Ельцин - Тимоти Колтон

В игре Ельцин мог самоутвердиться в том возрасте, когда мальчишеские проделки были уже не к лицу. В березниковской Пушкинской школе он накачал мышцы и укрепил нервы, чтобы компенсировать отсутствие пальцев на левой руке и научиться лучше контролировать кожаный белый мяч. Его страсть к волейболу имела что-то от политики: «Мне нравилось, что мяч слушается меня, что я могу взять в неимоверном прыжке самый безнадежный мяч»[218]. Борису помогал высокий рост и физическая сила. Ему также нравился командный дух, царивший на площадке. В других видах спорта, которыми он занимался (лыжи, десятиборье, гимнастика, бокс и борьба), соревновались отдельные люди, и только в волейболе существовала команда и необходимость координировать действия на компактной игровой площадке. Нужно было проявлять гибкость, дожидаться своей очереди — ведь волейболисты меняют позицию на площадке. Больше всего Ельцину нравилось брать высокие мячи и «гасить» их. Ожидание было ему не по душе, и он так планировал игру команды, чтобы иметь возможность атаковать не только у сетки, но и находясь позади[219]. Еще на младших курсах он участвовал в волейбольных командах стройфакультета и института, был капитаном обеих и тренировал несколько других команд ради дополнительного заработка. В мемуарах он беспечно сообщает, что ежедневно посвящал спорту не менее шести часов, так что на сон, за вычетом времени на учебу, оставалось не более четырех часов за ночь, и это подтверждают его однокашники.

Но изнуряющий режим не проходил даром. В 1952 году из-за перенапряжения Ельцин заболел. «Любимый волейбол чуть не свел меня в могилу в возрасте 21 года», — пишет он в воспоминаниях. Болезнь стоила ему учебного года. Недолеченная стрептококковая ангина привела к воспалению миндалин, суставов и тебезиевых клапанов. Все это лечится пенициллином, но в мемуарах Ельцина мы не находим упоминания ни об антибиотиках, ни о других лекарствах. В больницу он был помещен, только когда температура поднялась до 40 градусов, а пульс участился до 150 ударов в минуту. Врач предписал ему четыре месяца постельного режима для восстановления сердца. Борис сбежал из больницы через несколько дней — спустился из окна по связанным простыням — и уехал к родителям в Березники. Однокашники вспоминали, что еще раньше Ельцин сбежал из больницы, чтобы принять участие в ответственном матче, а потом вернулся с тем, чтобы ускользнуть уже окончательно. После побега из больницы товарищи по команде устроили ему проводы. «Наша команда успокаивала его, обещая писать письма. И мы сдержали свое слово. Каждый день по очереди мы писали ему, все восемь человек»[220].

Скоро Ельцин в свободное от чтения корреспонденции время начал заниматься волейболом в спортивном зале Березников:

«Меня ребята оттащат к скамейке, и я лежу. Это была тупиковая ситуация, думал, не вырвусь уже, так сердце и останется больным и спорта мне больше не видать. Но все равно стремился только в бой и только вперед. Сначала на площадку на одну минуту выходил, потом на две, на пять и через месяц мог проводить всю игру. Когда вернулся в Свердловск, пришел к врачу, она говорит: ну вот, хотя вы и сбежали, но чувствуется, что вы все время лежали не вставая, сердце у вас сейчас в полном порядке. Надо честно признать: риск, конечно, был колоссальный, потому что мог сердце погубить навсегда. Но я считал, что надо его не жалеть, а, напротив, нагружать как следует и клин клином вышибать»[221].

Хотя Ельцину не следует доверять безоговорочно, его болезнь и академический отпуск были вполне реальны, о чем свидетельствуют студенческие документы[222]. Эпизод с врачом говорит о готовности рисковать и пренебрежении собственным здоровьем, что было весьма характерно для него и в дальнейшем.

Давний друг Бориса Яков Ольков вспоминает, что спорт пробудил в Ельцине и другой талант:

«[Роль капитана команды [УПИ] — это первое, так сказать, проявление лидерских качеств. Небольшая команда, но это уже команда… Хороший организатор, он мог зажечь. Как теперь часто используют термин, у него была харизма… Борис был достаточно импульсивный организатор. Мог увлечь и добиться результата… Большая скорость реакции — иногда он быстро принимал там какое-то решение, которое позволяло дело сдвинуть. И если что-то там идет к проигрышу, он мог что-то такое придумать, чтобы все загорелись»[223].

