Журналистское расследование - Коллектив авторов

К слову сказать, этот вопрос так и остался без ответа. Но свою задачу Дорошевич выполнил: 30 мая 1900 года братья Скитские были оправданы, а посвященный им очерк и сегодня читается с большим интересом. И безусловно, прав был Амфитеатров, когда утверждал, что за последние 25 лет в русской печати нет «более добросовестного и щегольского образца уголовного репортажа… Этически статьи о Скитских явились настоящим гражданским подвигом, а технически – совершенством газетной работы»[68].

Среди множества судебных очерков Дорошевича есть один, в котором особенно ярко раскрывается метод его журналистских расследований – умение делать читателя лично заинтересованным, а не просто любопытствующим. В «Деле Каласа» речь идет о событиях достаточно давних – середина XVIII века, Франция, Тулуза. Но начинается он словами, которые приемлемы для любого исторического промежутка: «Казнен человек, который до самой последней минуты повторял: „Я невиновен!“». Все, о чем пишет здесь Дорошевич, не может не касаться тебя, потому что, только преломляясь через судьбу отдельного человека, слова о справедливости и истине имеют смысл. Наверное, вести журналистские расследования более всего стоит затем, чтобы заступиться за достоинство человека, из которого, в конечном счете, складывается достоинство страны. И чтобы, перефразируя слова Мефистофеля, журналистика не смогла сказать о себе – «стремясь всегда к добру, творю я столько зла», необходимо, подобно Вольтеру – главному герою очерка «Дело Каласа» – иметь мужество заявить: «Кричите и заставляйте кричать других!»

Однако слава предтечи метода журналистского расследования в России досталась не Дорошевичу и даже не Короленко, а Бурцеву, который разоблачил Азефа.

Владимир Львович Бурцев. Разоблачение Азефа

Личность Владимира Львовича Бурцева (1862 – 1942) достаточно уникальна для того, чтобы рассказать о нем подробнее. В разное время его называли по-разному: журналистом, историком, следователем, революционером. Эмигрантская литература со свойственным ей пафосом величала Бурцева «странствующим рыцарем печального образа» и «Геркулесом, взявшимся очистить Авгиевы конюшни», а революционеры за неустанные поиски провокаторов прозвали «Крысоловом». Наиболее любопытную характеристику дал Бурцеву Лопухин (тот самый, который помог ему разоблачить Азефа). Он называл Владимира Львовича «неуравновешенным энтузиастом, называющим себя народовольцем по убеждению». За всю свою бурную деятельность Бурцев никогда не являлся членом какой-либо партии, чем очень гордился. Так кем же был неистовый Бурцев, человек, которому удалось свалить «короля провокаторов», за что, по мнению некоторых, он заслуживал памятника при жизни, а умер в нищете в Париже?

В. Л. Бурцев родился 17 (29) ноября 1862 года в форте Александровский Закаспийской области в семье штабс-капитана. Детство провел в семье дяди, зажиточного купца, в городе Бирске Уфимской губернии. Подростком был склонен к религиозной экзальтации, мечтал о монашестве, но быстро разуверился в Боге. Окончив гимназию в Казани, поступил на физико-математический факультет Петербургского университета, откуда исключен в 1882 году за участие в студенческих беспорядках. Продолжил учебу в Казанском университета, в 1885-м арестован по народовольческим делам, провел год в Петропавловской крепости, а в 1886-м сослан в Иркутскую губернию, откуда вскоре бежал в Швейцарию.

В 1891 году сменил место жительства на Лондон, где начал издавать журнал «Народоволец», проникнутый страстным террористическим духом. Со страниц этого издания Бурцев обвинял эсеров в том, что они сосредотачивают силы на казнях сановников, вместо того чтобы готовить убийство царя. (Сам он испытывал особую ненависть к Николаю II, считая его источником всех зол, и везде, где мог, проповедовал цареубийство.) В 1897 году после выхода третьего номера «Народовольца», за статью «Долой царя!» под давлением русского правительства был арестован и обвинен английским судом присяжных в подстрекательстве к убийству. Полтора года он пробыл в лондонской каторжной тюрьме, где его усадили вязать чулки. Под влиянием этого монотонного занятия, которое как нельзя лучше способствует размышлениям, в голове Бурцева родилась мысль об издании сборников по истории русского освободительного движения. Первые шесть сборников «Былого» вышли в Лондоне с 1900 по 1904 год. Их значение перед русской исторической наукой трудно переоценить.

