Атаман - Сергей Мильшин

Пантелей, немного ошарашенный напором отца, примирительно вскинул руки.

— Да Вы что, батя? Какая муха Вас укусила?

— Муха?! — Отец задохнулся от злости, — я тебе покажу муху.

Он повертел головой в поисках чего-то твердого и, углядев под забором кусок жерди, неожиданно легко скакнул в сторону, подхватил его и, замахнувшись на сына, шагнул вперед.

— Ну, это Вы батя, зря, — Пантелей, показалось, без усилий выдернул из отцовской руки жердь и, размахнувшись, с силой швырнул ее за плетень, — остыньте.

Дед Тимка неожиданно сник, но боевого блеска в глазах не утратил.

— Значит, ты так? Родного отца ни во что не ставишь?

— А, думайте, что хотите.

Пантелей отвернулся и, взяв в одну руку лопату, принялся дальше засыпать столбик, другой рукой придерживая его в вертикальном положении.

Но отец и не думал успокаиваться:

— Значит, не хочешь с отцом разговаривать по-нормальному, задом к нему повернулся?

— Да угомонитесь Вы уже, — Пантелей снова остановился. — Будете приставать, вообще к Вам больше не приду, сами все делайте.

Дед Тимка недобро прищурился и наклонил голову набок.

— Значит сам… — он сердито всмотрелся снизу на здоровенного сына и вдруг решительно взял его за руку, — а ну пойдем со мной.

Отец так стремительно увлек сына за собой, что тот, только когда дошел, почти добежал за батей до ворот сообразил поинтересоваться:

— Куда это?

— Куда?! На круг казачий! Отца не уважаешь? Казаков послушаешь, пусть повоспитывают маленько, раз меня уже ни во что не ставишь.

— Да Вы что, батя? Мне уж самому скоро пятьдесят стукнет, куда меня воспитывать?

— Ниче, ниче… — отец был неумолим, — пусть повоспитывают, — он так и тянул растерянного сына за собой, не выпуская руки и поспешая, пока не спала решительность. За воротами он запрыгнул на телегу и крепко дернул коня на поворот. Тот, словно почуяв решительное настроение хозяина, не стал перечить и сноровисто развернулся. Только отъехав на версту от дома, он, наконец, выпустил руку Пантелея, благо, тот не вырывался, а послушно шел рядом с телегой.

— Вот так рядом и иди, — пригрозил дед Тимка и на всякий случай подтянул вожжи — пропустил его немного вперед, чтобы всегда видеть перед собой спину проштрафившегося сына.

Пантелей хмыкнул и, ничего не сказав, зашагал впереди.

Ехали и шли долго, наверное, около часа. Молчали. Солнце пекло неумолимо. Рубаха сына взмокла на спине. Деду Тимке тоже было непросто. Он только что преодолел этот путь в одном направлении и тут же, не передохнув и даже не перекусив, двинулся в противоположном. Он видел, как сын приноравливает свой размашистый шаг к движению телеги. Поначалу это раздражало, а когда уже вошли в станицу, отец вдруг подумал, что хороший все-таки у него сын. Но чтобы, не дай Бог, не передумать и не пожалеть охальника, он тут же строго одернул себя и начал вспоминать, как тот давеча перечил ему. И странное дело, чем ближе подходили к центру станицы, тем менее обидными казались старику слова сына, и не таким решительным становилось выражение его глаз.

Казаки уже собирались на площади. Группами они курили в тенечке под развесистыми каштанами. Старик привязал коня у прясла и, оглядываясь на сына — не отстанет ли? — направился к народу. Калашникова окликнули.

— Тимофей, погодь.

Дед Тимка оглянулся. К нему бочком — последствия ранения в спину — и от того, казалось, важно приближался старый друг Макоша Осанов. Друзья деловито поздоровались. Макоша пожал и руку Пантелея, при этом удивленно глянув на его потную рубаху.

— Ты это куда его? — обратился он к Тимофею.

— Да вот, веду к Атаману.

— Чего натворил?

— Непослушание отца.

Дед Макоша недоверчиво смерил взглядом невозмутимого Пантелея.

— Неушто? Пантелей, ты чего это, не с той ноги встал что ли?

Сын осторожно покосился на отца.

— А Вы его спросите, я-то что?

Дед Макоша закинул руку на затылок.

— Тимка, может ты того, на первый раз простим?

Тимофей Калашников словно очнулся.

— Ага, счас! — Он решительно толкнул сына в спину. — Идем, нечего разговаривать. — Он нахмурился и, не глядя в глаза другу, продолжил, — ты, Макоша, меня не отговаривай, я все решил, — и снова подтолкнул медлящего сына, — иди, иди, вон Атаман, сейчас тебя научат батьку уважать.