В качестве побочного проекта Ельцин организовал участие своей учебной группы в эстафете УПИ, ежегодно проводившейся в мае. Чтобы весенними утрами поднимать студентов с постели на тренировки, он упросил профессора геологии Николая Мазурова приходить в общежитие со своей трубой и трубить побудку. Борис Фурманов, который поступил на стройфакультет весной 1955 года, а впоследствии работал министром в российском правительстве, вспоминал, как Ельцин рассказывал его группе о прежних победах в эстафете и о «необходимости поддержать честь факультета». «Далеко не всякому человеку, которого слушают и видят впервые, удается произвести впечатление на „массы“ (а нас было человек сто), заставить поверить себе, а затем подействовать на нас по своему желанию»[224].

Как и в Березниках, где он выступал в роли мальчишки-проказника, в УПИ спортсмен и командный заводила Ельцин продолжал развивать качества, которыми он потом воспользуется в политических баталиях. Но пока его поведение было исключительно аполитичным — это отмечают все, кто знал его в то время. Вот что рассказал мне Ольков: «Сказать, что он станет… каким-то политическим вождем или кем-то там, — мне кажется, не было вероятным. Совершенно не виделось этого»[225].

Самое значительное приключение ожидало Бориса во время летних каникул 1953 года. Два с половиной месяца он самостоятельно путешествовал по Волге и Центральной России (тогда он впервые с 1937 года побывал в Казани), Белоруссии, Украине и Грузии. Приятель по институту, который решил его сопровождать, бросил эту затею уже через день. Ельцин (по его собственным словам) ехал на крышах вагонов, выпрашивал еду и играл в «буру» с недавно освободившимися заключенными. Несколько раз его снимала с поездов милиция, спрашивали, куда он едет. «Я говорю, допустим, в Симферополь, к бабушке. На какой улице проживает? Я всегда знал, что в любом городе есть улица Ленина, поэтому называл безошибочно. И отпускали меня…»[226] Уголовники, с которыми он играл в карты, были выпущены из тюрем и лагерей по амнистии после смерти Сталина. Им было запрещено появляться в Москве, так что путь в столицу Ельцин продолжил в одиночку. Он посетил Красную площадь, посмотрел на башни и стены Кремля, Мавзолей с телом Ленина (в то время там лежало и тело Сталина — его вынесли из Мавзолея в 1961 году и похоронили у Кремлевской стены). Войти в Кремль он не мог: крепость была закрыта для посещения до 1955 года. В «Исповеди» Ельцин пишет, что в Запорожье, крупном металлургическом центре на берегу Днепра, он неделю готовил армейского полковника к поступлению в местный политехнический институт, занимаясь с ним математикой по двадцать часов в день. Потом Борис узнал, что его ученик действительно поступил[227].

Осенью 1954 года с Ельциным случилось еще одно мини-приключение во время поездки с волейбольной командой УПИ. Чтобы достать продуктов для недоедающих товарищей, он сошел на станции Лозовая (близ Харькова). На поезд он опоздал, тренер счел его сбежавшим и телеграфировал об этом в Свердловск. Следующая остановка была в Тбилиси. Через два дня после того, как уральская команда приехала в Грузию, в дверь гостиничного номера тренера постучался Ельцин. Выглядел он неважно, но зато привез с собой две здоровенные сумки с продуктами. Опасаясь, чтобы ценный груз не разграбили по дороге, он два дня ехал от Лозовой до Тбилиси на крыше пассажирского вагона[228].

Читая воспоминания Ельцина о коллизиях, которые были у него в УПИ, невозможно не заметить прогрессивное развитие его эго и позитивные изменения отношения к авторитетам. Быстро расправляясь с учебой и пикируясь с Рогицким, он практически не бунтует, сдерживаемый уважением к профессору. Нотка гордости проскальзывает в рассказе о болезни и о побеге из больницы, однако Ельцин не солгал врачу, а просто не стал исправлять ее заблуждение, перехитрив представителей власти без борьбы с ними. Летом 1953 года он путешествует на поезде с освобожденными заключенными и из студента превращается в преподавателя, обучая математике офицера вдвое себя старше. «Полковник засомневался: выдержим ли? Я говорю: иначе за неделю не подготовиться для поступления… А полковник оказался человеком настойчивым, с характером, выдержал тот темп уроков, который я ему задал»[229]. Чтобы проучить других и добиться успеха в мире, где нужно было конкурировать, Ельцин рано научился самоограничению и психологической прочности. «Борис Николаевич много работал над своим характером. Сознательно. В нем поначалу была сильна человеческая чувствительность, и он многое делал себе наперекор, говоря, что надо выдавливать из себя мягкотелость. Если ему хотелось кого-то пожалеть, он делал это наоборот: поддерживал его, но нарочито жестковато…»[230]