Сатанинские стихи - Салман Рушди

Его большой прорыв — тот, что мог вскоре заставить деньги потерять своё значение — начался с малого: детское телевидение, вещица под названием «Шоу Чужаков»: что-то среднее между «Мюнстрами» и «Звёздными войнами», переделанными на манер «Улицы Сезам»{206}. Это была ситуационная комедия{207} о компании инопланетян в разбросе от симпатяги до психо, от зверушки до овоща и даже минерала, — поскольку там участвовал артистичный космический риф, способный добывать из себя сырьё, а затем вовремя регенерировать к эпизоду следующей недели; риф этот носил имя Пигмальян{208}, а ещё, по причине убогого чувства юмора продюсеров, там фигурировала грубая, рыгающая тварь, напоминающая блюющий кактус и прибывшая с пустынной планеты на краю времени{209}: это была Матильда Австральян{210}; а ещё там были три поющие космические сирены, известные как Чужие Корны{211}, гротескно надутые, должно быть, для того, что вы могли поваляться среди них; и команда венерианских хипхоперов, туннельных граффитистов и духовных братьев, именующая себя Нацией Чужаков; а под койкой звездолёта — главного места действия программы — жил Жучишка, гигантский жук-навозник из Крабовидной туманности{212}, сбежавший от отца, а в аквариуме вы могли обнаружить Мозг суперинтеллектуального гигантского абалона[61], обожавшего китайскую кухню, и был ещё Ридли{213}, ужаснейший из основного состава, напоминающий персонажа Френсиса Бэкона{214}, с полной пастью зубов, шатающихся в глубине слепой стручкообразной морды, и одержимый актрисой Сигурни Уивер{215}. Звёздами шоу, его Кермитом и мисс Пигги{216}, в самых модных струящихся одеждах, потрясающий дуэт со сногсшибательными причёсками, были Максимильян Чужак и Мамуля Чужак{217}, тоскующие о том, чтобы стать — как же ещё? — телезвёздами. Их сыграли Саладин Чамча и Мими Мамульян, и они меняли свои голоса вместе с одеждой, не говоря уж о волосах, которые могли вспыхивать от пурпурного до ярко-красного, вытягиваться на три фута во все стороны или исчезать вовсе; или об их отростках и конечностях, поскольку мистер и миссис Чужак были способны к изменению их всех; и преображения ног, рук, носов, ушей, глаз и каждого пальчика придавали новые интонации их легендарным изменчивым глоткам. Шоу стало хитом благодаря использованию новейших достижений компьютерной графики. Все фоны симулировались: звездолёт, инопланетные ландшафты, студии межгалактических телеигр; актёры тоже подвергались машинной обработке, обязанные ежедневно проводить по четыре часа, схоронившись под самыми последними косметическими новинками, которые — едва отключались видеокомпьютеры — заставляли их выглядеть такими же ненастоящими. Максимильян Чужак, космический плейбой, и Мамуля, непобедимый чемпион галактических боёв и мировая королева всепришельческой окрошки, внезапно стали сенсацией. Манящий прайм-тайм{218}; Америка, Евровидение, мир.

Когда «Шоу Чужаков» приобрело популярность, оно навлекло на себя политическую критику. Консерваторы атаковали его как чересчур пугающее, чересчур сексуально-эксплицитное[62] (Ридли фаллически вытягивался вверх, когда слишком усердно думал о мисс Уивер), чересчур сверхъестественное. Радикальные комментаторы совершали нападки на его стереотипность, укрепляющую идеи о чужаках-уродцах, на недостаток положительных образов. На Чамчу оказывалось давление, чтобы он покинул шоу; он отказался; и стал мишенью.

— Я жду неприятностей, когда иду домой, — признался он Зини. — Проклятое шоу — не аллегория. Это развлечение. Его цель — нравиться.

— Нравиться кому? — хотела знать она. — К тому же, они и теперь позволяют тебе выходить в эфир только после того, как покроют твоё лицо резиной и напялят на тебя красный парик. Большая сделка делюкс[63], скажу я тебе.

— Дело в том, — выпалила она, проснувшись на следующее утро, — дорогой Салатик, что ты и вправду неплохо выглядишь, без базара. Кожа как молоко, Англия вернулась. Теперь, когда Джабраил лёг на дно, ты мог бы стать следующим на конвейере. Я серьёзно, яар. Им нужно новое лицо. Вернись домой — и сможешь стать следующим: большим, чем был Баччан{219}, большим, чем Фаришта. Твоя физиономия не более странная, чем их.

