Виноваты звезды - Джон Грин

— «Дезинформация», — послышался голос. — Один игрок или два?

— Два, — ответил Айзек. — Пауза. — Он повернулся ко мне: — Я часто играю с Гасом, но меня бесит, что в видеоиграх он законченный самоубийца. Слишком агрессивно бросается спасать мирных жителей и вообще.

— Да уж. — Я вспомнила Ночь разбитых призов.

— Снять паузу, — скомандовал Айзек.

— Первый игрок, идентифицируйте себя.

— Сейчас звучит сексуальный голос первого игрока.

— Второй игрок, идентифицируйте себя.

— Я буду вторым игроком, наверное, — отозвалась я.

— Старший сержант Макс Мейхем и рядовой Джаспер Джекс проснулись в темной пустой комнате площадью примерно двенадцать квадратных футов.

Айзек показал на экран, будто я должна говорить с ним или еще что.

— Хм, — сказала я. — Выключатель есть?

— Нет.

— А дверь есть?

— Рядовой Джекс нащупал дверь. Она заперта.

— Над притолокой есть ключ, — вмешался в разговор Айзек.

— Да.

— Мейхем открывает дверь.

— В комнате по-прежнему абсолютно темно.

— Достаю нож, — сказал Айзек.

— Достаю нож, — прибавила я.

Из кухни выскочил мальчишка — брат Айзека, подумала я, — лет десяти, тощий жилистый непоседа, вприпрыжку пробежал через гостиную и крикнул, очень хорошо подражая голосу Айзека:

— И закалываюсь.

— Сержант Мейхем вонзает нож себе в шею. Вы уверены, что…

— Нет, — сказал Айзек. — Пауза. Грэм, не заставляй меня подниматься и навешивать тебе пинков.

Грэм залился бессмысленным смехом и убежал в коридор.

Мейхем с Джексом, то есть Айзек и я, пробирались по пещере, пока не наткнулись на какого-то типа. Когда он признался, что мы в украинской подземной тюрьме на глубине мили, мы прирезали его. Звуковые эффекты — шум бурной подземной реки, голоса, говорившие по-украински и на ломаном английском, — вели нас по пещере, но на экране царила сплошная чернота. Через час игры мы услышали отчаянные крики заключенного, умолявшего:

— Боже, помоги мне! Боже, помоги мне!

— Пауза, — произнес Айзек. — Вот тут Гас всегда настаивает, чтобы найти заключенного, хотя так нельзя выиграть, а единственный способ спастись — это выиграть игру.

— Да, Гас воспринимает видеоигры чересчур серьезно, — сказала я. — Он по уши влюблен в метафору.

— Тебе он нравится? — спросил Айзек.

— Конечно, нравится. Он классный.

— Но встречаться с ним ты не хочешь?

Я пожала плечами:

— Все не так просто.

— Отчего же, я понимаю. Ты не хочешь давать ему то, с чем он не сможет справиться. Не хочешь, чтобы он поступил с тобой, как Моника со мной.

— Ну, вроде того, — согласилась я, хотя на самом деле все обстояло не так. Я боялась стать для него таким вот Айзеком. — Если честно, — сказала я, — ты тоже поступил с Моникой не совсем красиво.

— В чем это я с ней не так поступил? — ощетинился он.

— Ну как же? Взял и ослеп!

— Это не моя вина, — отрезал Айзек.

— Я не говорю, что это твоя вина. Я говорю, что это было не очень красиво.

Глава 10

В Амстердам нам предстояло отправиться с одним чемоданом. Я нести тяжелое не могла, а мама настаивала, что тащить двойной багаж в одиночку ей не под силу. Пришлось плести интриги за черный чемодан, который родителям подарили на свадьбу миллион лет назад. Такому чемодану проводить бы жизнь в экзотических странах, но он в основном катался до Дейтона и обратно: у «Недвижимости Морриса, инк.» там находился дополнительный офис, куда папа частенько мотался по делам.

Я уверяла, что мне полагается ббльшая часть чемодана, потому что без меня и моего рака мы вообще никогда не попали бы в Амстердам. Мама возражала, что она вдвое крупнее меня и ей требуется физически больше ткани, чтобы прикрыть наготу, поэтому претендовала минимум на две трети чемоданной площади.

В конце концов получилось ни нашим, ни вашим, и все остались довольны.

Самолет вылетал около полудня, но мама разбудила меня в полшестого — включила свет и закричала: «Амстердам!» Она бегала все утро, проверила, взяли ли мы международные адаптеры к вилкам, в четвертый раз убедилась, что у нас достаточно баллонов с кислородом и все полные. Я вылезла из постели и натянула мой дорожный костюм для Амстердама (джинсы, розовую майку и черный кардиган на случай, если в самолете будет холодно).

