Том 7. Художественная проза 1840-1855 - Николай Некрасов

— Ангелику! — повторил с беспокойством Отто и испытующим взором взглянул на Джулио и свою любовницу…

— Да; она овладела моим сердцем. Ее дивная красота свела меня с ума. Я страдал ужасно… День, в который я не видел ее, был для меня мукою… Зато когда я видел ее, когда она случайно дарила меня приветной улыбкой…

— Она дарила вас приветной улыбкой? — воскликнул Отто встревоженным голосом и гневно взглянул на Джулио…

Между тем Джулио смотрел на Франческу и как бы старался понять что-то из ее взора. Отто это заметил, и краска досады покрыла его щеки.

— О, как я был тогда счастлив! Мир казался мне прекраснее, люди добрее… Сколько раз намеревался я упасть к ногам ее, высказать ей любовь мою…

— И вы это сделали! — быстро прервал Отто. Что-то похожее на ревность или сильную злость сверкало в глазах его; с жадностью ждал он ответа…

— Нет, каждый раз непреодолимая робость меня останавливала. Я даже не был знаком с ней, хотя имел к тому случай. Я видел ее только на сцене… Может быть, моя робость повредила мне…

Тут Джулио украдкой вопросительно взглянул на певицу. Это опять заметил Отто; быстро повернул он голову к Франческе. Но оба они напрасно надеялись прочесть что-нибудь на лице ее: оно было спокойно и задумчиво и не носило на себе ни малейшего отпечатка какого-нибудь господствующего ощущения…

— Не происходила ли робость ваша от другой причины?.. У красоты так много поклонников, — насмешливо сказал Отто.

— Что вы хотите этим сказать, синьор?..

— То, что соперники иногда бывают слишком вспыльчивы и раздражительны…

— Я не понимаю вас, синьор… Но вы ошибаетесь, если думаете, что я боялся моих соперников, тем более что она меня предпочитала им…

— Вас?!

— Что она, казалось, любила меня…

— Она вас любила! — в бешенстве закричал Отто, и вопрошающий взор его встретился на лице Франчески с страстным взором Джулио…

— Да, мне казалось, что она любила меня!

— Тем более непростительна ваша трусость!

— Моя трусость! — вскричал с яростью оскорбленный Джулио. — После таких слов знаете чем дело кончается между благородными людьми?

— Вы и тут, кажется, медлить хотите…

Джулио обнажил шпагу; Отто сделал то же…

— Клянусь, я не оставлю этой шпаги, пока не паду сам или не смою кровью обиды! — сказал Джулио.

Напрасно Франческа и гости старались потушить спор. Дело зашло слишком далеко, и поправить его не было уже возможности… Озлобленные противники с яростью бросились друг на друга. Никто из гостей не дерзнул остановить их, потому что тогда мог бы произойти общий разрыв. Теперь они надеялись, что всё кончится одной или много двумя легкими ранами.

Франческе предлагали выйти в другую комнату, но она осталась на прежнем месте и с удивительным мужеством, даже бесчувствием смотрела на сражающихся…

Шпага Джулио вонзилась прямо в сердце Отто…

— Прости, Ангелика! Я умираю! — воскликнул он и полумертвый упал на пол…

— Ангелика! — вскричал изумленный и обрадованный Джулио.

— Ангелика! — повторили гости…

— Я убил графа Торского? — спросил с ужасом Джулио.

— Барона Отто Р**,- отвечала Ангелика…

Раненый страшно прохрипел и испустил последний вздох.

* * *

Оглянемся назад. Ангелика и барон долго ехали без цели, для того чтобы быть безопасными от преследований, которых, впрочем, они напрасно страшились. Наконец отчаяние певицы начало несколько утихать и уступать место тихой грусти. Тогда она вспомнила свое настоящее положение. Без уважения, без любви отдавшись человеку, которого она почти ненавидела, она не могла быть с ним счастлива, и жизнь «в каком-нибудь безвестном углу мира», как выражался барон, показалась бы с ним пыткою. Барон сам признался, что это слишком необдуманно и никуда не годится. Ангелика решила снова вступить на сцену, думая тем хоть несколько закрыть раны своего сердца. С радостью ухватился барон за эту мысль, тем более что он видел в ней легчайший способ иметь деньги, в которых у них мог случиться недостаток. Не желая появлением своим напомнить истории своего бегства, которое наделало в Риме тогда много шума, она дебютировала под именем Франчески и заключила контракт с директором театра, по которому за условную плату обязалась петь на сцене… Барон свел знакомство с блестящей молодежью Рима, которое легко доставила ему близость к Франческе, для многих подозрительная и непонятная, и вел веселую жизнь. Джулио, мечтательный, влюбленный, по тайному предведению сердца догадывавшийся, кто была Франческа, прежде всех нашел случай сблизиться с бароном. Отто был ревнив, и уже несколько раз непонятное обращение Джулио с Франческой, его загадочные слова и намеки заставляли его остерегаться этого опасного соперничества. До самого того дня, в который случилась кровавая сцена убийства, он наблюдал за поведением Джулио и искал повода к ссоре, которая заградила бы Джулио вход в его дом. Но не так кончилась, как мы видели, эта ссора.

