Савва Морозов - Анна Федорец

Морозов как губка впитывал в себя самые разные знания, чтобы затем использовать их в жизни. Поэтому и духовный склад его напоминал сельский пруд с плотиной, до краев наполненный водой: пока вода знаний продолжала поступать, в ней не оставалось места для душевной пустоты. А когда речка, несущая к плотине над прудом новые знания, новые навыки, новые устремления, мелела, в водоеме наступала великая сушь.

Ум у Морозова был глубокий, аналитический. Купец воспринимал окружающий мир как систему, как своего рода игровое поле с заранее заданными правилами. Взаимоотношения между людьми для него были сродни шахматной партии. Любимой задачкой Морозова было — просчитывать в таких партиях ходы на много шагов вперед, уже в начале игры угадывать, чем она завершится. Умение решать подобные задачи Морозов ценил не только в себе, но и в окружающих. «Савва внимательно следил за работой Ленина, — писал Максим Горький, — читал его статьи и однажды забавно сказал о нем:

— Все его писания можно озаглавить: «Курс политического мордобоя» или «Философия и техника драки». Не знаешь — в шахматы играет он?

— Не знаю.

— Мыслит, как шахматист. В путанице социальных отношений разбирается так легко, как будто сам и создал ее».[80]

Савва Тимофеевич был прекрасным стратегом. Он хорошо разбирался в социальных вопросах, мог довольно точно просчитать исход той или иной сложной ситуации. Не зря Максим Горький в очерке «Леонид Красин» дает Морозову следующую характеристику: он «был исключительный человек по широте образования, по уму, социальной прозорливости (курсив мой. — А. Ф.)».

С. Т. Морозов смотрел на мир скептически, всегда памятуя о движущей им темной стороне. М. А. Алданов крайне осторожно говорит об этом свойстве Морозова, отмечая, что тот «не слишком верил в близость счастья на земле». Даже посреди всеобщего веселья, в праздничной атмосфере, трезвомыслие Морозова проявлялось в полную силу. Александр Серебров вспоминал: «Не столько от выпитого шампанского, сколько от всего, что вокруг меня происходило, я чувствовал, что жизнь невыразимо прекрасна. Стоя у буфета, я старался убедить в этом Морозова.

— Не пейте зельтерской… Будет тошнить! — сказал он сочувственно».

Савве Морозову было присуще настоящее чутье на людей: он видел их сильные и слабые стороны, ловко играл на их слабостях и потребностях, умел различить в человеке талант задолго до того, как он себя проявит. А. В. Амфитеатров говорил, что Морозов «тонко понимал людей и знал им цену». А Горький отмечал: «Он вообще очень верно оценивал людей… Вспоминая его предвидения событий и оценки людей, я убеждаюсь в дальнозоркости его ума». Так, Савва Морозов не слишком высоко ценил произведения малоизвестного нынче писателя Леонида Андреева, считая, что в его рассказах и повестях недостает глубины, что автор слишком стремится произвести внешний эффект: «С Леонидом… с Андреевым дружишь? — спросил Горький, заискивая.

— Гремит, как пузырь с горохом! — огрызнулся Савва». Зато «прочитав «Антоновские яблоки» Бунина, он один из первых оценил крепкий талант автора, с восторгом говоря:

— Этот будет классиком!»

Впрочем, оценки Морозова оставались верными до тех пор, пока ум его был холоден и отстранен. Как только Савва Тимофеевич увлекался, давал место страстям, слишком приближался к человеку, его поражала временная «слепота», — тем более неприятная, что после нее всегда наступал момент прозрения.

В лучшие минуты жизни Савва Тимофеевич Морозов мог выглядеть человеком общительным, этаким остроумным, веселым собутыльником. В действительности же он был личностью довольно замкнутой и ранимой. Его смешливость, умение «приятно» держаться в обществе нередко вводили в заблуждение. На самом деле они прятали под собою отчужденность, желание находиться в стороне от людей. Как пишет А. Л. Желябужский, это был «странный, по существу очень одинокий человек». Схожим наблюдением делится Александр Николаевич Серебров: «Савва был одиночкой, он жил в разладе с большинством своего класса, со своей средой… и даже с самим собой». Действительно, взаимоотношения Морозова с людьми вряд ли можно назвать простыми.

С. Т. Морозов был погружен в глубины своего богатого внутреннего мира, который он ревностно охранял от проникновений извне. Благодаря обширному полю деятельности у него был широкий круг общения, многие могли похвастаться приятельскими отношениями с Саввой Морозовым или, по крайней мере, тем, что богач бывает в их доме. Так, М. А. Алданов свидетельствует, что «посещение Морозова считалось в Москве большой честью». Но настоящих друзей у Саввы Тимофеевича было мало. С людьми он сближался редко и не торопясь. Не то чтобы люди были ему нелюбопытны — напротив, Савва Тимофеевич испытывал к окружающим живой интерес… как к предметам изучения. Наряду с химическими опытами или, скажем, сравнительными достоинствами литературных произведений.

Редкий человек мог оказаться близким ему по духу и сфокусировать на себе живое, нелицемерное внимание Морозова. Таких личностей Савва Тимофеевич ценил, поскольку встречал их не часто. Максим Горький писал по этому поводу: «Он упорно искал людей, которые стремились так или иначе осмыслить жизнь, но, встречаясь и беседуя с ними, Савва не находил слов, чтоб понятно рассказать себя, и люди уходили от него, унося впечатление темной спутанности». За многочисленными масками люди не желали или не могли увидеть настоящего Морозова. А те, кто видел, не хотели принимать этого человека таким, каков он есть, со всеми его убеждениями, достоинствами и недостатками. Поэтому в общении Савва Тимофеевич всегда был настороже и мгновенно отталкивал от себя того, кто непрошеным гостем пытался проникнуть слишком глубоко в его внутренний мир, перевернуть там все с ног на голову ради одного: чтобы подчинить Морозова себе, своим идеям. Горький в письме А. Н. Сереброву говорит об одном из крупных писателей, о том, что Савва Тимофеевич его «определенно не любил, фактически отталкивался от него», и добавляет: «это характерно для Саввы». А Марк Алданов писал об этом человеке: «Морозов вообще очень плохо верил людям».

Савва Тимофеевич очень не любил выставлять напоказ свои истинные — особенно положительные — эмоции. Он воспринимал подобную открытость как проявление слабости перед чужаками, как добровольное обнажение уязвимого места. Морозов словно боялся обжечься о насмешку того, кто находился рядом с ним, и угадывал его слабые стороны. При общении с людьми посторонними и не вызывавшими доверия Морозов неизменно «закрывался».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});