Не уходи. XIX век: детективные новеллы и малоизвестные исторические детали - Алекс Норк

«Эх, дураки наши предки, — сказал как-то Сашка, — кто они там были, поляне-древляне, не могли взять хоть градусов на десять пониже».

Действительно, дураки, мелькнула и у меня неуважительная эта мысль.

Вышло как-то очень точно с моим движеньем к гурьинскому трактиру, и появился я там минута в минуту.

У-у, дядя уже распоряжается за столом, видит меня и приветственно машет рукою.

Казанцева нет.

— Его к начальству за каким-то делом позвали. Подъехать должен вот-вот. Копию завещания принес?

— Принес. Навряд, однако, найдется там интересное.

Дядя, впрочем, прежде чем прочитать, заканчивает заказ с половым — соленья какие-то под водку. Не возражаю я против поросенка?

Не возражаю.

Теперь дядя берется читать.

Пробегает глазами... на лице не замечаю никакого разочарования.

— Ну а что ты хотел? Стандартно. Вот подлинник теперь любопытно взглянуть. И интересно, как Настя так порвала оригинал, что одна часть куда-то исчезла, а другая осталась у владелицы?

— Казанцев поедет к ней?

— Непременно. И вот что мы, по ходу дела, придумали. Анастасия уже вызвана в Экспедицию, и когда явится — напишет заявление с просьбой почерковедческой экспертизы, так как она сомневается в подлинности почерка дяди.

— Она не говорила, что сомневается.

— Это неважно, напишет. Но, — дядя поднял для моего внимания палец, — мы считаем, что она такое заявление уже написала.

— Понял.

— Далее слушай, у Казанцева есть два высококлассных почерковеда, экспертиза которых для суда будет делом решающим. О, вон и Дмитрий Петрович!

Лакей приглашает пройти на второй этаж в кабинет генерала, где нас ожидает новоявленная наследница. Очень интересно, в какой манере поведет себя Казанцев на этот раз.

Вид у него сейчас вполне благодушный, к тому ж, сегодня он в «гражданском» — кремовом летнем костюме и в тон ему рубашке и галстуке. Вид такой его молодит и делает схожим с адвокатом каким-нибудь, весьма успевающим. Оказывается, ходить на работу в «гражданском» иногда у них принято и даже считается чем-то вроде хвастовства перед прочим чиновным людом.

Кабинет оказался размещенным в большой ротонде с высокими сплошными окнами по всему округлому периметру, за окнами кроны деревьев — стало быть, сад.

Женщина — белокурая, улыбчивая, невысокого роста.

Не то чтобы полноватая, а с округлыми выразительными формами.

Лицо, на мой вкус, с излишней красивостью — конфетная привлекательность, этакая, как с этикетки, улыбчивые карие глазки.

Казанцев представляет нас, как сотрудников, потом себя с добавлением — «действительный статский советник».

Дама при этих словах делает книксен:

— Очень польщена. Садитесь господа.

Несколько стульев у окон, мы просим сесть сначала хозяйку, она занимает кабинетное у стола кресло.

Казанцев, впрочем, остается стоять.

И начинает вкрадчиво, нежно почти:

— Случай крайне деликатный, мадам. Мы уже проверили копию завещанья у вашего нотариуса, но... но, мадам, у племянницы покойного генерала есть очень влиятельные покровители, граф Строганов, например.

— Недавний наш генерал-губернатор?

— Он самый. Есть еще кое-кто в Петербурге. На нас оказывают, как это...

— Давление.

— Вы правильно выразились, мадам. Требуют, чтобы всё было проверено и, так сказать, перепроверено.

Казанцев, успешно вполне, играет роль незлобивого простачка.

— Господа, я сама за то, чтобы всё было безукоризненно в смысле каких-либо подозрений.

Ее лицо делается серьезным.

А сейчас уже напряженным, и с заметными колебаниями «сказать — не сказать».

— Видите ли, господа, он любил свою племянницу... — она, наконец, решается: — но больше всего он любил меня.

Ее взгляд слегка тупится.

Дядя сразу приходит на помощь:

— Мадам, расскажите о последних часах генерала. Я в свое время, — врет он, — имел удовольствие быть с ним знакомым, хотя в последние годы не виделись.

— Да, — она приходит в себя, и рада, что «о другом», — очередной сердечный приступ, задыхание. Я тут же посылаю за его доктором, — она называет фамилию. Тот приезжает скоро, дает какие-то капли, они успокаивают несколько... я веду угостить его чаем, сидим какое-то время... и вдруг сиделка, оставленная на дежурстве, бежит-докладывает, что сильный хрип... в общем через минут пятнадцать всё кончилось. Да, господа, не желаете ли чаю, перекусить слегка?

