Ночи Калигулы. Падение в бездну - Ирина Звонок-Сантандер

Агриппина искоса глянула на Калигулу.

— Перестань издеваться, брат, — раздражённо попросила она. — Никогда я не назову сына в честь дяди — всеобщего посмешища!

Она говорила достаточно громко. Если Клавдий и не слышал нелестных слов племянницы, то слышали другие, стоящие ближе. И донесли из злорадства Клавдию. Он смутился и вжал седеющую голову в плечи.

Калигула наслаждался замешательством сестры. Ещё сильнее — замешательством Клавдия. Император обнял сестру за плечи и, гадко ухмыляясь, зашептал ей в ухо:

— Напрасно ты считаешь дядю дураком! Посмотри, как он старается прослыть умным! Даже в гости ходит с сочинениями древних историков. Они служат Клавдию, чтобы прикрываться от обглоданных костей, которые все швыряют в него.

Агриппина посмотрела на брата с печальной иронией. Она надеялась, что император предложит назвать младенца своим именем. Гай! Именно так звали Пассиена Криспа. Агриппина родила сына не от любовника. Потому и желала хотя бы назвать его в честь того, о ком мечтала лунной мартовской ночью в объятиях Агенобарба.

— Я решил дать сыну имя Луций, — заявил Агенобарб. — Отца моего звали Луций. Деда — Гней. Прадеда — Луций. Прапрадеда — Гней… — загибая толстые пальцы, он увлечённо пересчитывал меднобородых предков. Все они звались однообразно: или Луциями, или Гнеями.

— Пусть будет Луций, — Агриппина устало махнула рукой. Она склонилась над колыбелью и заботливо поправила ожерелье, повешенное на шейку ребёнка: мелкие золотые амулеты от сглаза, болезней и порчи.

— А я сказал — Тиберий! — капризно надулся Калигула.

Молчаливая Юлия Друзилла ласково коснулась его руки.

— Гай! Позволь родителям назвать младенца так, как они желают, — попросила она.

Калигула притянул к губам тонкие пальцы Друзиллы и поцеловал их с неповторимой нежностью.

— Хорошо, если ты об этом просишь, — согласно кивнул он.

Император взял сестру под локоть и вывел её из зала. Глаза обоих светились любовью и счастьем, словно у новобрачных, идущих от пиршественного стола в опочивальню.

Агенобарб провёл взглядом императора и подозвал раба-распорядителя.

— Выпроводи гостей, — велел он. — Я устал от шума. А мне ещё предстоит ехать в храм Юноны Люцины, сообщить о рождении сына.

Рабы разнесли гостям корзинки с угощением — чёрствым медовым печеньем. Это служило намёком, что пришла пора уходить. Агенобарб кисло улыбался. Ему не терпелось покончить с формальностями и вернуться в уютную опочивальню.

— Подать носилки! — раздражённо прикрикнул он на нерасторопную прислугу.

Носилки подали. Осмотрев их, Агенобарб решил, что незачем спускаться на землю, чтобы потом вновь забираться в носилки.

— Уберите их. Несите меня в кресле! — приказал он.

Агриппина догнала мужа около ворот. Схватилась за костяной подлокотник кресла и осуждающе посмотрела на него.

— Говори, чего ты хочешь?! — поморщился Агенобарб.

— Почему ты колебался признать сына? — сердито спросила она.

«Уже донесли! — надулся Агенобарб. — Кто из рабов несдержан на язык? Кого наказать примерно плетью?»

— Я?! — притворно удивился он. — Ну что ты, Агриппина! Я счастлив!

Она медленно качнула головой.

— Неправда! — серо-зеленые глаза женщины прищурились, пряча горечь и обиду. — Ты сказал: «От меня и Агриппины ничего хорошего родиться не может!»

В голосе жены Агенобарб уловил вызов.

— Иди домой, — смутившись, попросил он. — Тебе положено отдыхать.

— Впервые за долгие годы ты заботишься обо мне! — насмешливо ответила Агриппина. — Прячешь под заботой нежелание отвечать на неприятный вопрос!

— Ты стала дерзкой! — возмутился Агенобарб. — Пользуешься тем, что я не в силах отлупить тебя, как прежде. Не забудь: я могу велеть рабам проучить тебя за непослушание!

Агриппина презрительно скривила тонкие губы. Горделиво вздёрнула подбородок и ушла в дом. «Прежде издохнешь от обжорства!» — мстительно думала она.

Быстро пройдя по перистилю, она вошла в отдалённую тихую кубикулу. Эклога, напевая вполголоса, кормила младенца. С ревнивым отвращением Агриппина осмотрела полную грудь, к которой жадно присосался сын. Резким движением она выхватила Луция из чужих рук и прижалась лицом к жидким каштаново-рыжим волоскам.

— Ты не будешь грубым, как твой отец! — всхлипывая, шептала Агриппина. — Я приставлю к тебе лучших наставников, умнейших в Риме учителей.

