Миф о 1648 годе: класс, геополитика и создание современных международных отношений - Бенно Тешке

покрывал расходы на управление и правосудие в округе, пожалованном ему в лен, из собственного кармана, сам экипировался и обеспечивал себя провиантом в случае войны; его вассалы делали то же самое. Это, естественно, имело последствия для могущества сеньора (Herr), которое покоилось лишь на союзе личной верности и на том, что обладание леном и социальная честь (Ehre) вассала вели свою «легитимность» от сеньора [Вебер. 1990. С. 649].

Феодализм как особая система управления или иерархически-военных отношений между носителями политической власти попадает, следовательно, под юрисдикцию политической науки, конституциональной истории или социологии типов господства. «[Западный] феодализм [Lehensfeodalitat] – это граничный случай патримониализма, который тяготеет к стереотипным и зафиксированным отношениям между сеньором и вассалом» [Weber. 1968а. Р. 1070] (см. также: [Axtmann. 1990. Р. 296–298])[37]. При всей своей эрудированности и щепетильности понятийных различий, эти объяснения оказываются абстрагированными от аграрного общественного базиса феодальной политической власти. Хотя Вебер, конечно, не мог не знать об экономическом  содержании феодализма[38], экономические вопросы и, в особенности, правовой статус и сознательные действия крестьянства в его теории оставались эпифеноменом. В частности, традиция Вебера-Хинце отделяет формы управления и господства от процессов феодального воспроизводства, с которыми они были явно связаны. Это наблюдение не призвано защитить в равной степени абстрактное рассмотрение «экономики». Скорее, оно служит для напоминания о том, что под политическим «уровнем» отношений между сеньорами в феодальном обществе обнаруживается второй «уровень» политических отношений между сеньорами и крестьянами, от которых зависели особые способы присвоения прибавочного продукта.

Более широкая эпистемологическая проблема, связанная с этими вопросами, состоит в том, что введенный Вебером метод построения идеальных типов, если понимать его строго методологически, не только никогда не доходит до исследования социального содержания феодального господства, но и внутренне неспособен отрефлексировать более значительную проблему исторического изменения. Идеальные типы конструируются посредством рассмотрения исторических данных и выбора на основе априорного субъективного отнесения к ценности (Wertbezug), которое само не может быть выведено из материала, то есть на основе культурно значимого (Kulturbedeutung) социального макрофеномена. Затем его отличительные типологические черты интерполируются и группируются в процессе абстрагирования, что дает очищенный идеальный тип [Вебер. 1990]. Его «идеальность» не имеет нормативного значения. В практических исследовательских задачах такие дистиллированные идеальные типы выполняют эвристическую функцию, поскольку используются либо для измерения дистанции между конкретным эмпирическим случаем и его чистым «идеалом», либо для сравнения идеального типа А с идеальным типом В (например феодального наследственного и современного бюрократического способов управления), что позволяет подчеркнуть их различия. Однако из этой процедуры проблема социального изменения в любом случае исключается. Теодор Адорно, как и многие другие, отмечал:

…Если я беру понятие идеального типа в том строгом виде, в каковом оно было задано Максом Вебером в его эссе о категориях (.Kategorienaufsatz), относящемся к его теории социальной науки, тогда идеальный тип оказывается неспособным превратиться в какой-то иной идеальный тип, поскольку он является изобретением ad hoc, созданным как нечто совершенно монадологичное, дабы под него можно было подвести некоторые феномены [Адорно. 2010. С. 207][39].

Веберовский анализ феодализма просто предлагает идеальный тип господства, по определению статичный и некаузальный, встроенный в социологию организации управления, абстрагированной от общества и истории[40].

Другими словами, историческая социология в основном и прежде всего служит для сравнения путем построения идеальных типов, под которые могут быть подведены самые разные исторические и географические данности и в которых они могут фиксироваться. Это, конечно, имеет определенную научную ценность, но при этом предполагает превращение истории из открытого процесса в историю как базу данных, поставляющую доказательный материал для цепочек систематизированных таксономий. Это означает смерть истории как становления. Конечно, Вебер-историк [Вебер. 2001] не всегда выполнял методологические обязательства, взятые на себя Вебером-социологом. В исторических разделах «Хозяйства и общества» мы обнаруживаем много намеков и замечаний относительно переходных моментов между одним типом господства и другим. Однако эти проходные замечания не играют систематической роли в его теории социальной науки, и потому у них нет метатеоретического обоснования, которое позволило бы выписать принципы исторического и социального изменения. Это приводит к тому утверждению Вебера, что структуры социального действия следуют «своим собственным законам» (Eigengesetzlichkeit) [Вебер. 1990; Weber. 1968а. Р. 341]. Поэтому любая реконструкция европейской истории должна заниматься исследованием независимых логик развития различных социальных сфер (политической, экономической, правовой, религиозной и т. д.), которые никогда не входят друг с другом в какое-либо отношение совместного формирования, проявляя в лучшем случае те или иные разновидности «избирательного родства»[41]. Историческое развитие приобретает форму неограниченного умножения и комбинирования внешне взаимодействующих социальных измерений одного эмпирического целого, не обладающего никаким фундаментальным единством. Поэтому-то Вебер и не может дать никакой общей концепции феодализма, генетически, содержательно и в плане воспроизводства понимаемого как диалектически противоречивая и подвижная целостность. Именно такая слепота к внутренним пробелам веберианской методологии превращает столь многие англо-американские не-овеберианские работы по социологии, посвященные всеобщей истории, в слабо теоретизированную эклектику [Poggi. 1978; Giddens. 1985; Colins. 1986; Mann. 1986].

Некоторые направления марксизма интерпретируют феодализм, напротив, чисто экономически, как статичный аграрный способ производства. Отсутствие устойчивого экономического роста объясняется через недоразвитые производительные силы, неэффективное использование земли и низкой уровень торговли. Однако такое одностороннее выделение экономических вопросов, среди которых, к примеру, долгосрочная тенденция к понижению ставки феодальной ренты [Bois. 1984; Kula. 1976], не дает понять политические и военные аспекты средневекового общества, которые могли оборвать эту тенденцию. Поэтому некоторые последователи Альтюссера пересмотрели неверный акцент на экономических вопросах, выступая за «трактовку государства как независимой социальной силы», действующей в феодальных обществах [Gintis, Bowless. 1984. Р. 19; Haldon. 1993]. Но независимо от того, на чем именно делается акцент в марксистских традициях – на «экономическом» или на «политическом», – сама эта упрощенная поляризация заставила многих усомниться в том, способен ли марксизм объединить «политическое» и «экономическое» в связной теории феодального общества как особой тотальности [Poggi. 1988. Р. 212].

Накануне англо-американского веберианского ренессанса некоторые современные веберианские социологи пришли к общему выводу, согласно которому Маркс, вероятно, верно указал на то, что первичный источник общественной власти в капиталистическом обществе лежит в собственности на средства производства [Giddens. 1985]. Однако в традиционных обществах место общественной власти определяется обладанием средствами насилия. Это замечание обычно соседствует с типологией источников общественной власти – как правило, политических/ военных, экономических, идеологических/нормативных и культурных. Исторический процесс соответственно объясняется в плюралистическом, мультикаузальном описании, основанном на такой типологии [Mann. 1986. Р. 379–399; Poggi. 1978. Ch. 2; Collins. 1986]. Неовеберианцы поэтому согласны в том, что в феодальном обществе главную роль играют политические, управленческие и военные аспекты. Напротив, марксистские исследования принято считать редукционистскими, детерминистскими, монокаузальными, функционалистскими, или