Поблагодарив ее, мы отказались.

— И написала племянница на вас ответное заявление.

— Вот интересно! Какое же?

— Что почерк дяди не считает подлинным.

— Да господа... во-первых, вот в конверте остатки подлинного завещания, во-вторых, генерал, у вас же есть специалисты по почерку. — Она выдвинула на себя средний ящик... покопалась и извлекла пачку бумаг. — Вот здесь его оригинальный почерк, пожалуйста. Это из архива. — Еще что-то нашла: — А вот два самоличных армейских приказа. — Она подвинула бумаги на край стола, и конверт с завещанием. — Вот будьте любезны забрать.

— Я дам вам по всем бумагам расписку.

Казанцев сел в уступленное ему кабинетное кресло, быстро сделал опись и расписался.

Вчера еще я получил от Ольги записку с приглашеньем сегодня вечером на ее день рожденья. Вечер у всех оказался занят: дядя отправлялся в театр с Великой княжной — «посидеть в царской ложе», Казанцев — на юбилей к сослуживцу, мне очень хотелось заехать в гостиницу к Насте и как-то поднять ей настроение вечерней прогулкой или театром, тоже, но надо было обязательно к Ольге, в их семейный особняк на Большой Бронной, откуда Ольга по поводу молодежных сборов всегда выгоняла куда-нибудь в гости родителей.

И конечно, она была слишком привлекательна, чтобы ею пренебрегать.

А визит к наследнице произвел впечатление странное. Может быть, несчастно обиженная Настя действительно дернула за кусок листка с завещанием, может быть, сознание ее с собой не в ладу?.. Трудно было верить и не верить обеим.

Еще включался материальный мотив: Анастасия неплохо получала за свою педагогическую работу в Смольном, от небольшого родительского наследства у нее, тем не менее, оставалась неплохая в Петербурге квартира и еще маленький, но всё же, от ценных бумаг доход. Секретарь же эта ничего не имела, кроме накоплений, если те были сделаны, от предыдущей гувернантской зарплаты. Конечно, Настино состояние и близко сравниться не может с двумя тысячами душ и хорошим домом в Москве, но...

А что «но» я не знал сам, и немножко меня раздражало опять проявленное дядей и Казанцевым равнодушие — «разберемся, мы только в начале пути». А в судьбах — кто-то из двух молодых этих женщин преступник! — в судьбах мы разберемся? В ощущении несчастливости своей того, что есть реальный преступник, мы разберемся?!

Я остановил извозчика не доезжая, где-то на середине Малой Бронной, время позволяло пройтись пешком — хотелось еще подумать.

Завещание... мы рассматривали его в ближайшем трактирчике.

После перечисления имущественных ценностей там стояли фамилия и имя сегодняшней нашей знакомки, которой... слово без последних двух букв — «кото», дальше шел неровный горизонтальный разрыв, и сама эта последняя строка была мятой, как будто лист бумаги был сжат с двух концов и с нижнего конца дернули.

Которой передается в наследство всё перечисленное?

Меня резануло вдруг — глубоко внутри что-то не понравилось.

Что именно?

Вон особняк Ольги с горящими окнами, швейцар стоит у дверей. А бедная Настя мыкается где-то одна... почему мысль моя всё время клонится в ее сторону?

Ладно, утро вечера мудренее. Утром, по приказу моих старших товарищей, я должен навестить доктора и деликатно его расспросить.

Я привез большой букет роз, который болтался «головой вниз».

Прекрасный был вечер, и в конце его мы с Ольгой танцевали, не обращая внимания на других, мне нравилось ее близкое дыхания, талия, за ниже которой... а потом тонкие длинные ноги...

— Знаешь, Завьялов, что мне в тебе лучше всего? Что я в тебя не влюблена, а так...

— Я тоже «а так», мне тоже нравится эта свобода, и может быть, о такой именно Пушкин сказал: «покой и воля», дикая воля — как любой неограниченный выбор. Ольге всего восемнадцать, мы так молоды, что больше ничего и не надо. Мы знаем — это несерьезное счастье закончится, но пока оно наше, наше.

Доктор. Сначала к нему, потом к Насте, которой я послал записку, чтоб дожидалась меня.

Едем долго, извозчик везет всё время с какими-то поворотами, это раздражает меня.

Но, наконец, доезжаем.

За те дорожные неприятности мне уготована премия — у доктора нет пациента, и я сразу прохожу в кабинет.

Манера моя уже обычная — приехал от генерала Казанцева, извольте любить и жаловать.