Когда он был молод, сказал он ей, каждая фаза его жизни, каждая личина, что он примерял, казалась обнадёживающе временной. Его несовершенства не имели значения, потому как он легко мог заменить один момент следующим, одного Саладина другим. Теперь, однако, перемены стали болезненными; артерии возможного затвердели.

— Нелегко говорить тебе об этом, но я теперь женат, и не просто на женщине, но и на всей своей жизни.

Снова проскользнул акцент.

— На самом деле я прибыл в Бомбей по одной причине, и это не спектакль. Ему уже далеко за семьдесят, и у меня не будет другого шанса. Его не было на представлении; теперь Мухаммед должен идти к горе.

Мой отец, Чингиз Чамчавала, обладатель волшебной лампы.

— Чингиз Чамчавала, ты шутишь, не думай, что сможешь сбежать без меня. — Она хлопнула в ладоши. — Я хочу выведать всё, от волос до ногтей на пальцах ног.

Его отец, знаменитый затворник. Бомбей был культурой ремейков{220}. Заимствованная архитектура его небоскрёбов, его кино с бесконечным воссозданием «Великолепной Семёрки» и «Истории Любви»{221}, обязывающее каждого героя хоть раз в своей карьере спасти от смертоносных дакойт[64] по крайней мере одну деревушку, а каждую героиню — умереть от лейкемии{222} (предпочтительно в самом начале). Его миллионеры тоже пристрастились к импортированной жизни. Невидимость Чингиза была индийской мечтой пентхаузных крорепати[65]-негодяев Лас-Вегаса{223}; но, в конце концов, мечта — не фотография, а Зини желала увидеть её воочию.

— Он меняет лица на людях, если находится в плохом настроении, — предостерёг её Саладин. — Никто не верит в это, пока такое не случится, но это правда. Такие рожи! Горгульи{224}! К тому же, он ханжа и назовёт тебя поблядушкой, а мне, видимо, так или иначе придётся бороться с ним, так уж легли карты.

Вот что привело Саладина Чамчу в Индию: прощение. Оно было тем делом, ради которого он вернулся в родной старый город. Но подарить или испросить его — он был сказать не в силах.

*

Причудливые аспекты нынешних обстоятельств жизни господина Чингиза Чамчавалы: со своей новой женой, Насрин Второй: по пять дней в неделю он жил за высокой стеной особняка в Пали-хилле{225}, прозванного Красным фортом{226} и облюбованного кинозвёздами; но в конце каждой недели он возвращался без жены в старый дом на Скандал-Пойнт, чтобы провести выходные в затерянном мире{227} прошлого, в компании первой — ныне покойной — Насрин. Кроме того: поговаривали, что его вторая жена отказалась и ногой ступить в этот старый дом.

— Или ей не позволяется, — выдвинула гипотезу Зини с заднего сиденья лимузина-мерседеса с тонированными стёклами, посланного Чингизом за сыном.

Когда Саладин покончил с предысторией, Зини Вакиль восхищённо присвистнула:

— Афигеть!

Химикалиевый бизнес Чамчавалы — Чингизову навозную империю — подлежал изучению на предмет налогового мошенничества и импорта в обход установленной правительственной комиссией пошлины, но Зини это не интересовало.

— Теперь, — сказала она, — я смогу узнать, каков ты на самом деле.

Скандал-Пойнт раскинулся перед ними. Саладин чувствовал, что прошлое ворвалось потоком, затапливая его, заполняя лёгкие своей призрачной солёностью. Я сегодня сам не свой, думал он. Сердце трепещет. Жизнь вредит живущим. Все мы сами не свои. Все мы ни на что не похожи.

В эти дни стальные ворота, дистанционно управляемые изнутри, оберегали распадающуюся триумфальную арку. Они открылись с тихим жужжанием, чтобы впустить Саладина в этот край потерянного времени{228}. Когда он увидел ореховое дерево, в котором, по словам отца, хранилась его душа, руки его задрожали. Он спрятался за нейтральностью фактов.

— В Кашмире{229}, — поведал он Зини, — родовое дерево можно сравнить с финансовой инвестицией. Когда ребёнок достигает совершеннолетия, выросший грецкий орех подобен созревшему страховому полису; это — ценное дерево, его можно продать в оплату свадьбы или начала самостоятельной жизни. Взрослый человек срубает своё детство, чтобы помочь себе повзрослевшему. Не больно-то сентиментальное обращение, ты не находишь?