Данте - Дмитрий Мережковский

«Разделился надвое, во дни Данте, город Флоренция, с великой для себя пагубой», — вспоминает Боккачио.[302] Надвое разделился город между богатыми и бедными, «жирным народом» и «тощим», popolo grasso и popolo minuto. — «Было в душе моей разделение», — могла бы сказать и Флоренция так же, как Данте.

Я знаю: разделившись,Земля спастись не может;И эта мысль жестокоТерзает сердце мне, —

сердце учителя, Брунетто Латини, и сердце ученика Данте.[303]

Скажи мне, если знаешь, до чегоДойдет наш город разделенный?[304]

спросит он, в аду, одного из флорентийских граждан, попавших из-за этого разделения в ад.

За рвом одним и за одной стеною,Грызут друг друга люди.[305]

Волчья склока бедных с богатыми, «тощего» народа с «жирным», есть начало той бесконечной войны, сословной, «классовой», по-нашему, которой суждено было сделаться самой лютой и убийственной из войн. Люди с людьми, как волки с волками, грызутся, — шерсть летит клочьями, а падаль, из-за которой грызутся, — Флоренция, вся Италия, — весь мир.

Уже никто землей не правит:Вот отчего, во мраке, как слепой,Род человеческий блуждает.[306]

В муках «социальной проблемы», «проклятой Собственности», — мрак слепоты глубже всего. Это первый увидел Данте. В эти дни он мог испытывать то же чувство, как в первые дни по смерти Беатриче, когда писал «Послание ко всем Государям земли»:

Город этот потерял свое Блаженство (Беатриче),и то, что я могу сказать о нем,заставило бы плакать всех людей.

«На два политических стана, — партии, — Белых и Черных, Bianchi e Neri, весь город разделился так, что не было, ни среди знатных, ни в простом народе, ни одного семейства, не разделенного в самом себе, где брат не восставал бы на брата», — вспоминает Л. Бруни.[307] К Белым принадлежали лучшие люди Флоренции; к Черным, — те, кто похуже, или совсем плохие; хуже всех был главный вождь Черных, Корсо Донати, дальний, по жене, родственник Данте, человек большого ума и еще большей отваги, но жестокий и бессовестный политик.

Белые — умеренные, средние; Черные — крайние. «Данте был человеком вне политических станов, партий».[308] — «Всю свою душу отдал он на то, чтобы восстановить согласие в разделенном городе», — вспоминает Боккачио.[309] Только «мира и согласия ищет Данте»;[310] думает, в самом деле, только о «благе общем». Слово «партия», «pars», parte, происходит от слова «часть». В слове этом понятие «частного» противополагается понятию «целого», «общего», — «часть» бедных — «части» богатых, в бесконечной и безысходной, братоубийственной войне. Вот почему для Данте любимейшее слово — «мир», расе, ненавистнейшее — «партия», parte; он знает, что смысл этого слова — война всех против всех: не только Флоренция, но и вся Италия, — весь мир, сделавшись добычей «партий», «частей», — превратится в «Град разделенный» «Città partita» — «Град Плачевный», «Città dolente», — Ад.[311]

Данте соединяется с Белыми, умеренными, против Черных (большей частью мнимых вождей народа, а в действительности, — вожаков черни). Это ему тем труднее, что сам он, внутренне, вовсе не «умеренный», «средний», но «крайний» и «безмерный».

Чтобы обойти в 1292 году принятый и направленный против богатых и знатных граждан закон, воспрещавший тем, кто не был записан в какой-либо торговый или ремесленный цех, исполнять государственные должности, — Данте вынужден был записаться, в 1295 году, в «Цех врачей и аптекарей». Arte dei medici e speciali.[312]

Гвидо Кавальканти, верный до конца себе и своему презрительному к людям, вельможному одиночеству, не без тайного злорадства мог наблюдать, в эти дни, как, пропустив мимо ушей остерегающий голос его:

Ты презирал толпу, в былые дни,И от людей докучных, низких, бегал, —

Данте, неизвестный поэт, но известный аптекарь, оказался на побегушках у Ее Величества, Черни.[313]