С весны 1906 года занимается разоблачением провокаторов. Вершиной деятельности Бурцева на этом поприще стало дело Азефа. Летом 1914 года Владимир Львович решает вернуться в Россию. Герман Лопатин сказал по этому поводу: «Мое дружеское мнение таково, что вам пора уже освидетельствовать состояние вашего душевного здоровья. Ведь, если вы не исполните вашей затеи, вас прозовут Хлестаковым и синицей, обещающей зажечь море. Если исполните – пропадете не за понюшку табаку». Бурцев исполнил и не пропал. Правда, на границе Финляндии он был арестован и заключен в Петропавловскую крепость, откуда сослан в Туруханский край. На сей раз его выручили кадеты, которые принудили правительство дать амнистию патриоту.

После Февральской революции Бурцев начал кампанию против большевиков и всех, кого он подозревал в пораженчестве и шпионаже. В июле 1917 года газета «Русская воля» опубликовала список тех, кого он считал «агентами Вильгельма II». Список из 12 имен (Ленин, Троцкий, Коллонтай и др.) венчала фамилия Горького. Иванов-Разумник назвал этот поступок Бурцева выходкой, вызывающей омерзение, а Горький в сердцах воскликнул: «Жалкий вы человек!»

Издаваемая Бурцевым «Наша Общая газета» была единственной из небольшевистских вечерних изданий, которые вышли в Петрограде 25 октября 1917 года. События первой половины этого дня освещались в ней под лозунгом «Граждане! Спасайте Россию!». Немудрено, что вечером того же дня Бурцев был арестован по распоряжению Троцкого, став, таким образом, первым политическим заключенным новой власти. В Петропавловской крепости его продержали до марта 1918 года. Освободиться из тюрьмы помог Бурцеву «немецкий шпион» Горький, который написал в «Новой жизни», что «держать в тюрьме старика-революционера только за то, что он увлекается своей ролью ассенизатора политических партий, – это позор для демократии».

Летом 1918 года Бурцев эмигрировал в Париж, теперь уже навсегда. В духе крайнего антисоветизма продолжал издание «Общего дела», где призывал к свержению советской власти. В 1920 – 1930 годы пытался вести борьбу с советской агентурой среди эмиграции, указывал на провокационный характер организации «Трест». Боролся и против антисемитизма, разжигаемого нацистами. В середине 1930-х годов выступал свидетелем на Бернском процессе, доказывая подложность «Протоколов Сионских мудрецов».

Последние годы жизни Владимира Львовича прошли в крайней бедности. Его личное бескорыстие и неприкаянность всегда были притчей во языцех. «Если мне скажут, что вчера у Бурцева был миллион, но протек сквозь пальцы, обогатив лишь кучку разных эксплуататоров и приживальщиков, – я нисколько не удивлюсь: это в характере Владимира Львовича»[69], – писал А. В. Амфитеатров. Биографы Бурцева любят вспоминать историю о том, как в Париже он лежал на кровати, укрывшись газетами по причине отсутствия одеяла. Умер он от заражения крови 21 августа 1942 года. Похоронен на кладбище Сен-Женевьев де Буа. Но смерть человека, которого русская эмиграция называла великим, прошла в России незамеченной.

* * *

Современники относились к Бурцеву по-разному. Одни считали его праведником, другие – маньяком, которому повсюду мерещатся шпионы и провокаторы. Многие недолюбливали Владимира Львовича за самонадеянность, подозрительность и тщеславие. В общении с людьми он был неприятен, вел себя бесцеремонно и часто шел напролом, ни с кем не считаясь.[70] По мнению некоторых, слава разоблачителя Азефа досталась Бурцеву не по заслугам, потому что без помощи Бакая и Лопухина он бы ничего не сделал. Попробуем и мы разобраться в натуре Бурцева и ответить на вопрос, почему именно ему суждено было стать предтечей метода журналистского расследования в России.

О том, что среди эсеров имеется провокатор по кличке Раскин, Бурцев впервые услышал от Бакая.[71] Их знакомство состоялось в мае 1906 года, когда Бакай пришел в петербургскую редакцию «Былого» и заявил Бурцеву, что желает поговорить с ним наедине. «По своим убеждениям я – эсер, – сказал он, – служу в департаменте полиции чиновником особых поручений при охранном отделении. Не могу ли я быть чем-нибудь полезным освободительному движению?»[72] Мотивы такого поведения Бакая не выяснены. Известно, что двойную игру он стал вести с 1905 года; возможно, бывший секретный агент понял, что прежнему режиму настал конец, и хотел таким образом обеспечить себе «новую работу». Этот молодой человек с внешностью семинариста производил впечатление фанатика, а серьезные революционные связи обеспечивали ему доверие многих. Знакомство с Бакаем сильно обогатило представления Бурцева о департаменте полиции, Владимир Львович не мог не оценить, сколь полезным в деле ловли провокаторов станет их взаимное сотрудничество.