Тюлень - Агагельды Алланазаров

Старики расположились друг против друга на специально для них положенных корпечах — тоненьких матрасиках, они сидели за расстеленным сачаком и вспоминали былое.

Внук Ширвана Бакы время от времени доливал водку из открытой бутылки в початые рюмки стариков, угощая их поданными помимо плова вареной курицей, жареной рыбой, сам же сидел молча, не вмешиваясь в их разговоры, улыбка не сходила с его лица, когда он обслуживал их.

Иногда он ножом брал икру из до краев наполненной большой пиалы, намазывал на мягкую лепешку и почтительно пододвигал бутерброды старикам: “А ну, попробуйте-ка и это, не изменился ли ее вкус?”, по-своему с удовольствием поддерживал компанию. Мальчишке лет десяти-двенадцати, которой сновал между ними, то унося, то что-то принося, он поручал доставить то, что было нужно старикам.

До поздней ночи старики все говорили и говорили, им было что вспомнить, и не все еще было переговорено, воспоминания, цепляясь друг за друга, порождали все новые и новые. Давно уже настало время сна, глаза слипались, надо было ложиться. Мальчишка, который обслуживал их, давно не появлялся, видать, досматривал десятый сон.

Бакы прошел в соседнюю комнату, принес оттуда постели, бросил их на пол и застелил белыми простынями. Поняв, что на этом беседа стариков не кончится, что они продолжат ее лежа в постели, он убрал со скатерти все, что посчитал лишним, и унес на кухню, кое-что убрал в холодильник, после чего по-новому разложил перед стариками сачак в уменьшенном виде, так, чтобы им было удобно дотягиваться до него. Оставил на сачаке чай и пиалы, стаканы и воду, которые могли понадобиться старикам ночью, придвинул его поближе к ним.

Прежде чем уйти в свою комнату, Бакы решил еще раз вернуться к разговору о тюленях, чтобы старик мог спать и не беспокоиться, он напомнил:

— Дядя, вы спокойно отдыхайте, давайте, доживем до утра, если тюлень может вылечить нашу биби, мы добудем его, даже если они все в Иран уплыли. Я уже и ребят известил, завтра утром мы выходим в море. Если потребуется, обзвоню и соседние села и всех на ноги подниму.

После его ухода старики по привычке обмотали головы платками, сняли с себя лишнюю одежду, выключили свет и легли. После этого висевший на стене яркий ковер стал похож на натяну тую на стене прямоугольную черную кошму. Откуда-то издалека донесся хриплый бас гудка теплохода, проходящего мимо одного из островов.

После довольно длительного молчания Ширван осторожно спросил: “Зять, ты очень хочешь спать?”, при этом в голосе его прозвучали тревожные нотки.

— Да пора бы уже, время-то позднее… — спросонья ответил уже засыпавший старик, давая понять, что он был бы не прочь, чтобы свой разговор Ширван перенес на утро.

— Так-то оно так… — несколько недовольно, но вместе с тем встревоженно произнес Ширван. Было ясно, что ему не терпится поговорить о том, что так беспокоит его, и он не хотел бы откладывать этот разговор до у тра. По тону своего собеседника Балкан понял, что если его сейчас не выслушать, он очень сильно расстроится. Хотя сам он уже разделся и поудобнее устроился в постели, а одежду аккуратно сложил рядом с собою на случай, если ночью вдруг понадобится выйти по нужде.

Старому Балкану ничего не было известно, а вот Ширван очень долго ждал этого момента. Пару лет назад он даже посылал к нему внука с поручением, просил зятя навестить его. Тот ответил, что при первом же удобном случае приедет к ним, однако так и не появился. Тогда, получив приглашение Ширвана, старик подумал, что ему опять пришла в голову какая-то мысль и он хочет сделать его своим единомышленником, даже отругал его заочно: “Тебе, старому, делать больше нечего, только и осталось письма рассылать во все концы, да голову людям морочить, больше ты ни на что не способен!” Он вспомнил, как пять-шесть лет тому назад Ширван-сельсовет забросал письмами Ашхабад и Москву, чтобы верну ть своему островному аулу историческое значение, он писал о том, что на этом острове прибывшими в Туркменистан русскими была построена первая стоянка судов.

Помнится, он тогда и старого Балкана заставил поставить свою подпись под своими письмами, объясняя это так: “Зять, ты участник войны, к тому же житель нашего села, к слову ветеранов войны сейчас в стране прислушиваются”.

А потом начались беспокойные дни, полные забот и тревоги о состоянии здоровья Умман мама. И если бы не необходимость найти тюленя, Балкан не скоро собрался бы в родное село, во всяком случае, в планах у него такой поездки не было.

Неожиданное появление Балкана, который будто с неба свалился, было на руку Ширвану, наконец-то исполнилась его мечта повидать родственника. Он понимал, что более удобного случая у него уже не будет, поэтому хотел именно сейчас выговориться и освободиться от того, что холодным черным камнем лежало у него на душе и мучало все эти годы. Он не должен упустить этот момент.

— Балкан, у меня к тебе есть и еще один очень важный разговор… Мы уже перезревшее зерно, Азраил в любой момент может прийти за нами и позвать за собой… Ты так долго не появлялся, что я уж запереживал: “Господи, неужели я так и унесу в могилу свой тяжкий грех?”… Я даже хотел написать об этом, думал, прочтешь после моей смерти обо всем узнаешь… Но раз ты своими ногами пришел сюда, придется тебе, зять, выслушать меня, — на сей раз хрипловатый голос Ширвана был более решительным, в нем чувствовалась боль.

Ожидавший какого-то обычного сообщения, старый Балкан произнес: “Говори, Ширван ага, что хотел сказать”, — при этом подумал: “Как бы не уснуть во время его разговора”.

По тому, как начал говорить Ширван, стало ясно, что разговор будет долгим. После этого Балкан подвинул к себе пару подушек, лежащих в изголовье постели, оперся на них локтями и приготовился слушать.

Видя, что собеседник готов его выслушать, Ширван заговорил несвойственным ему тихим голосом, словно опасаясь, что его могут подслушать. Совершенно неожиданно он начал разматывать запутанный клубок невероятно дикой истории.

* * *

Во время той встречи Балкана с Умман ничего особенного не произошло, разве что девушка взглядом дала понять, как он нравится ей, тем не менее она стала считать его своим и пока он был на войне, тайком от других поглядывала на дорогу, ждала его возвращения.

Каждый раз, когда от Балкана приходило письмо, Умман сама забирала его с почты, находившейся рядом с сельсоветом, и радостно несла его к ним домой. Зачастую она сама и читала матери Балкана его письма. Перед самой войной опять был изменен без конца меняющийся туркменский алфавит. Мать Балкана Отага, как и все другие привыкшая к прежнему письму, не очень-то умела читать на новом алфавите. Таким образом, у Умман каждый раз появлялась возможность подольше задерживаться в доме, о котором она мечтала.

В те дни Отага, видя, как старается девушка, радовалась и тешила себя надеждой: “Неспроста ты, девица, так тянешься ко мне, наверняка ты тайком переписываешься с Балкан джаном”. В мечтах она уже видела Умман своей невесткой, представляла, как, одетую в шелка, вводит ее в свой дом. Собственно, никаких догадок и не надо было, они еще и встречаться-то не начали, а аул уже давно поженил их. А если кто-то собирался идти к родителям Умман сватать ее, другой тотчас же отговаривал: “Не стоит к ним ходить, она, похоже, переписывается с сыном Отаги”. Хотя и без того мать Умман отваживала всех, говоря, что дочь не желает идти замуж. Из этого аул сделал вывод: “Конечно, как она может идти за другого, когда этот шустрый сын Отаги Балкан, вырядившись в матросскую одежду, наверняка охмурил ее и где-нибудь в укромном местечке лишил невинности…”

Когда Балкан вернулся домой с женой и ребенком, это стало ударом для Умман, она задыхалась от обиды и негодования и чувствовала себя так, словно вокруг ее шеи неожиданно обвилась змея. Хотя она и старалась не подавать виду, в те дни сильно похудела, была бледной, как после тяжелой болезни.

Ей очень хотелось видеть Балкана, с которым в мыслях своих встречалась и была счастлива, строила планы на будущее, но ее удерживал страх быть разоблаченной, она боялась, что люди могут догадаться о ее чувствах, поэтому несколько раз откладывала свой поход в этот дом, чтобы поздравить его с возвращением. В те дни и Ширван видел, как мучается и страдает его племянница, как сидит, отрешенная, уставившись в одну точку. Ему было искренне жаль племянницу. Чтобы хоть как-то отвлечь девушку от тяжелых мыслей, он нагружал ее все новыми и новыми поручениями, например, возложил на нее обязанности по распространению заема, заставлял делать отметки в чайной тетради…

А потом как-то совершенно неожиданно началась ее дружба с Бертой, ничего не подозревавшей о тайной любви Умман к Балкану. То они вдвоем выходят из магазина, а на руках у Умман сынишка Балкана. А то вдруг сама Берта, ведя малыша за руку, идет в гости к Умман, а та, еще издали заприметив их, выбегает навстречу, хватает ребенка и начинает осыпать его поцелуями.