Покер с акулой - Дарья Донцова

– Решила вымыть.

– Ага, – хихикнул другой, толстый и довольно неуклюжий, – надо же такой дурой быть, красивые, дорогие вещи в мешке до ванной тащить.

– Паспорт предъявите, – велел рыжий.

– Видите ли, его нет.

– Да? – издевательски спросил толстяк. – Дома документики не держим?

– Я развелась с мужем и обратилась в паспортный стол с просьбой обменять паспорт.

– Имя, отчество, фамилия, – велел рыжий.

– Романова Евлампия Андреевна.

Мент схватил телефон и велел:

– Ну-ка быстренько справочку на Евлампию…

– Стойте, стойте, – завопила я, – по документам я – Ефросинья.

– С ума сойти, – вспылил толстяк, – ты нас совсем за идиотов держишь! Стоишь на кухне с мешком дорогой посуды, документов не имеешь и собственного имени не помнишь! Слезай, пока по-хорошему разговариваем!

Вздохнув, я слезла с табуретки и покорно дала себя увести. Скоро явится Катя, прибегут дети, и недоразумение выяснится. Все равно мне никто не поверит, хотя я говорю чистую правду. Не так давно Сережка принес французскую кинокомедию, и мы обхохотались, глядя на злоключения главного героя. Он ждал гостей, поставил в духовку утку, завел таймер на полвосьмого и поехал в магазин за вином. Как на грех, из близлежащего цирка сбежал слон и сел на крышу его малолитражки, посидел несколько секунд и убежал, а парень остался в изуродованном автомобиле. Приехали спасатели, достают несчастного и спрашивают:

– Как вы так разбили машину?

Водитель преспокойно отвечает:

– На крышу сел слон.

Дело происходило в центре Парижа, и спасатели тут же вызвали психиатрическую перевозку. Бедный мужик отбивается, кричит:

– Отпустите, сейчас утка позвонит в полвосьмого!..

Но никто ему не поверил, а ведь он твердил святую правду. И слон сидел, и утка звонила…

В отделении меня затолкали в пустой обезьянник. Минуты текли томительно, наконец в конце коридора раздался раздраженный Катин голос:

– Немедленно отдавайте Лампу.

– Мы не брали у вас никакой лампы, – отвечал мужчина.

– Евлампию отпускайте, – велела Катя.

– Но она была без документов, в грязном костюме, с мешком посуды, да еще в квартире с неотключенной сигнализацией, – оправдывался некто, гремя ключами.

– Безобразие, – выкрикивала Катерина, – по-вашему выходит, ей следовало на кухне в бальном платье топтаться!

– Ну документов-то нет, – продолжал оправдываться мужик.

Дверь распахнулась, Катерина влетела в холодную комнату и, увидев меня сидящей на полу в углу, всплеснула руками:

– Ну не свиньи ли! Даже стула нет! У вас что, люди вот так и проводят время в грязи?

Милиционер хмыкнул, но ничего не сказал. Я кряхтя поднялась на ноги и примирительно заметила:

– Ладно, не кипятись, они выполняли свой долг, а если бы и впрямь воровка попалась?

– Уж больно ты добрая, – шипела Катерина, волоча меня за руку по коридору.

Возле дежурного она притормозила и велела:

– А ну быстро доставайте машину! Привезли сюда ни в чем не повинного человека зимой в одном тонюсеньком костюме, как она теперь домой пойдет, по морозу, голая!

Дежурный поднял голову и вежливо сказал:

– Ну, положим, я никого не привозил, а машин нет.

– Черт-те что, – продолжала кипеть подруга.

– Катюня, ты такси поймай, – посоветовала я, – а я здесь посижу пока.

Катюша выскочила на улицу, хлопнув дверью так, что с потолка на стол посыпалась штукатурка. В коридор ворвался холодный декабрьский ветер. Я поежилась и попросила дежурного:

– Сейчас Катя вернется, скажите ей, что я сижу вон там, на стульях у кабинета, а то у двери холодно.

Лейтенант кивнул. Я пошла вглубь и устроилась на твердом и жутко неудобном сиденье. Очень не люблю тосковать просто так на одном месте, без дела.

Внезапно по коридору с топотом понеслись милиционеры, они влетели в расположенный передо мной кабинет, и оттуда послышались крики, стук и звон.

Не успела я испугаться, как дверь распахнулась, и менты выволокли в коридор парня. Лицо несчастного покрывали ссадины, из разбитой губы тоненькой струйкой стекала кровь. Молодой человек упирался что было сил и кричал:

– Пустите, сволочи, гады, дряни, пустите, менты позорные! Не убивал я ее, не убивал…

Конвойные, сопя, пытались справиться с юношей. Но худощавый арестованный оказался неожиданно сильным и вертким. Он ужом извивался в руках державших его людей и вопил на одной ноте:

– Не убивал, не убивал…

Потом его глаза сфокусировались на мне, и он перешел на визг:

– Скажите немедленно моему отцу, Федору Бурлевскому, немедленно скажите… Здесь издеваются, смотрите, что со мной сделали, телефон…

И он принялся выкрикивать цифры. Один из милиционеров довольно сильно пнул несчастного.

– Не смейте его бить! – возмутилась я.

Но менты не обратили на меня никакого внимания. На помощь к ним подбежали несколько человек в штатском и быстро-быстро поволокли рыдающего парня в глубь отделения. Послышался лязг замка, я уставилась на капли крови, ярко выделявшиеся на светлом линолеуме.

– Неприятная сцена, – раздался голос.

Возле кабинета стоял мужчина лет сорока, тот самый, что выпускал меня из обезьянника.

– Да уж, – вздохнула я, – порядки тут у вас, однако. То невиновную женщину арестовываете, то заключенного бьете.

Мужчина сел возле меня и вытащил сигареты.

– Разрешите?

Скажите, какой джентльмен! Я кивнула.

– Меня зовут Илья Николаевич, – представился он.

– Очень приятно, Евлампия Андреевна.

– Так вот, уважаемая Евлампия Андреевна, вас никто не арестовывал.

– Как это?

– Просто задержали для выяснения личности, и я приношу свои извинения. Попытайтесь понять, нашими сотрудниками руководили лучшие чувства.

– Да уж, хорошо хоть не поколотили, как этого несчастного заключенного.

– Во-первых, он не заключенный, а подследственный, – пояснил Илья Николаевич, – во-вторых, он убил молодую женщину с особой жестокостью, просто перерезал горло, как барану, а в-третьих, никто его не бил. Сам ударился мордой о стол, пьян был, ничего не помнит!

Я усмехнулась, слова об «унтер-офицерской жене, которая сама себя высекла» были мне хорошо знакомы с детства.

– Он правда сын Бурлевского?

– К сожалению, – вздохнул Илья Николаевич.

– Лампа, – завопила Катерина, – машина ждет!

Я побежала на зов, судорожно повторяя про себя телефон, который выкрикнул парень.

Дома первым делом я стянула воняющий чем-то кислым костюм и, надев халат, вышла на кухню. Там пила чай довольно полная девушка с красивыми белокурыми волосами.

– Вот, – велела Катюша, – знакомься, это Валентина, впрочем, можно звать ее просто Тина. Поживет пока у нас недельку-другую.

Тина подняла большие томные карие глаза и улыбнулась. Обычно люди от улыбки хорошеют, но эта девушка стала похожа на гиену. Круглые щеки, тонкие губы и довольно большие уши. Мне она сразу не понравилась. Интересно, кто такая?

Желая узнать подробности, я вошла в спальню к ребятам и спросила у Юли:

– Кого к нашему берегу прибило?

Девушка вздохнула:

– Понятия не имею! Катерина привела ее с собой.

Подробности мы узнали только около полуночи, когда гостья спокойно заснула.

– Тина отправилась в Москву на заработки из Кашинска, – принялась разъяснять Катюша, – нанялась делать ремонт, и тут ей стало плохо.

– Она строитель? – поинтересовалась Юля.

– Нет, учительница младших классов. Только в Кашинске безработица, вот ее подруги и подбили обои клеить.

– Странно, – протянул Сережка, – раз больная, чего поехала.

– А она не знала о болезни, – бестолково объясняла Катя, – первый раз приступ случился. Мы оказали помощь, но идти ей некуда. Подружки уже уехали, родственников или знакомых в Москве нет.

– Пусть домой отправляется, купим билет, – влез Кирюшка.

– Ты бы спать шел, – велела Юля.

– Обязательно купим билет, – кивнула Катя, – только она еще очень слабая, может не доехать. Пусть недельку у нас поживет.

– Катя в своем репертуаре, – фыркнула Юля, – надеюсь, эта убогая не задержится у нас на год, как баба Маня, которую ты тоже на пару деньков из жалости приволокла.

– Еще Зина, которая все время после завтрака громко рыгала и в туалете воду не спускала, – вздохнул Сережка.

– А Наташа, – захихикал Кирюшка, – помните Наташу?

– Еще бы, – прошипела Юлечка, – как не помнить! Бегала по коридору в одном халатике до пупа и перед Сережкой голым задом вертела!

Я промолчала. Между прочим, меня Катя тоже подобрала на улице, когда я, желая покончить с собой, прыгнула под ее «Жигули». Так что не имею никакого морального права осуждать других. Хотя упитанная, даже толстая Валентина с делано сладкой улыбкой мне совершенно не понравилась.

В понедельник, когда все разбежались, я заглянула в комнату к гостье. Та мирно спала, выставив из-под одеяла не слишком чистую ногу.