Сталин. Красный «царь» (сборник) - Тони Клифф

В разгаре экономического авантюризма Сталин обещал отправить нэп, т. е. рыночные отношения, «к черту». Вся пресса писала, точно в 1918 году, об окончательной замене купли-продажи «непосредственным социалистическим распределением», внешним знаком которого объявлялась продовольственная карточка. В то же время инфляция категорически отрицалась, как вообще несвойственное советской системе явление. «Устойчивость советской валюты, – говорил Сталин в январе 1933 г., – обеспечивается прежде всего громадным количеством товарных масс в руках государства, пускаемых в товарооборот по устойчивым ценам». Несмотря на то, что этот загадочный афоризм не получил никакого развития или разъяснения (отчасти именно благодаря этому), он стал основным законом советской теории денег, точнее сказать – той самой инфляции, которая отрицалась. Червонец оказывался отныне не всеобщим эквивалентом, а только всеобщей тенью «громадного» количества товаров, причем, как всякая тень, он получил право сокращаться и удлиняться. Если эта утешительная доктрина имела какой-либо смысл, то только один: советские деньги перестали быть деньгами; они не служат больше для измерения ценности; «устойчивые цены» назначаются государственной властью; червонец является только условным ярлыком планового хозяйства, т. е. универсальной распределительной карточкой: словом, социализм победил «окончательно и бесповоротно».

Наиболее утопические воззрения периода военного коммунизма оказались восстановлены на новом экономическом базисе, правда, несколько более высоком, но, увы, все еще совершенно недостаточном для ликвидации денежного оборота. В правящих сферах окончательно возобладал взгляд, будто при плановом хозяйстве инфляция не страшна. Это значит приблизительно: при наличии компаса не опасна пробоина в судне. В действительности денежная инфляция, неизбежно порождающая кредитную, ведет к замещению реальных величин фиктивными и разъедает плановое хозяйство изнутри.

Незачем говорить, что инфляция означала страшный налог на трудящиеся массы. Что касается извлеченных при ее помощи выгод для социализма, то они более чем сомнительны. Хозяйство продолжало, правда, быстро расти, но экономическая эффективность грандиозных сооружений оценивалась статистически, а не экономически. Командуя рублем, т. е. давая ему по произволу различную покупательную силу в различных слоях населения и секторах хозяйства, бюрократия лишила себя необходимого орудия для объективного измерения собственных успехов и неудач. Отсутствие правильного учета, которое на бумаге маскировалось комбинациями с «условным рублем», вело в действительности к упадку личной заинтересованности, к низкой производительности и еще более низкому качеству товаров.

Зло получило уже в течение первой пятилетки угрожающие размеры. В июле 1931 г. Сталин выступил с известными «шестью условиями», которые имели главной задачей снизить себестоимость промышленной продукции. Эти «условия» не заключали в себе ничего нового: «нормы буржуазного права» были выдвинуты на заре нэпа и развиты на XII съезде партии, в начале 1923 года. Сталин наткнулся на них лишь в 1931 году, под влиянием падавшей эффективности капитальных вложений. В течение следующих двух лет в советской печати почти не появлялось статьи без ссылок на спасительную силу «условий». Между тем в обстановке продолжающейся инфляции порожденные ею болезни, естественно, не поддавались лечению. Суровые репрессии против вредителей и саботажников также мало подвигали дело вперед.

Почти невероятным представляется сейчас тот факт, что, открывая борьбу против «обезлички» и «уравниловки», т. е. анонимного «среднего» труда и одинаковой для всех «средней» оплаты, бюрократия посылала одновременно «к черту» нэп, т. е. денежную оценку товаров, в том числе и рабочей силы. Восстанавливая одной рукой «буржуазные нормы», она другой рукой разрушала единственно пригодное для них орудие. При замене торгового оборота «закрытыми распределителями» и полном хаосе в области цен исчезало неизбежно всякое соответствие между индивидуальным трудом и индивидуальной заработной платой; тем самым убивалась личная заинтересованность рабочего.

Самые строгие предписания насчет хозяйственного расчета, качества, себестоимости и производительности повисали в воздухе. Это нисколько не мешало руководителям объявлять причиной всех хозяйственных неудач злонамеренное невыполнение шести рецептов Сталина. Самая осторожная ссылка на инфляцию приравнивалась к государственному преступлению. С такой же добросовестностью власти обвиняли подчас учителей в несоблюдении правил школьной гигиены, запрещая в то же время ссылаться на отсутствие мыла.

Вопрос о судьбе червонца занимал видное место в борьбе фракций большевистской партии. Платформа оппозиции (1927 г.) требовала: «Обеспечить безусловную устойчивость денежной единицы». Это требование проходит лейтмотивом через дальнейшие годы. «Железной рукой приостановить процесс инфляции, – писал заграничный орган оппозиции в 1932 г., – и восстановить твердую денежную единицу», хотя бы ценою «смелого сокращения капиталовложений»… Апологеты «черепашьего темпа» и сверхиндустриализаторы как бы временно поменялись местами. В ответ на похвальбу послать рынок «к черту» оппозиция рекомендовала Госплану вывесить в своем помещении плакат: «Инфляция есть сифилис планового хозяйства».

* * *

В области сельского хозяйства инфляция породила не менее тяжелые последствия.

В период, когда крестьянская политика еще ориентировалась на фермера, предполагалось, что социалистическое преобразование сельского хозяйства, исходя из основ нэпа, совершится в течение десятилетий через посредство кооперации. Охватывая одну за другой закупочные, сбыточные и кредитные функции, кооперация должна была в конце концов обобществить и самое производство. Все вместе называлось «кооперативным планом Ленина». Действительное развитие пошло, как мы знаем, по совершенно несхожему, скорее противоположному пути – насильственного раскулачивания и интегральной коллективизации. О постепенном обобществлении отдельных хозяйственных функций по мере подготовки для этого материальных и культурных условий не было более и речи. Коллективизация проводилась так, как если бы дело шло о немедленном осуществлении коммунистического режима в земледелии.

Непосредственным последствием явилось не только потребление большей половины живого инвентаря, но, что еще важнее, полное безразличие колхозников к обобществленному имуществу и результатам собственного труда. Правительство перешло в беспорядочное отступление. Крестьян снова наделяли в личную собственность курами, свиньями, овцами, коровами. Им отводились приусадебные участки. Фильм коллективизации разворачивался в обратном порядке.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});