Луций плакал. Материнское ожерелье больно царапало слабое тельце. Агриппина, не замечая этого, ещё крепче прижала к себе ребёнка.

* * *

В храме Юноны Люцины на Эсквилине появилась новая запись о рождении младенца мужского пола. В восемнадцатый день до январских календ, в год 790 от основания Рима, в семье консуляра Гнея Домиция Агенобарба родился сын — Луций Домиций Агенобарб. Будущий император Нерон.

XXI

Калигула помог Друзилле забраться в носилки. И улёгся рядом, велев рабам плотно задёрнуть занавески. Закинув руки за голову, он рассматривал резные узоры на колонках и молчал. Вспоминал Агриппину, заботливо склонившуюся над плетёной колыбелью.

— Что беспокоит тебя? — Друзилла мимолётным движением коснулась его груди, покрытой рыжеватыми волосками.

— Мне нужен наследник, — отозвался Гай.

Друзилла тихо вздохнула и отвернулась, мучительно прикусив губу. Что угодно она готова дать Калигуле, только не законного сына! А незаконный, зачатый от запретной кровосмесительной связи наследником быть не может.

— Гемелл ждёт моей смерти, — доверительно шептал Калигула, обнимая Друзиллу и глядя в пространство, мимо неё. — Я заметил во время болезни нетерпение, отразившееся на его бледном вытянутом лице. Имей я сына — Гемелл перестанет считаться наследником.

Друзилла по-прежнему молчала, отвернувшись. За её спиной Гай мечтал о сыне. И был так далёк, что не замечал крупных слез, текущих по лицу сестры.

— Сын укрепит моё положение…

Друзилла беззвучно плакала. Сын от другой женщины выроет между любовниками пропасть, которую не проделали ни бабкины запреты, ни злая молва.

— Я должен жениться!

Она перестала сдерживаться и громко всхлипнула. Лишь сейчас Калигула с удивлением заметил слезы Друзиллы. Он обернул к себе покрасневшее от слез лицо сестры, вытер пальцами слезы, разгладил горькие складки в уголках губ.

— Ты позволишь, Друзилла? — Гай просительно заглянул в глаза, упрямо избегающие его. — Только ради рождения сына! Я никогда не перестану любить тебя.

— Кого ты избрал в жены на этот раз? — девушка не скрывала злобной ревности.

Калигула откинулся на подушки и улыбнулся мечтательно.

— Вчера я заявил в курии, что хочу жениться. Попросил отцов-сенаторов выбрать для меня самую красивую женщину Рима. С какими серьёзными лицами почтённые сенаторы перебирали достоинства и недостатки знатных матрон! Словно решали важнейшие государственные дела! — он рассмеялся с иронией. — Спорили час, пока не сошлись на одном имени. Красивейшей женщиной они назвали Лоллию Павлину, супругу наместника Ахайи. На ней я и женюсь!

— Она замужем, — сверкнув глазами, возразила Друзилла. Ей было больно слушать, как возлюбленный брат восхваляет красоту другой.

— Разведётся! — небрежно бросил Калигула.

Император потянулся к Друзилле. Мерное покачивание носилок вызывало в нем желание. Шум толпы извне добавлял к ощущениям особую остроту. Друзилла, капризно глядя в сторону, оттолкнула настойчивые руки Гая. Отодвинулась от него на край носилок. Калигула вопросительно вздёрнул бровь, улыбнулся краем рта и отвернулся, небрежно насвистывая песенку гладиаторов.

Остаток дороги прошёл в тягостном молчании. Дом Агенобарба находился недалеко от Палатинского дворца. Но ссора сделала непомерно длинными эти несколько кварталов.

XXII

Наместнику Ахайи полагается жить в Коринфе. Гай Меммий, поклонник греческой поэзии, предпочитал Афины. Ему нравились светлые дома с плоскими кровлями; дороги, усаженные смоковницами и маслинами; Акрополь, портики храмов которого держатся на головах умиротворённых кариатид. Эллины с медленным достоинством прогуливаются по солнечным улицам. Услаждая слух, звучит певучий язык Гомера и Гесиода. Правда, в последнее время город наводняют оборванные евреи. Громко ругаясь на гортанном наречии своей земли, они спорят: мессия или нет последний проповедник, появившийся в Иерусалиме. Гай Меммий гоняет евреев, но без особого рвения. Иудейский бог ему безразличен.

Забросив государственные дела, Меммий часами просиживал в саду под платанами. Внимательно рассматривал красно-чёрные рисунки на старинных коринфских вазах. Читал вслух «Илиаду», наслаждаясь звучанием собственного голоса. Лоллия Павлина рассеянно слушала его, тоскуя о Риме.

— Доминус! Послание от императора! — писец почтительно склонился перед Меммием и передал ему навощённые таблички.