Ни конному, ни пешему... (СИ) - Костина Надежда

— Хороший хлопец. Повезло тебе. Молчун, правда.

— И не кажить! Он как у нас сидел, на меня токмо и пялился. Аж лячно. Глазищи черные, как у цыгана. И молчит, слова не вытянешь. Прямо страх!

Страх, как же! Ядвига воочию увидела, как бойкая девица змейкой увивалась вокруг хмурого парня. От нее веяло весёлым задором, лёгким, как стайка вспорхнувших синичек, ярким, как россыпь майских одуванчиков. Хорошая пара будет, и…

деток…

четверо…

девочек…

сын…

умрет …

Орыся испуганно смотрела на внезапно застывшую гостью — немигающий взгляд в пустоту, плотно сжатые губы, враз побледневшее лицо.

— Пани, вам не добре?

Ядвига вздрогнула, судорожно вздохнула. Видение исчезло.

— Орыся! Иди сюда, дуреха, где тебя носит?! — раздалось из-за двери.

— Ох, звыняйте, батько зовёт, я побигла. Вы одягайтесь. Одежка уся чиста, и сапожки. И до столу идить.

Ядвига села на кровать, грустно улыбнулась. Понятная простая жизнь: ни тебе лесных тварей, ни узкоглазой ведьмы в черной ночной степи, ни мертвого пламени, через которое пройти довелось.

Лукаш Йоську женить решил! Так ему и надо, ироду. Все на нее косился неодобрительно — негоже девке с огнестрелом на охоте, да в штанах. Окрутят тебя, будешь знать! Орыся эта — своего не упустит. Станешь у нее тише воды ниже травы. Ой, станешь! И мамуля ейная — та ещё пройда.

Некстати вспомнилась тетка Ганна и ворованные у толстой дуры харчи. Воровать грешно?! А собак на живого человека спускать не грешно?! На панянку! Панянки не крадут колбасу?! А если крадут, если нужно?! И вообще, это их земля!

А воровать все равно плохо…

Как же быть?! Может, у егеря денег занять? Пусть за колбасу и мед заплатит.

В дверь громко постучали, отвлекая от невеселых мыслей.

— Ядвига, знаю, ты не спишь. Иди есть. Нам ещё домой добираться.

Эх. Никуда не денешься, придется выходить. Не просидишь в крохотной комнатенке всю жизнь, прячась от глупых страхов. Она шляхтинка, ей не пристало бояться…

*****************

— Это моя квиточка!!! Отдай!

Ядвига ахнула. Выйдя к столу, она так и держала в руках чудесную кувшинку. Петрусь подбежал к гостье, остановился нерешительно, вспомнив мамкин подзатыльник. Нежное детское личико, грозно нахмуренные светлые бровки. Глядит исподлобья на высокую чужую девицу, сопит сердито. И глаза! Серо-зелёные, как речная вода летним вечером…

Мягкое песчаное дно, солнечный свет золотится сквозь теплый поток, кружевные ленты водорослей колышутся перед лицом, крохотные рыбки порхают в вышине. Протяни руку — испуганно разлетаются в разные стороны, переливчатый смех вокруг, тихий, усыпляющий…

Ядвига тряхнула головой, отгоняя непрошеное видение, протянула хлопчику кувшинку.

— Держи, она и вправду твоя.

Петрусь бережно взял «квиточку», прижал свое сокровище к груди. Неуверенно улыбнулся, попятился к печи, шмыгнул за широкую бабкину юбку.

Надо же — река глаз на дитя положила! Привязала к себе накрепко! Зачем он ей, непонятно…

Все в хате косились на нежданную гостью. Недоверчиво, с опаской. Чего ждать от панской дочери?! Чего ждать от новоявленной ведьмы?!

Она по очереди обвела взглядом поднявшихся с лавок людей.

Хозяин дома во главе стола прямо под образами. Крепкий, что каменный жернов. Скользкий, что камень на мелководье.

Скольких же ты спровадил на дно темного омута, мельник — двоих, троих?!

Троих!

Помнишь?!

Михась судорожно сглотнул. Ошалело уставился на темнокосую панянку.

Дядька Лукаш стоял рядом со старым приятелем, теперь — и будущим родичем. Хмурился, злился. Кусал вислый ус.

А с тобой что не так, дядька?!

Мысль ускользала, сыпалась песком сквозь пальцы. Никак не ухватить, словно… верткую ящерку среди густой летней травы, рыжую плутовку в зарослях чертополоха, серого вовкулаку в зимних сумерках…

Да в нем же лесная кровь! Тонкий, едва заметный, слабеющий ручеек.

