужчинам, «этим козлам и кретинам».

Она шла уверенно, пупку было тепло и щекотно, и жизнь вырисовывалась как-то иначе. Ну, блин, чертовы деньги. Играют же!

«Могу зайти и купить себе туфли на тонкой шпильке». Или там… Длинное черное бархатное платье с разрезами по самое то. «На этом и кончатся деньги», – печально сообщила арифметика. Где-то у матери лежат другие деньги. В крайнем случае – сберкнижка. А она – единственная дочь, даже если не оставлено никаких указаний. Она наследница. Какое заразительное слово! Наследница по прямой. Полегчало в душе. Какой дурак сказал – не в деньгах счастье? На сегодняшний день деньги – это здоровье, это покой на душе, это уверенность не в завтрашнем дне – в себе самой. Мать это знала, поперек себя сломала, а стала добытчиком денег.

Вспомнилось давнее предавнее время с папой. У папы тридцатилетие. Первое большое застолье в ее жизни. Не дома – в кафе напротив. Почему-то запомнился дядька с лысиной и курносым в пол-лица носом. Он жал ей руку, больно между прочим, и твердил, что ее родители – основа основ государства.

– Это как? – спрашивала она, шестилетняя.

– Инженер и врач. А ты будешь учительницей. Краеугольные камни прогресса.

Она, маленькая, и на самом деле хотела быть учительницей, но вот камнем ей не хотелось быть. А курносый все сжимал ее руку, а когда бросил, она увидела смятую ладошку и склеенные пальцы. Она тогда заплакала и убежала, но этого никто не заметил. Мать нашла ее в коридоре и закричала: «Ну, что за нюни? Когда ты научишься не пускать сопли по каждому поводу?»

Странно устройство человеческой природы. Оно наоборотное. С момента склеенных пальцев она разлюбила учить кукол и ставить им отметки. Глупый курносый человек хотел как лучше, а получилось как всегда – задолго до чеканности этой фразы совсем в другую эпоху. А потом отец уехал в Сибирь. Обещал вернуться. Так и канул. Росла с отчимом. Но и он спрыгнул.

В отмщение мать сразу завела себе любовника. И потом сколько-то лет ими и жила – то блондином, то брюнетом, а то и вовсе негром. Пока не сменила профессию. Статус психотерапевта требовал другой оправы. Искала солидного мужа. И был один, помеченный ею. Красивый дядька из литераторов. От него хорошо пахло, и он был насмешлив. Он кинул мать об землю без слов и сожалений. После этого она надломилась. Маша сформулировала это так. Если тебе за пятьдесят, мужчин надо иметь по вызову. На раз. Прикипать к телу, а тем более к душе нельзя. Категорически. «Я запомню это», – сказала она себе тогда. Сейчас ей тридцать восемь. У нее уже нет мужа, но нет ни любовников, ни мужчин по вызову. У нее есть сын. «Вот поступлю его в институт – займусь собой». Он кончает школу, и она ради него строит глазки военкому, благо он сосед по площадке. Военком пугает Ваську в лифте:

– Вот забрею тебя, балбеса, поймешь, где дно, где покрышка.

Теперь у нее есть деньги. Ей легко будет их передать. Позвонит в дверь и скажет: «Коля! Возьми и не пугай нас больше». И не надо будет приглашать на рюмку чая, а потом на посидеть на диване, а дальше по меню и прейскуранту. Не гулевая, по-советски нравственная, она была вопиюще несовременна для начала нового тысячелетия. Но она так о себе не думала. Просто ей пока не везет с мужиками. Какие-то все не те…

Она ни за что не признается ни себе, ни кому другому, что сердце ее стонет по бывшему мужу. Уж сколько она на него помоев вылила – не считано. Уж так орала на процедуре развода, что их развели в один миг, сочувствуя мужу. А она косила глазом, как он поднимал на выходе воротник пальто от капающей крыши, как легко сбегал со ступенек, как в его руки прыгнула женщина. Ничего особенного – в очках, и еще Машке показалось, что она припадает на одну ногу. Ерунда! Просто она неудачно шагнула с крыльца, но так сладко было растить в себе и сообщать налево и направо: «Она и слепая, и хромая». На такой фантазии легко рос кактус надежды на согбенное возвращение мужа. Придет и кинется. Вот это «кинется» было вышито на шелковой ленте, которая обвязывала сердце снизу доверху, цепляясь за верхнюю коронарную артерию.

…Дверь была заперта на один поворот ключа, значит, Васька был дома. Его ботинки, действительно, стояли носами друг к другу, так наискосяк самой природе вещей он их снимает.

Конечно, она не скажет ему о деньгах – еще чего! Они еще не договорились, где и как будут жить. Комната сына была закрыта. Она толкнула дверь – ведь в своем дому. И все было сразу – голая попа сына, ритмично двигающаяся вверх-вниз, розовые ступни на его спине и резкий, но весьма спокойный голос: «Мать, закрой дверь!»

То, что он не спрыгнул, не прикрылся одеялом или что там у него было под рукой, а сказал просто «Закрой дверь, мать», сбило ее с ног. В движениях, пятках, в голосе была, как бы это сказать точнее, привычность, обыденность происходящего. Как будто она уже не раз видела это, и ей только и остается, что приторкнуть дверь и не мешать. Что она, между прочим, и сделала. И вдруг она ощутила резкое, болючее жжение под ложечкой. Она слегка согнулась, и тут вспомнила про пакет с деньгами.

Все не складывалось в единую картину. Умиротворение, с которым она возвращалась домой, и этот юный секс, мысли о собственном женском желании, и эти розовые ступни, что как бы выпихивали ее из жизни страстей. Она пыталась представить себя на месте девчонки, собственные стыдные ноги на чьей-то спине. Это в голове не помещалось. Ее подташнивало, и почему-то подумалось о матери, которая, возможно, пережила такой же шок от разрушенных пазлов жизни и шагнула с балкона от бесполезности затеи складывать пазл снова. Маша посмотрела на свой балкон. И кто его знает, как бы оно было, не войди перепоясанный полотенцем сын с насмешливым:

– Что же ты врываешься, как тать, на самом интересном?

А за спиной его вырисовывалось тонкое тело, выросшее из ступней. Лицо у тела было обескураживающее обиженным.

И думать нечего. Они давно этим занимаются, когда ее нет дома. Но она об этом узнала сегодня, когда нашла вожделенные деньги. Они по-прежнему жгли ей живот. Деньги, между прочим, для спасения от армии. Его, сына, сексуального маньяка.