Зловещий брак - Мэйдлин Брент

В течение следующих нескольких дней, когда Оливер вернулся из очередного загула в Мур Таун, он не домогался меня – но это облегчение было, как всегда, омрачено нарастающим страхом последующего «наказания». В воскресенье мы поехали к утренней службе. В церкви мы, как всегда, встретились с несколькими друзьями – в том числе, с тетей Мод и дядей Генри. Оливер был тихим, дружелюбным и уступчивым, как всегда на людях. Не могло быть и сомнения, как высоко ценило его общество за доброту и любезность.

Я играла роль добропорядочной жены, но внутренне я ощущала себя странно: будто я была отрезана от мира, в котором жили другие люди. Позже, когда мы напились чаю на огромной террасе, с которой была видна голубая дымка Карибского моря, Оливер пошел к себе в кабинет, а я – в библиотеку. В то время, когда мы с Оливером были помолвлены, он, показывая мне Диаболо-Холл, сказал, что я могу считать пятьсот-шестьсот книг этой библиотеки своей собственностью. Я поймала его на слове – и добавила к ним книги, купленные мною и привезенные из Джакарандас.

Эта комната и комната для шитья были моим прибежищем в течение дня, там я была самой собой, и мне не было необходимости играть роль. В тот день я планировала начать составлять список книг и откладывать некоторые, чтобы взять на борт шхуны Дэниела. Когда-то он любил каждый вечер читать вслух для меня.Дэниел до сих пор был страстным читателем. Но, работая, я все более нервничала и напрягалась, и вскоре я должна была признаться себе, что под внешней сосредоточенностью во мне работали, как жернова, и делали свое дело страх и стыд. Интуитивно я уже искала выход, но не знала, что сделать для облегчения своей участи.

И вот я уже шла по широким коридорам Диаболо-Холл, и лицо мое было неестественно и неподвижно, а сердце билось. Я встала перед закрытой дверью кабинета Оливера и постучала в дверь.

– Войдите.

Он сидел за большим резным столом черного дерева, на котором перед ним были в беспорядке разбросаны бумаги. Когда я вошла, он удивленно поднял брови.

– Эмма?

– Могу я оторвать вас от дел на несколько минут, Оливер?

Что-то в его взгляде выдало минутную слабость удовольствия, однако тут же, нахмурившись он сказал:

– Вы выбрали неудобный момент, моя дорогая. Мне необходимо доделать работу.

– Да. Да, простите, что беспокою вас, но я… Я действительно должна поговорить с вами, Оливер. Пожалуйста.

Он отложил ручку, повернулся на стуле так, чтобы видеть меня, заложил руки за голову, положил ногу на колено другой ноги и сказал:

– Хорошо. О чем?

Я отчаянно пыталась побороть дрожь в голосе, но мои усилия привели лишь к тому, что голос стал плоским и фальшивым:

– Видите ли… Оливер, я хочу попросить вас прекратить оскорблять меня.

Он поглядел на меня как на помешанную, но я предвидела, что его реакция будет притворной:

– Оскорблять вас? Дорогая моя Эмма, как вы можете говорить такое? Когда я сказал хоть одно грубое слово?

Я боролась с робостью изо всех сил.

– Я не это имела в виду, Оливер. Я не имела в виду словесные оскорбления. Я хотела поговорить об интимных отношениях между мужем и женой. Я молю вас прекратить оскорблять меня таким образом. Я уверена: я могла бы быть любящей женой, и я хочу ею быть, но это невозможно, пока я унижена… и наказана. Я не могу так больше, Оливер. Я заболею от этого.

– Как вы смеете говорить со мною подобным образом, мадам! – Он говорил шепотом, его лицо было темным от гнева, когда он подался ко мне, сидя на стуле, и ткнул в меня угрожающе пальцем, однако явное тайное удовлетворение в его глазах разгоралось. – Как вы осмелились обсуждать здесь постельные дела! Достойная женщина не станет говорить о подобном!

– Но я должна говорить об этом, Оливер. – Голос мой начал гаснуть, несмотря на все усилия. – Пожалуйста… умоляю, подумайте о моих чувствах. Иногда мне кажется, что сойду с ума, если вы… если вы будете продолжать обращаться со мной таким образом.

Его лицо превратилось с бесстрастную маску.

– В Кингстоне есть превосходный сумасшедший дом, моя дорогая Эмма, – а впрочем, уверен, что вам не придется стать его пациенткой. В настоящий момент у вас очередной нервный припадок. Но у вас твердый характер, и вскоре вы научитесь контролировать свою сверхчувствительность, я уверен. – И он внезапно с нежностью улыбнулся: – А теперь я прощаю вас за вашу оплошность – за то, что вы говорили со мной таким образом, и не будем больше вспоминать об этом.

Он повернулся и вновь взял ручку, но я решила не сдаваться, хотя теперь на моих щеках были слезы отчаяния и голос мой охрип:

– Я умоляю вас, Оливер… Постарайтесь понять мои чувства. Возможно, вы лучше сможете меня понять, если вспомните о своей матери…

Движения Оливера были всегда осторожны, но тут он встал со своего стула с такой свирепой яростью, что я в испуге отпрянула. В нем теперь не было ни нарочитости и ни неискренности, ни скрытого удовольствия, лишь ядовитая ненависть.

– Мою мать? – эхом произнес он тихим ужасным голосом. – О, да, я часто думаю о ней, Эмма. Думаю – и надеюсь, она уже в аду. Вы думаете, мой отец был самодуром? Так думало про него общество, но они не знали моей матери. В сравнении с ней он был мягким и сговорчивым человеком. Она любила его до безумия и восхищалась им; а поскольку я, единственный ребенок, был так непохож по характеру на отца, она презирала меня. Пока была жива, она без устали и без жалости пыталась найти во мне повторение отца – но ей это не удалось. Я оставался несвободен от нее вплоть до дня ее смерти.

Оливер глядел не на меня, а сквозь меня, как будто пытался разглядеть что-то в прошлом. В уголке его рта показалась пена, а голос стал монотонным. Он замолчал, и взгляд его утратил бессмысленность. Через некоторое время он вновь взглянул на меня и резко рассмеялся:

– О, да! Я не забыл мою дорогую мать. В этом вы можете быть уверены, Эмма. – В его голосе послышалось ликование. – А поскольку вы – очень отчаянный, очень смелый характер, я предпринял шаги для своей защиты. Вы также можете быть в этом уверены.

– Защиты? – переспросила я. Во мне в тот момент ничего не осталось, кроме беспросветного отчаяния. Теперь я догадывалась, что стояло за желанием Оливера причинить мне боль и унижение. Но мне уже не было дела до причин: я знала, что никакая мольба с моей стороны не тронет его. Что касается его замечания о том, что он сумеет защитить себя, то этого я не понимала.

Он достал из ящика стола какую-то бумагу и вручил ее мне.

– Прочтите и запомните это хорошенько, Эмма, – сказал он. – Это копия заверенного печатью завещания, которое я поручил своему адвокату вскрыть в случае своей смерти.