— Так, сердце мое не обманывало меня, — говорил страстный Джулио, — сердце мое меня не обманывало! Но что я сделал, безумный! Кого я убил? — И отчаянным взором смотрел он на Ангелику.

Гости тоже пристально смотрели на нее… Им казалась странною, непостижимою бесчувственная холодность Ангелики. Все они были уверены, что барон ее любовник… Отчего же она не тронута его смертью, не поражена гневом на убийцу? Отчего ни малейшего вопля горя, ни малейшего сострадания, на которое имеет право всякий несчастный, не показывала она… Или она так глубоко поражена, что чувства ее оцепенели от ужаса? Или она его не любила?

— О, простите меня! простите! — говорил плачущий Джулио… — Я готов наказать сам себя, охотно бы выкупил своею смертью жизнь барона!

— Джулио! — сказал один из молодых людей. — Синьоре нужен покой; оставим ее. Вероятно, вид твой неприятен для нее. Уйдем… Твоя неосторожность наделала столько бед… Ты всех нас лишил счастия проводить вечера у прекрасной Ангелики… уйдем.

— О нет! благородные синьоры, я буду очень рада, если вы по-прежнему будете навещать меня, только позвольте попросить вас сохранить в тайне мое настоящее имя.

— Клянемся, что вы по-прежнему будете для нас — синьора Франческа! — воскликнули молодые люди.

— Что же ты молчишь, Джулио? — Джулио был бледен как смерть и ничего не слышал. «Я убил его; теперь она будет меня ненавидеть!» — шептал он…

— Синьора требует, чтоб ты обещал сохранить ее тайну!

— О, я это сделаю! Она умрет вместе со мною! — сказал Джулио и поспешно оставил комнату…

— Он страшен, поспешите за ним, благородные синьоры! — сказала Ангелика…

— Мы еще должны сделать одно дело. Помогите мне, — сказал один из гостей, подымая труп барона. — Синьоре, верно, не будет приятен такой товарищ, если мы его здесь оставим.

— Рана сделана в самое сердце; мы бросим тело в каком-нибудь переулке, и, верно, завтра никто не будет сомневаться, что это дело бандита.

— Прекрасная мысль!

Молодые люди простились и вышли, неся на руках труп барона.

Пройдя несколько шагов, они увидели труп. Подойдя ближе, они узнали Джулио, плавающего в крови, без малейшего признака жизни.

— Он убил себя!

— Несчастный!

— Сумасшедший!

— Глупец!

Так провожали они в небо душу нового покойника…

— Я всегда думал, что эта горячая голова тем кончит, — сказал один.

— Глупость, тем более непростительная, что уж нельзя и поправить ее, — заметил другой…

— Мне руки оттянул этот молчаливый барон; бросим его подле Джулио, вместе им будет веселей, — сказал третий… Они бросили труп и удалились.

* * *

Ангелика скоро утешилась, или, лучше сказать, она и не жалела о потере барона. Другое сильное горе мучило ее неотступно. Чтоб утешить, развлечь себя, смешать настоящее горе хоть с поддельной радостью и тем ослабить его влияние, с жадностью привязалась она ко всем наслаждениям жизни. Душа ее не просила любви, не могла уже чувствовать ее, но она бросилась не задумываясь на, грудь первого обожателя. Если б заглянуть в грудь Ангелики, то можно бы увидеть, что скорей с отвращением, чем по влечению страсти она это делала. Цель ее состояла только в том, чтоб изменять тому, кто так коварно обманул ее. Между тем слава ее росла и доставляла ей все средства блистать и жить роскошно. Сначала по слабому побуждению — сделать несколько сноснее свое положение, потом по привычке предаваясь всем удовольствиям света, она наконец столько привязалась к нему, что такой образ жизни сделался для нее необходимостью. Расположив свое время так, чтоб ни одной минуты не оставалось для уединенного размышления, углубления в себе, она начала забывать прошедшее, и редко что-нибудь пробуждало в ней старую грусть, вызывало на ресницу слезу… Так прошло около года.