В машину все погрузили в пятнадцать минут седьмого, после чего мама настояла, чтобы мы позавтракали всей семьей, хотя я про себя очень возражала есть до рассвета: я ведь не русская крестьянка девятнадцатого века, которой предстоит весь день работать в поле. Я вяло жевала яичницу, а мама с папой уплетали домашнюю версию оладий с яйцом «Эгг Макмаффинс», которые им очень нравились.

— Почему некоторым блюдам навсегда отведена участь завтрака? — спросила я. — Почему мы не едим на завтрак карри?

— Хейзел, кушай.

— Но почему? — настаивала я. — Кроме шуток, как яичница заняла эксклюзивное положение среди завтраков? Можно положить на хлеб бекон, и все отнесутся нормально, но стоит положить на хлеб яичницу — бац, и это завтрак?

Папа ответил с полным ртом:

— Когда вернешься, будем есть завтрак на ужин. Договорились?

— Не хочу я завтрака на ужин, — отрезала я, перекрещивая нож и вилку над почти полной тарелкой. — Я хочу на ужин яичницу без нелепого утверждения, что яичница — это завтрак, даже если ее едят на ужин.

— Конечно, ты сама расставляешь приоритеты в своей жизни, Хейзел, — сказала мама, — но если именно в этом вопросе ты хочешь стать победителем, мы охотно уступим тебе первое место.

— Даже целый пьедестал почета, — подтвердил папа, и мама засмеялась.

Это, конечно, глупо, но мне стало обидно за яичницу.

Когда они поели, папа вымыл посуду и повел нас к машине. Он, разумеется, расплакался и поцеловал меня, коснувшись мокрой колючей щекой. Прижавшись носом к моей скуле, он прошептал:

— Я тебя люблю и очень тобой горжусь.

Не представляю за что.

— Спасибо, пап.

— Скоро увидимся, да, деточка? Я тебя очень люблю.

— Я тоже тебя люблю, пап, — улыбнулась я. — Нас не будет всего три дня.

Пока мы задним ходом выезжали на улицу, я махала папе, а он махал в ответ и плакал. Мне пришло в голову, что он, наверное, думает, будто может больше меня не увидеть, как думает об этом каждое утро своей рабочей жизни, уходя в офис, который, наверное, с радостью бы бросил.

Мы с мамой подъехали к дому Огастуса. Мама хотела, чтобы я осталась в машине и отдохнула, но я все-таки пошла с ней к дверям. С крыльца было слышно, что в доме кто-то плачет. Я сперва не думала, что это Гас, потому что звуки ничем не напоминали его низкий сексуальный голос, но через секунду разобрала, как он выкрикивает сдавленным голосом: «Потому что это моя жизнь, мам, моя!» Мать тут же обняла меня за плечи и быстро повела к машине.

— Мам, что случилось? — спросила я.

А она сказала:

— Подслушивать нехорошо, Хейзел.

Из машины я отправила Огастусу сообщение, что мы подъехали и ждем, пусть выходит, как будет готов.

Некоторое время мы смотрели на дом. Странная штука, но снаружи дома за редким исключением ничем не выдают, что происходит в их стенах, хотя там проходит большая часть нашей жизни. Может, в этом и состоит глобальная цель архитектуры?

— М-да, — протянула мама некоторое время спустя. — Рановато мы приехали, пожалуй.

— Похоже, мне не было смысла вскакивать в полшестого, — кивнула я. Из консоли между нами мама достала чашку с кофе, и я сделала глоток. Мой телефон зажужжал. Огастус писал: «НИКАК не могу решить, что надеть. Я тебе больше нравлюсь в рубашке-поло или с пуговицами?»

Я ответила: «С пуговицами».

Через тридцать секунд входная дверь открылась, и на пороге появился улыбающийся Огастус, катя за собой чемодан на колесиках. Он был в отглаженной небесно-голубой рубашке, заправленной в джинсы и застегнутой до горла. С губы свисала «Кэмел лайт». Мама вышла поздороваться. Он моментально вынул сигарету и заговорил уверенно:

— Всегда рад вас видеть, мэм.

Я смотрела в зеркало, как мама открывает багажник. Через несколько секунд Огастус распахнул дверцу за мной и занялся нелегким делом усаживания на заднее сиденье с одной ногой.

— Хочешь на переднее? — спросила я.

— Ни за что, — заявил он. — Привет, Хейзел Грейс.

— Привет, — отозвалась я. — Ладно?

— Ладно, — сказал он.

— Ладно, — повторила я.

Мама села за руль и захлопнула дверцу.

— Следующая остановка — Амстердам, — объявила она.

Это было не совсем правдой. Следующей остановкой стала парковка аэропорта, затем на автобусе мы поехали в терминал, и открытый электромобиль доставил нас к очереди на досмотр. Парень в форме администрации транспортной безопасности у самой рамки кричал о том, что лучше бы никто не пытался провозить взрывчатые вещества, оружие и любые жидкости в объеме свыше трех унций. Я сказала Огастусу: