Неверная. Костры Афганистана - Андреа Басфилд

Высоко над головой в небе кружили орлы и опускались парами на какое-то коричневое пятно на земле. Я поднялся на ноги и увидел, что на мне – перчатки Рейчел.

Я медленно двинулся вперед, к коричневому пятну и, приблизившись, разглядел труп. Сначала мне показалось, что овечий, но, подойдя еще ближе, я понял, что для овцы мертвое тело слишком велико. Рядом с ним вдруг появилась Джорджия, на коленях, с козьим гребнем в руках. Она вычесывала шерсть мертвеца и улыбалась, и я улыбнулся ей в ответ.

– Хочешь помочь? – спросила она.

– Давай, – согласился я.

Но, наклонившись, чтобы вычесать труп, я увидел вместо шерсти длинные черные волосы и испугался.

– Чеши, чеши, – сказала Джорджия, и я наклонился еще ниже и раздвинул волосы. Под ними оказалось женское лицо – лицо моей матери.

Я отшвырнул гребень и попятился.

– Не бросай меня, сынок, – заплакала мать. И поползла ко мне на четвереньках, протягивая руку с черными, сгнившими пальцами. Вокруг нее с жужжанием роились мухи, привлеченные зловонием смерти. Она прыгнула на меня, и я закричал.

* * *

В комнате царила глубокая тьма. Все огни были погашены, генератор молчал. В тишине слышался только храп Джеймса.

Я умирал от жажды, но встать с постели было страшно. Перед глазами еще стояло лицо матери.

От холода изо рта шел пар. Ресницы со сна слипались, в горле першило так, словно собственное тело пыталось меня задушить. Нужно напиться…

– Джеймс! – Мой голос показался мне таким слабым, как будто доносился из другой комнаты. – Джеймс!

Он не ответил. Тогда я выдернул нож из доски, висевшей над кроватью, и выскользнул из-под одеяла.

Надел пластиковые шлепанцы, вышел за дверь.

За нею стояла такая же тьма – черные, причудливые тени, которые знали, как мне страшно.

Нащупав ногой лестничные ступени, я медленно спустился вниз, к кухне, и наконец увидел слабый свет – он пробивался из-за двери гостиной, где все еще горели свечи.

Свет казался красноватым и трепетал, словно двигался в такт голосам, доносившимся из-за той же двери. И когда я прислушался к этим голосам, сердце у меня забилось быстрее – они звучали нехорошо.

Я увидел, как мои руки тянутся к двери и открывают ее.

– Нет, дурак. Я же сказала, нет, отпусти!

Она отбивалась, а он наваливался на нее сверху, слишком тяжелый, слишком сильный, чтобы ей удалось вырваться.

– Ну давай же, кончай выделываться, ты же хочешь этого… – бормотал он голосом хриплым, но знакомым, уже слышанным мною раньше; и я увидел, как он прижал ее руки к подушке, накрыл ее тело своим, а вокруг плясали огоньки свечей, бросая на обоих оранжевый отсвет, и этот отсвет отразился в жуткой черноте его зрачков и белках ее глаз, когда оба повернулись на звук открывшейся двери.

В ушах у меня зашумело, словно сам ад взорвался воплями, в крови полыхнули пожаром ненависть и страх. Это уже было однажды… я не мог допустить, чтобы это произошло снова, во второй раз, сейчас… и я завыл от ярости, словно раненый зверь, бросился вперед, изо всех сил ударил его ножом, зажатым в руке, и ощутил, как лезвие входит в плоть.

Рев в ушах не умолкал, разрывая мне голову.

Я принялся пинать ногами воздух, пытаясь прогнать этот шум и страх, но крики стали громче, и кричал уже не только я… а огоньки все плясали, меня окружили призраки тысяч ночных кошмаров… а потом появилась она, обхватила меня руками, окутала своим нежным ароматом и погасила пожар.

Кое-как, сквозь безумие, владевшее мною, я узнал Джорджию, припал к ней, а она прижала меня к себе, обволакивая своей любовью. Начала успокаивать, и тепло ее рук, гладивших меня по волосам, было утешением… но тут, где-то вдалеке от нас, я услышал крик мужчины:

– Он пырнул меня в задницу! Этот дерьменыш пырнул меня в задницу!

Акцент был французский.

9

Я не считаю себя каким-нибудь особенным – не изумительный красавец, но и не урод, как Джахид; не самый умный в классе, но и не тупой, как осел; не бегаю быстрее всех, не самые смешные анекдоты рассказываю, не лучше всех дерусь. И пусть мне случается видеть и слышать то, чего не следовало бы мальчику моего возраста, даже это еще не делает меня особенным.

Моего отца убили, мои братья умерли, а сестра потерялась.

Но в Афганистане тебе на это ответят только: «Ну и что?»

Мать Спанди умерла родами, и сестра, которую она должна была произвести на свет, умерла вместе с ней, и Спанди с двух лет уже не знал материнского тепла и утешения ее любви. У него даже фотографии матери не было, помнился лишь смутный образ, который постепенно выцветал с годами, по мере того как Спанди подрастал.

У Джамили были живы оба родителя, но семейное счастье их пало жертвой наркотиков. Ее отец в былые времена несколько раз подрабатывал на сборе макового урожая и, слизывая с пальцев дурманный сок, подпал под его чары. Теперь он денно и нощно испытывал наркотический голод, в то время как его семья испытывала голод настоящий. Домой он в последнее время уже почти не приходил, если только в поисках денег, и, не найдя их, колотил жену, Джамилю и обеих ее старших сестер.

Между тем кабульские приюты битком набиты детьми, чьи родители погибли или потерялись.

Так что никто из нас не является каким-нибудь особенным – просто у каждого свой вариант одной и той же истории.

Тем не менее, проснувшись утром после этой жуткой ночи и увидев Мэй и Джорджию, спавших вдвоем на кровати Джеймса, и Джеймса, дремавшего, завернувшись в одеяло, на полу возле моей кровати, я все же почувствовал себя до некоторой степени особенным.

И был весьма удручен, пощупав через несколько секунд тюфяк под собой и поняв, что описался.

10

Джелалабад – столица восточной афганской провинции Нангарар, и испокон веков кабульские богачи сбегают в этот город от зимних холодов.

Мы же с Джорджией просто сбежали.

Из-за болезни матери, все еще удерживавшей ее в доме Хомейры, и моего нежданного нападения на Филиппа решено было, что мне нужен отдых.

– Он боролся с Мэй понарошку, – объяснила Джорджия, когда мы проезжали Семь Сестер – горы с заснеженными вершинами, за которыми раскинулись теплые долины востока – И вовсе не собирался ее обижать.

– Ты уверена?

– Да, Фавад, уверена.

Судя по тому, что мне помнилось, дело обстояло иначе, но сейчас в этом разобраться уже не представлялось возможным. Оставалось лишь признать, что, раз Джорджия так говорит, значит, так оно и было.

– Мне очень жаль, – пробормотал я. – Я этого не понял.

– Ничего, – она взъерошила мне волосы. – Ты же не знал… Филипп просто многовато выпил, да и Мэй тоже. А на самом деле они – очень хорошие друзья, поверь и никогда друг друга не обидят. Возможно, в том, что случилось, виноваты мы, взрослые, – Мэй, Джеймс и я, – а вовсе не ты. Не стоило затевать при тебе ничего такого, пока мамы нету рядом. Так что нам тоже очень жаль. Мы не подумали.

Джорджия притянула меня к своему несколько костлявому боку, обняла, и так мы и ехали до тех пор, пока позволяла дорога. А потом, когда асфальт кончился и началось каменное крошево, нас начало трясти в автомобиле, как двух пчел в кувшине.

* * *

Поездка из Кабула в Джелалабад была ужасно интересной, и, не будь мои мысли так заняты злоключениями предыдущей ночи и не бейся я то и дело от тряски головой об окно, я, наверное, получил бы от нее огромное удовольствие. Ведь перед глазами у нас разворачивались виды, запечатленные на картинах миллиона художников и в рассказах миллиона очевидцев. Четыре часа мы провели в дороге через огромные горы, стерегущие реку Кабул; миновали командный пункт, где полевой командир Зардад держал на цепи, словно собаку, солдата и кормил его половыми органами врагов; мост, где в 2001 году были убиты четверо иностранных журналистов; провинцию Суроби с ее мерцающим озером. Покружили среди чудесных зеленых полей, оккупированных пасущимися верблюдами и темными тучами курдючных овец; проехали вдоль реки, мимо рыбных ресторанов Дурунты; и наконец через построенный русскими тоннель, огибающий дамбу, который и привел нас в Джелалабад.

Впервые в жизни я выехал из Кабула – на каникулы, которые редко выпадают на долю людей, вынужденных тяжким трудом зарабатывать себе на хлеб, – и разворачивавшиеся за окном пейзажи были изумительны, но я пребывал в слишком сильном расстройстве, чтобы получить от них настоящее удовольствие.

Меня глодали искренние сожаления и глубокий стыд из-за того, что я сотворил с Филиппом. Что он должен думать о гостеприимстве афганцев теперь, когда один из них пырнул его в задницу?

Это и впрямь было непростительно.

Мэй сказала мне на следующий день, что Филипп поехал в итальянскую травматологическую больницу в Шахр-и-Нау, где хирурги зашили ему рану. И сделали еще что-то под названием «противостолбнячная прививка».

С другой стороны, Джеймс почти весь этот день умирал со смеху.