Лукаш глаз не отводил.

Знает?

Знает!

Тетка Ганна — спряталась за большой печью. Сердце у бабы ухало часто-часто, пальцы теребили кисти на концах повойника. Ух, как же она злилась! На себя — за глупость и жадность, на гостью приблудную, которую бы за косы оттаскать, да выпороть как следует!

И страх — колкий, как битое стекло — за детей, за внуков, за дурня своего непутёвого. Вот же послала Божа Матинка беспокойного муженька — то нечисть лесная, то паны у него гостят. И не пойми, что хужее…

Эта, как ее, Марфа, — мало что понимает, не до того бабе с двумя детьми. И … третьим под сердцем.

Орыся — дуреха цветет, аки майская роза. Что там старшие всполошились?! Не ее забота. У нее жених туточки.

Ядвига чуяла их всех. Таких ярких и живых, таких разных и таких схожих. Связанных нитями судеб, спутанных общими обидами и радостями, мечтами и страхами…

Снова смерив взглядом каждого, девочка приветливо улыбнулась. Она гостья. Нужно хозяев уважить.

— У меня была торба с пирогами. Где они?

Марфа, суетливо вытерев руки застиранным передником, принесла завернутые в чистую тряпицу пироги. Подала с поклоном.

— Сын, — тихо прошептала панночка, — к лету.

Женщина охнула, всполошилась и ткнулась в угол к захныкавшей малышке, подхватила на руки, спрятала лицо в пушистых кудряшках дочки.

Ядвига повернулась к мельничихе, властно заглянула бабе прямо в глаза. Та насупилась, виновато уставилась в пол.

— Я прощаю тебе спущенных псов. И благодарю за еду. Возьми от меня плату. Это хлеб из…леса.

Ганна дрожащими руками приняла подарок. Быстро зыркнула на мужа — можно? Тот кивнул.

— Раздели на всех домашних. И до самой весны никакая хворь к вам не пристанет.

Тетка переглянулась с невесткой, крепко прижала к груди сверток. Низко поклонилась юной панянке. Щедро отплатила ведьма за ворованную колбасу! Впереди зимние холода и напасти неизбежные. Детки в морозы чахнут, а тут ещё Марфа непраздная. В сёлах что ни год, то в месяц лютый хлопы бьют в стылой земле могилу. И редко когда только одно дитя в нее укладывают…

*************

Домой решили ехать на телеге. На добротной селянской телеге, дно которой устилала солома, а чтоб сподручней было сидеть — поверх кинули мягкую овчину.

Старый мельник легко приподнял гостью, помог забраться. В хату уходить не спешил, топтался рядом, не решаясь спросить.

— Дядька Михась! Петрик отмечен рекой, ты знаешь?

— Знаю, как не знать?! — глухо ответил мужик и вцепился в деревянные борта телеги.

— Не бойся за внучка. Он отмечен, но не обречён. А если, — голос панночки окреп, наполнился силой и куражом, — эта пройда речная озоровать вздумает и МОИХ людей обижать, передай, что я и погнать из реки могу. Пойдет на болота побираться. Запомнил?!

Он уважительно глянул на отчаянную девчонку. Ох, и гонору! Зачем-то стянул с головы шапку, взъерошил пятерней седые редкие волосы, и — широко улыбнулся.

— А и запомнил!!! Дякую, ясна панна! За ласку твою. Если что, — он замялся, подбирая слова, — я завсегда помочь готов!

Скинул с себя теплый кожух, накинул Ядвиге на плечи.

— Ниче-ниче, вон, зятек мой будущий назад одежку возвернет. Все одно телегу пригонит. Ему туточки теперь медом намазано. Езжайте. Кланяйтесь пану Лихославу от всех нас.

Мёрзлая земля стелилась под колеса выбеленным полотном. Это в ТОМ лесу зима уже вошла в полную силу — завьюжила, замела пути-дороги, сковала льдом родники; а тут — лёгким морозцем прихватила осеннюю распутицу, да присыпала чистым хрустящим снежком. Красота!

Попервах ехали молча. Йоська правил смирной пегой лошадкой. Ядвига, закутавшись в овчину, бездумно смотрела вдаль.

Высокое синее небо с белоснежными кучерями облаков, бодрящий воздух, слепящее зимнее солнце. Петля реки осталась позади, как и темная стена леса на том берегу. Показалось, или среди стволов таки мелькнули белые тени.