Но только что поэт сделался аптекарем, как был вознагражден: 1 ноября 1295 года Данте избран на шесть месяцев в Особый Совет Военачальника флорентийской Коммуны, consiglio speciale del Capitano del Popolo; в том же году — в Совет мудрых Мужей, Consiglio dei Savi, для избрания шести Верховных Сановников Коммуны, Приоров; в 1296 году — в Совет Ста, Consiglio de Cento; в 1297-м, — еще в другой Совет, неизвестный; в мае 1300 отправлен посланником в Сан-Джиминиано для заключения договора с Тосканскою Лигой Гвельфов, Lega Guelfa Toscana; 15 июня того же года избран одним из шести Приоров и, наконец, в октябре 1301 года отправлен посланником к папе Бонифацию VIII.[314]

«Данте был одним из главных правителей нашего города», — скажет историк тех дней, Дж. Виллани.[315]

Явно подчиняясь воле народа, чтобы достигнуть власти, Данте питал будто бы «лютейшую ненависть к народным правлениям», — полагает Уго Фосколо.[316] Так ли это?

Два врага в смертельном поединке: «маленький» Данте, действительный или мнимый враг народа, и, тоже действительный или мнимый друг его, «большой» мясник Пэкора, Pecora, il gran beccaio; человек огромного роста, дерзкий и наглый, великий краснобай, «более жестокий, чем справедливый».[317] Данте — вождь народа, а вожак черни — Пэкора. «Лютою ненавистью» ненавидит Данте не истинное, а мнимое народовластие — власть черни, ту «демагогию», где, по учению Платона и св. Фомы Аквинского, качество приносится в жертву количеству, личность — в жертву безличности, свобода — в жертву равенству.[318] Между этими двумя огнями, — свободой и равенством, — вся тогдашняя Флоренция, вся Италия, а потом будет и весь мир. «Качество» — за Данте, «количество» за Пэкорой. Данте будет побежден Пэкорой: с этой победы и начнется то, что мы называем «социальной революцией».[319] В Церкви, первый увидел эту страшную болезнь мира св. Франциск Ассизский, в миру, — Данте.

Флоренция, твои законы так премудры,Что сделанное в середине ноябряНе сходится с твоим октябрьским делом.Уж сколько, сколько раз за нашу памятьМеняла ты законы и монету,И должности, и нравы, обновляясь!Но, если б вспомнила ты все, что было,То поняла бы, что подобна ты больной,Которая, не находя покоя,Ворочается с боку на бок, на постели,Чтоб обмануть болезнь.[320]

«Сам исцелися, врач», —мог бы сказать и, вероятно, говорил себе Данте, в эти как будто счастливые дни. Телом был здоров, а духом болен, — больнее, чем когда-либо; хотел поднять других, а сам падал; хотел спасти других, а сам погибал.

К этим именно дням рокового для него и благодатного 1300 года относится его сошествие в Ад, не в книге, в видении, а в жизни, наяву, — то падение, о котором скажет Беатриче:

Напрасно, в вещих снах, и вдохновеньях,Я говорила с ним, звала его,Остерегала, — он меня не слушал…И, наконец, так низко пал, что средстваИного не было его спасти,Как показать ему погибших племя — (Ад).[321]

Кажется, в эти дни, Данте меньше всего был похож на то жалкое «страшилище», пугало в вертограде бога Любви, каким казался в первые дни или месяцы по смерти Беатриче; он сделался, — или мечтал сделаться, — одним из самых изящных и любезных флорентийских рыцарей, ибо «всему свое время», по Екклезиастовой мудрости: «время плакать, и время смеяться»; время быть пугалом, и время быть щеголем; время любить Беатриче, и время бегать за «девчонками».

«Удивительно то, что, хотя он постоянно был погружен в науки — или в глубокую, внутреннюю жизнь, — никто этого не сказал бы: так был он юношески весел, любезен и общителен», — вспоминает Бруни о более ранних годах, но, кажется, можно было бы то же сказать и об этих.[322] Жил он тогда с «таким великолепием и роскошью», что «казался владетельным князем в республике».[323] Если действительность и преувеличена в этом последнем свидетельстве, ему отчасти можно верить. Весною 1294 года Данте, в числе знатнейших молодых флорентийских рыцарей, назначен был в свиту блистательно чествуемого, восьмидневного гостя Флорентийской Коммуны, венгерского короля, Карла II Анжуйского.[324] Юный король, усердный поклонник Муз, знавший, вероятно, наизусть Дантову песнь:

Вы, движущие мыслью третье небо, — [325]

и молодой поэт Алигьери так успели подружиться за эти восемь дней, что встреченная Данте в раю тень преждевременно умершего Карла скажет ему: