Тайные врата - Кристин Керделлян

Если бы было можно, Пьер предпочел бы остаться неподвижным, чтобы погрузиться в охватившее его чувство. Эмма скользнула пальцами в его еще влажные волосы, другой рукой исследовала его лицо, плечи, спину, словно боялась, что однажды их забудет. Безотчетно она стонала все сильнее. И внезапно он почувствовал, на краю бесконечного стона, как его затопила томительная беспредельность.

…Пьер лег рядом с Эммой и поднес к своим губам ее безвольную ладонь. Песчинки на ее лице подчеркивали темные круги под глазами.

– Ты похожа на панду, – прошептал он.

Она моргнула, не зная, рассмеяться или обидеться. Он добавил:

– Обожаю панд. Я хочу тебя еще сильнее, когда ты похожа на панду.

Они долго говорили, как будто пытались наверстать упущенное. Снова занимались любовью. Пьер навсегда запомнил: Эмма на коленях рядом с ним, улыбается. В это мгновение ему показалось, что ее тело – изгиб плеч, основание грудей, гладкий живот – самое прекрасное, что может быть на свете. Он желал Эмму всем своим существом – просто хотел на нее смотреть – новое и беспокойное ощущение.

У них с Кларой были свои привычки. Занятия любовью стали механическими – привычно, но без фантазии. В такие моменты жена проявляла нежность: много и с любовью говорила, и ему нравилось это. Такая любовь, внушающая уверенность, не выбивала у него почву из-под ног. Приятная гимнастика, во время которой он всегда четко сознавал, что делает. С Эммой все иначе: он был захвачен, пленен желанием, словно высшая сила диктовала ему свою волю.

Для Клары занятие любовью было серьезной вещью, которой она именно занималась. Она, казалось, получала удовольствие, но он иногда чувствовал, что ее радость как бы «цензурирована». Согласована. Управляема. Иногда даже немного вынужденна.

Эмма, казалось, не столь серьезно подходила к любви. Скорее она наслаждалась, смеясь. Провоцировала Пьера. Он обожал наблюдать, как Эмма смеется, но еще больше любил момент, когда она переставала смеяться, – в ее глазах сохранялся отсвет лукавства.

Солнце поднималось рано. Нужно возвращаться, иначе в отеле увидят, что они пришли вместе. Но Пьер не хотел уходить. Эмма тем временем пришла в себя и была уверена, что ее спутник уже задумался над последствиями их ночного приключения. А что дальше? Что ждет их? Что с Кларой, с Брэдом?

– Пьер, знаешь… – начала она, кусая губы.

– Да?

– Я хочу сказать…

– Что?

– Это первый и последний раз.

Он отнял руки, повернулся на живот, положил подбородок на руки и прошептал:

– Да…

Последние слова он произнес еле слышно, но Эмма, прижавшаяся щекой к его плечу, расслышала:

– Да, господин генерал.

Пьер произнес «генерал», словно против воли подчинился приказу. Он с трудом мог вообразить, что молодая, нежная, томная женщина, уткнувшаяся лицом в изгиб его плеча, – та самая образцовая директриса, затянутая в деловой костюм, которую он знал прежде, персона одновременно притягательная и отталкивающая, – из мира, в котором не было места чувствам.

Когда они вернулись на дорогу на мысе, Пьер пропустил Эмму вперед. Он смотрел на ее тонкую белую шею, плечи, спину, спутанные водой волосы, в которых он прятал лицо и руки. Пьер не понимал, как мог Баретт довольствоваться виртуальной любовью с такой женщиной? Пьеру казалось, что после близости с Эммой он хотел ее еще сильнее. И это тоже было в новинку – казалось, он мог ласкать эту женщину часами, не переставая. Дело даже не в физическом желании – источник его ощущений находился где-то глубже, но он не знал где.

Он схватил ее за талию, прижал к себе и прошептал, что хочет ее еще.

Эмма улыбнулась с вызовом, и Пьер, как в омут, бросился в наваждение, которое испытал совсем недавно, которому не мог сопротивляться, и вновь услышал томительные стоны, которые хлынули с такой силой, словно она освобождалась от долго сдерживаемых чувств.

Когда страсть отхлынула, они посмотрели друг на друга, не произнося ни слова. Щеки Эммы пылали, Пьер осторожно обнял ее. Оба хотели говорить о любви, но зачем? У них все равно не будет возможности воплотить эти слова в жизнь. Они не знали: зов плоти, который они только что пережили, прогорит, как пылающая солома, или создаст очаг, жар углей которого никогда не угаснет?

Когда они вновь направились к отелю, уже светало. Эмма рассказывала о своей жизни, о том, что побег от рутины в конце концов превратился в еще большую рутину: запланированные поездки, одинаковые номера отелей, постоянные мимолетные встречи.

– Появляется привычка не знакомиться, – заключила она, в ее голосе слышалась горечь. – Потому что – зачем? Иногда лучше ограничиться поверхностным знакомством. По крайней мере, все честно.

– Пока не приходит время умирать, – прошептал Пьер. – Тогда думают, что надо было больше времени посвятить тому, чтобы узнать любимых людей. Но жалеть уже поздно.

Она вдруг вспомнила Катрин Страндберг, и Эмме вдруг захотелось узнать о ней побольше – кто она была и как жила.

На подходе к отелю воспоминания о прошедшем дне взяли верх. Эмма повернулась к Пьеру.

– А ты хоть мелатонин не принимал?

– Я? Я же приехал из Марселя! И не ездил в Бостон лет десять.

– Бостон? При чем тут Бостон? Умирали люди в разных местах…

– А ты не в курсе? В Интернете же есть информация. Ты ведь знаешь, что все шесть последовательных смертей за два дня – это люди, возвращавшиеся из долгого путешествия и принявшие лекарство против джетлага?[7]

– Да, врачи говорят, что, может быть, передозировка вызвала аллергию…

– CBS сообщила результаты всех аутопсий: жертвы погибли не от передозировки мелатонина, не от аллергии, это отравление! В составе лекарства был препарат, обычно использующийся для лечения болезни Альцгеймера, но при увеличенной дозе он усиливает проявление этого заболевания… Все равно что ввести большую дозу вакцины! Действует молниеносно.

Эмма была в шоке. Вещество, вызывающее болезнь Альцгеймера, и смерть, – в упаковке мелатонина? Как так? Что это, ошибка производителей или умышленно задуманное убийство? Ей не терпелось вернуться в номер, выйти в Сеть и узнать побольше. Эмма ускорила шаг.

– А почему Бостон, ты не сказал? – настаивала она. Пьер ответил спокойно:

– Такое впечатление, что все образцы препарата из одного места: аптеки в аэропорту Логан, в Бостоне. Все погибшие пассажиры побывали там.

11

Увидев фотографию Костелло на камине, я поразился, до чего он был похож на дирижера Герберта фон Караяна. Та же седая грива, острый взгляд голубых глаз, величественная осанка. Добавим французский шарм и получим тот тип романтической ауры, который так понравился Катрин. Рядом с фотографией стояла золоченая урна с его прахом.

– Садитесь, мадам Страндберг, – сказала Бландин Костелло. – Месье…

– Баретт, Дэн Баретт.

Получив письмо Катрин с известием о смерти Мишеля Костелло, я прежде всего попытался созвониться с его супругой в Экс-ан-Провансе. Если есть минимальный шанс ознакомиться с бумагами архитектора, то только сейчас. Наследники могли решить вообще все выбросить. Что стоили в их глазах картинки и чертежи выжившего из ума старика? Но я не осмелился. Трудно звонить незнакомой женщине спустя несколько недель после смерти супруга, тем более с целью покопаться в архивах. Я не Берни Паттмэн. Он, я отлично знаю, прет напролом. Душа на нулевом уровне развития.

Выход нашла Катрин. «Исследовательские труды». «Научный интерес». Она позвонила Бландин Костелло и изложила свои доводы: Национальный музей Стокгольма интересуется теориями Костелло и желает пополнить свои коллекции Ленотра. Предлог сработал. Бландин Костелло согласилась нас принять. То есть согласилась принять Катрин. Я был довеском.

Дом Костелло, из бежевого и розового камня, был не очень большим по американским стандартам, но совершенно великолепным, построенным в стиле испанского дома с патио. Прямо перед террасой, под балконом, – голубой бассейн, накрытый брезентом, в окружении апельсиновых и банановых деревьев, еще не зацветших. Проходя вдоль него, я замер перед солнечным диском, висящим на стене над бассейном. Диск был увенчан девизом: «Пространство – знак моего могущества, время – беспомощности». Подписано: Жюль Ланьо, французский философ.

Прием был вежливый, но не более того. Естественно, подумал я, учитывая обстоятельства. Катрин, полиглот, как многие шведы, представила меня скромно:

– Месье Баретт – крупный меценат, помогающий музею Стокгольма. Кроме того, он лично очень интересуется Версалем.

Бландин Костелло, казалось, меня не узнала. Я не удивился. У французов крепкая репутация технофобов, хоть ты и заявляешь, что это не так. Да, несмотря на то что именно они изобрели Minitel и TGV… А я всегда считал, что если однажды мне придется прятать сверхсекретный образец или новую программу, то я найду уголок во Франции. Последняя страна в мире, где мои конкуренты додумаются ее искать.