Сан Феличе - Александр Дюма

— Не надо, — сказал ему товарищ, — мы все в сборе, недостает только Веласко, а он придет не раньше полуночи.

Тут оба совместными усилиями притянули к себе доску, что служила временным мостом между скалой и развалинами, прислонили ее к стене и, лишив непосвященных какой-либо возможности добраться до них, скрылись в глубине здания, где было темнее, чем снаружи.

Однако для этих двоих все здесь было, по-видимому, знакомо, поскольку они уверенно направились по крытому проходу, куда через щели в потолке проникало немного света, и вышли к лестнице без перил, но достаточно широкой, чтобы безопасно подниматься по ней.

Лестница вела в зал, выходивший окнами на море; около одного из окон виднелась человеческая фигура — ее можно было заметить лишь изнутри помещения, в то время как снаружи ничего не было видно.

На шум шагов это подобие призрака обернулось:

— Все ли в сборе?

— Все, — ответили два голоса.

— Значит, — продолжала тень, — нам остается только ждать посланца из Рима.

— Он запаздывает, и я вообще сомневаюсь, что ему удастся сдержать слово, во всяком случае, этой ночью, — сказал человек в плаще, бросив взгляд на волны, уже вспенивавшиеся под первыми порывами сирокко.

— Да, море начинает сердиться, — возразила тень, — но если речь идет действительно о том, кого обещал нам прислать Этторе, он не остановится из-за такого пустяка.

— Из-за пустяка! Что ты, Габриэле! Задул южный ветер, и через час к морю не подступишься. Это говорит тебе племянник адмирала.

— Не по морю, так по суше, но он все-таки появится; если не в лодке, так доберется вплавь, не вплавь, так на воздушном шаре, — возразил молодой, свежий и сильный голос. — Я его знаю, я видел его в деле. Раз он сказал генералу Шампионне: «Приду!» — значит, так и будет, пусть даже придется пройти сквозь адское пламя.

— К тому же время еще не истекло, ведь встреча назначена от одиннадцати до полуночи, — согласился человек в плаще и вынул из кармана часы с репетиром, — а пока, смотрите, нет и одиннадцати.

— В таком случае мне, как младшему, надлежит стать на вахту у окна, — сказал тот, кто назвал себя племянником адмирала и по этой причине должен был разбираться в погоде, — а вы, люди зрелые и умные, приступайте к совещанию Идите в зал, а я останусь здесь и, как только замечу огонек на лодке, сообщу вам об этом.

— Нам нечего совещаться, надо только обменяться некоторыми сведениями. Николино, хоть и сумасшедший, дает нам хороший совет.

— Если меня действительно считают сумасшедшим, то здесь четверо еще более безрассудны, чем я; это те, кто, зная, что я сумасшедший, все же приняли меня в заговор, ибо, друзья мои, хоть вы называете себя philomati[12] и объясняете свои сборища научными интересами, вы просто-напросто франкмасоны, члены запрещенной в Обеих Сицилиях секты, и замышляете низвержение его величества короля Фердинанда и провозглашение Партенопейской республики, а это называется государственной изменой и влечет за собою смертную казнь. Мы с моим другом Этторе Карафа плюем на смерть, потому что нам, как патрициям, всего лишь отрубят голову, а это не замарает наших гербов. Зато вы, Мантонне и Скипани, и Чирилло, сейчас ждущий вас там, внизу, — люди отважные, ученые, великодушные, мужественные, люди, во сто раз лучше нас, но, к несчастью, всего лишь плебеи, будете просто-напросто вздернуты на виселицу. Ну и посмеюсь же я, друзья, когда, с комфортом расположившись в окошке mannaia[13], увижу, как вы дрыгаетесь на веревках, если только illustrissimo signore[14] Паскуале Де Симоне не лишит меня этого развлечения по приказу ее величества королевы… Ступайте, совещайтесь и, когда понадобится совершить что-нибудь невозможное, то есть нечто такое, что может сделать только сумасшедший, вспомните обо мне.

Те, к кому были обращены эти слова, были, по-видимому, точно такого же мнения, как и тот, кто произнес их, ибо, одновременно и смеясь, и пожимая плечами, они предоставили Николино стеречь у окна, а сами спустились по винтовой лестнице; на ступени ее падали слабые блики от лампы, освещавшей низкий подвал, выдолбленный в скале ниже уровня моря и, по-видимому, предназначенный зодчим герцога Медины для благородной цели хранения лучших испанских и португальских вин.

В этом подвале — раз уж, не считаясь с поэтичностью и серьезностью нашего повествования, мы вынуждены называть вещи их именами — сидел, облокотившись на каменный стол, задумчивый, сосредоточенный человек; плащ его был откинут назад, лампа освещала его лицо, бледное и исхудавшее от бессонных ночей; перед ним находились перья, чернила и несколько листов бумаги, а под рукою — пара пистолетов и кинжал.

Человек этот был не кто иной, как знаменитый врач Доменико Чирилло.

Трое других заговорщиков, которых Николино назвал Скипани, Мантонне и Этторе Карафа и отправил совещаться, один за другим появились в слабом, трепещущем свете лампы; они скинули с себя плащи и шляпы, затем каждый положил перед собою по паре пистолетов и по кинжалу, после чего они не то чтобы приступили к совещанию, а просто стали обмениваться новостями, услышанными в городе.

Так как мы знаем не хуже, а даже лучше, чем они, обо всем, что произошло в тот столь богатый событиями день, то, с позволения читателя, предоставим им обсуждать эту тему, уже неинтересную для нас, а тем временем вкратце познакомимся с биографиями этих пяти лиц, ибо им суждена немаловажная роль в событиях, о которых мы собираемся рассказать.

VI

ПОСЛАНЕЦ РИМА

Посмотрим же, кто такие эти пятеро, из которых Николино, не щадя и самого себя, так насмешливо и весело троих обрек на виселицу, а двоих на гильотину, — причем его предсказаниям, за исключением одного, суждено было осуществиться.

Тот, кого мы назвали Доменико Чирилло, застав его задумчивым и сосредоточенным, одиноко сидящим облокотившись на каменный стол, напоминал героев Плутарха и являлся одним из редчайших представителей античности, когда-либо появлявшихся на неаполитанской земле. Он не принадлежал ни времени, ни стране, в которой жил, и обладал многими достоинствами, однако ему было бы достаточно одного из них, чтобы стать человеком выдающимся.

Он родился в 1739 году, в год восшествия на престол Карла III, в Грумо, деревеньке в Терра ди Лаворо. Семья его издавна славилась знаменитыми врачами, учеными-естествоиспытателями и неподкупными судьями. Еще не достигнув двадцати лет, он участвовал в конкурсе на замещение кафедры ботаники и добился ее; потом он путешествовал по Франции, познакомился с Нолле, Бюффоном, д’Аламбером, Дидро, Франклином, и если бы не его горячая любовь к матери — он сам в этом признавался, — то он отказался бы от своей настоящей родины, чтобы обосноваться на родине, избранной его сердцем.