Когда я был мальчишкой - Владимир Санин

– И ордена есть? – извиняющимся тоном спросил Сашка.

– Кажись, две штуки,– сержант погасил папиросу.– Отвык, горло дерет. Переходите, мальцы, на махру – здоровее.

И вновь укутался с головой шинелью.

– Влип,– самокритично признал Сашка.

Нам было стыдно до слез, но урок мы запомнили.

Я много раз вспоминал солдата Пашку, когда годы спустя какой-нибудь трепач со здоровой глоткой орал на собрании: «Таких мы с собой в коммунизм не возьмем!» Да погоди ты, горлохват, а может, это я с тобой не хочу идти в коммунизм? Может, из-за таких пустозвонов, как ты, мы вместо сотни сельских клубов строим один никому не нужный дворец-пирамиду и покрываем дороги вместо бетона твоим никчемным звоном? Ему, видишь ли, со мной не по пути. Так иди своим, вместе с такими же трепачами, и не мешай мне идти другим. Ничего, и на тебя Пашка найдется…

– В помещении не курить! – в десятый раз послышался в дверях голос старшины.– На губу отконвоирую!

Все продолжали курить: людей, которые едут в запасной полк, гауптвахтой не очень-то напугаешь.

– Старшина, когда нас отправлять будут? Надоело.

– На тот свет торопишься? Там тоже, скажу тебе, не малина.

– А невесты там есть?

– А ну выходи! Давай, давай! Сейчас пол выдраишь добела – никаких невест не захочешь!

– Виноват, товарищ старшина! Это я пошутил для поднятия солдатского духу.

– То-то же. (Строго.) Твоя гитара? Давай… вместо полов.

– …Грустно сердцу мо-оему-у, что-то я тебя, корова, толком не пой-му-у-у!

– Отставить корову! Размычался, понимаешь.

– Что-нибудь такое, Володька, чтоб до печенок дошло!

– Есть по Чу-уйскому тракту доро-ога, много ездило там шоферов, ездил са-амый отчаянный шОфер, звали Костя его Снегирев. Он маши-ину трехтонную «Аму» как сестренку родну-ую любил. Чуйский тракт аж до са-амой границы он на «Аме» своей изучил…

Рядом ремесленники лупили проигравшего колодой по носу и радостно ржали. Наискосок напротив серьезный немолодой человек, досадливо морщась на шум, вчитывался в толстую книгу. К нему подошел подвыпивший парень в гимнастерке, из-под расстегнутого воротника которой проглядывала тельняшка.

– Почитай вслух, папаша. Очень я обожаю, когда вслух читают.

– Боюсь, что ты не все поймешь. Это очень трудная для восприятия философская книга.

– Выходит, я дурак? Так, папаша?

– А ты кто по специальности?

– Сигнальщиком был на крейсере «Красный Кавказ».

– Видишь, а я в твоем деле ничего не понимаю. Значит, я дурак?

– А ты ничего, папаша, башковитый. Про Мысхако слыхал?

– Как же, конечно.

– Товарищ Куников у нас командовал, по имени Цезарь. Герой Советского Союза. Слыхал? За упокой его души – по маленькой? Пошли.

– Что ж, за такого человека не грех выпить. Погоди, у меня есть селедка.

– Бери, папаша, свою селедку за жабры…

По проходу, звеня медалями, прошел белобрысый младший сержант лет двадцати. По его затылку, еще не заросшему волосами, маленькой змейкой извивался красноватый шрам. Белобрысого остановил Пашка, что-то проговорил и кивнул на нас. Белобрысый обернулся, засмеялся и пошел дальше.

Мы слушали, смотрели, завидовали тем, чьи глаза столько видели, и хотели побыстрее стать своими, раствориться в этом обществе столь разных и интересных людей. Мы понимали, что пока не имеем на это права, но все равно было обидно. Ну почему моряк подошел не к нам, почему белобрысый не сказал два слова? Хоть бы кто-нибудь нами заинтересовался, спросил, откуда мы и куда.

– Давай поедим,– с горя предложил Сашка.

Мы развязали вещмешки, достали хлеб и сало, жестяные кружки и сахар. Я пошел за кипятком, а когда вернулся, на моем месте сидел широкоплечий, наголо остриженный парень с вытянутым лошадиным лицом и вертел в руках Сашкину зажигалку.

– Сколько отдал?

– Сам делал, на заводе,– важничал Сашка.– У Мишки, пожалуй, не хуже.

Я показал свою зажигалку, набранную из пластов разноцветного плексигласа, – мою гордость.

– Где ты ее нашел?– обрадовался парень;– Петька, Ванька, нашлась моя пропажа!

И, сунув зажигалку в карман, отправился к своей компании.

– Эй, шутник!– мы бросились за ним.– Отдай зажигалку.

Парень присел на нары и подмигнул приятелям.

Те засмеялись.

– А какие на ней приметы? Где риска?

– Никакой там царапины нет, отдай! Парень вытащил зажигалку.

– Айда сюда, свидетели! Во-он она, царапина!

– Ты сам царапину сделал! Отдай!

– А по жевалу не хочешь?

Бац! Из глаз посыпались искры. Хохот, улюлюканье! Не успели мы с Сашкой очертя голову броситься на негодяя, как на наши плечи легли тяжелые руки. Мы резко высвободились и обернулись.

Перед нами стоял человек лет тридцати, одетый в ватные штаны и кургузый, явно с чужого плеча, пиджачок. Черные жгучие щелочки-глаза, на широких татарских скулах сгущавшаяся к подбородку редкая щетина, тонкие полоски-губы – выразительное лицо, оно и сейчас у меня перед глазами.

– Это твоя зажигалка?– бесстрастно спросил человек.

– Моя, честное слово!

– Дорошенко, ты слышал, что сказал мальчик? К нашему удивлению, парень торопливо сунул мне зажигалку.

– Сявка!– презрительно бросил человек и – нам, доброжелательно:– Не путайтесь со всякими проходимцами.

– За что облаял, Хан?– недовольно протянул парень.– О!

Мы еле зафиксировали молниеносный удар. Парень облизнул разбитую в кровь губу.

– Ловко ты его!– похвалил сверху какой-то зритель.– Научи, Хан, или как там тебя кличут!

– Этому не учатся,– Хан показал в невеселой улыбке редкие желтые зубы.– С этим рождаются. Правда, Дорошенко?

Притихший парень покорно кивнул.

– Спасибо,– сказал я.– Хотите хлеба с салом? У нас есть.

– Всякое даяние суть благо,– сказал Хан и без всяких уговоров пошел за нами. Степенно, не жадно поел, поблагодарил кивком головы и ушел на свои нары. Мы проводили его глазами.

– Здоровый фонарь тебе поставили, малец,– посочувствовал сержант, снова подсаживаясь к нам.– А этой публики сторонитесь – урки, досрочно освобожденные, что заявления на фронт подали. Есть среди них мальцы ничего, а другие как были ворьем, так и остались. Какого года?

– Двадцать… седьмого. А вы?

– Двадцать второго. Нас, которые с первых дней, мало осталось. После войны в музеях будут за деньги показывать.

– А почему вы так долго воюете, а не офицер?

Сержант развел руками.

– Как-то не получалось. Посылали на трехмесячные курсы младших лейтенантов – ранило, в другой раз посылали – контузило, а потом сам отказался. Хотя один раз ротой командовал.

– Ротой?!

– Насмотритесь всего, мальцы, если успеете. Война-то к шапочному разбору идет. Нас в роте семь человек осталось, а я – старший. Вот и командовал. В декабре сорок второго, в Сталинграде.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});