Атаман — Григорий Желтоухий хоть и жил в станице с самого рождения и родителей имел уважаемых, сам уважения еще не заработал. Григория выбрали атаманом только потому, что все остальные казаки, более его подходящие на эту должность, дружно отказались возглавить Общество. В воздухе пахло грозными событиями, порохом пахло, и большинство казаков не хотели взваливать на плечи ответственный груз, судьбы своих друзей, родственников и одностаничников. Не хотели и побаивались. Проще в сторонке-то. Правильно вздыхали старые казаки, собравшись вечерком на завалинке: «Эх, не те стали казаки, что раньше были, не те!»

Атаман лихо сбежал с крыльца и быстро приблизился к курящим в сторонке казакам. Те, оглянувшись на него, замолчали.

— Ну что, станичники, начнем совещанию?

— А что не начать, — за всех ответил дед Макоша.

Атаман обернулся к толпившимся казакам:

— Уважаемые казаки, прошу на круг, — Его гулкий бас легко перекрыл легкий гомон на площади.

Казаки неспешно тушили цигарки, сплевывали на них и, затоптав в пыли, выдвигались к соборному месту.

Собрания в станице проводили на площади перед каменным храмом Казанской Божьей Матери. Место было просторное, солнечное, утоптанное. В глубине площади из-за ряда толстых стволов ясеней выглядывало одноэтажное саманное здание станичной казармы. С противоположной стороны в тени густого вишенника перед дворами обычно собирались зрители — смешливые девки, с интересом поглядывающие на неженатых казаков, нарядно одетые замужние женщины с медлительными, но острыми взглядами и полными передниками семечек, мальчишки, завистливо косящиеся в сторону отцов и дедов, может быть, решающих в эти минуты судьбу станицы, и молодые парни, старающиеся держаться серьезно, но то и дело сбивающиеся на дружеское подшучивание. Вот и сейчас там было шумно и весело. Зрителей, как всегда, собралось чуть ли не больше, чем самих участников еженедельного круга.

Григорий Желтоухий заскочил на трибуну, сбитую из свежих досок и, одернув гимнастерку, поднял руку. Казаки продолжали переговариваться. Перекрывая шум, Атаман заговорил:

— Казаки, сегодня у нас два вопроса.

Шум немного затих, но полностью не прекратился. Атаман сделал короткую паузу и продолжил:

— Из Екатеринодара прислали бумагу, — он поднял листок с черной гербовой печатью над собой, — предлагают Обществу купить кинжалы. Эти кинжалы специально для казаков аж в самой Бельгии делали. Вот тут прописано: «Производитель Таннер».

— Почём продают? — поинтересовался кто — то из толпы.

Атаман снова заглянул в листок.

— По 15 копеек.

Мужики тихо переговаривались. У самого края толпы высокий старик Африкан Митрич извлек из ножен старинный кинжал с потертой костяной ручкой.

— А зачем мне ваш заграничный кинжал, — густой голос, казалось, без труда заглушил шум на площади, — у меня и старый еще лет сто прослужит. Проверенный.

Толпа загомонила.

На помост, кряхтя и поругиваясь на собственные болячки, забрался начальник штаба дед Макоша. Насколько смог, выпрямился и хриплым голосом негромко обратился к станичникам:

— Казаки! — И обвел постепенно замолкающий круг строгим взглядом. Дождавшись тишины, продолжил. — я эти кинжалы знаю, такой сам в молодости носил, да потерял, когда наших станичников отбивать ходили во время соляного базара.

Казаки заусмехались — помнили. Кто сам участвовал, но большинство по рассказам старых казаков.

— Не знаю, где они у них лежали, но если товар непорченый, то кинжалы добрые. Да вы и сами поди знаете — тановские у многих есть. Это те же самые. По 15 копеек купать можно, если нужон, скажем, сына там собрать или еще куда. Если не надо, то и не берите. У нас Обчество свободное, никому ничего не должны, а царские льготы-послабления мы своей кровушкой отрабатываем. Так, казаки?

— Так, — подхватила площадь.

Атаман, призывая к порядку, поднял руку.

— Ну, тогда, я все сказал, — старик развернулся и, дошаркав до края платформы, опустил ногу на первую ступеньку.

— С первым вопросом, считай, разобрались, — Григорий Желтоухий довольно усмехнулся в усы, — вторым пунктом у нас сегодня «Разное». Кому есть чего сказать кругу?

Казаки притихли, заоглядывались. Никто не стремился выходить на трибуну. Что надо, и потом можно обсудить, без того, чтобы лезть на непривычное возвышение, появившееся на площади всего-то месяц назад. Григория придумка, чтоб, значит, повыше приподняться. А то ростиком-то Атамана Господь обидел, вот он и изголяется. Шебутной!